Рустам Валеев - Родня
— Конечно, — сказал я, — если уж пиявки приобретены, то почему бы ими не терзать себя.
— Зря ты так говоришь, — сказал отец, пропуская сквозь зубы кряхтение-стон, — зря так говоришь. С утра голову ломило, а теперь полегчало.
Я отнес продукты в погреб и отправился со двора.
Вокруг было ясно, свежо, травка у заборов, деревца в палисадниках сверкали последней зеленью. С полей слышался стук тракторов; груженные саженцами машины, покачиваясь в уличках, выезжали из села. Я вышел за околицу и зашагал на поля. Там и сям мелькали фигуры работниц, грядокопатели и бороны медленно продвигались вдоль участков. Парни сгребают в кучу отмершие ветки и побеги и поджигают — белый дым стелется широко, отлетает клочьями в небо. А другие плугом копают ловчие ямы и канавки, набивают их горячим навозом, а уж туда забираются медведки на зимовку. Когда ударят морозы, навоз разбросают, и жучки протянут ножки.
Когда я проходил возле хранилища, меня окликнули, и я увидел Алчина. Он сидел на подножке грузовика и курил.
— Присаживайся, — сказал он. — Что, отдыхаешь?
— Отдыхаю, — сказал я. — А ты в дорогу собрался?
Он только поморщился и махнул рукой.
Покурив, он поднялся. Из хранилища вышли рабочие и стали грузить саженцы. Сперва мне показалось забавным, а потом трогательным, как здоровенные ребята осторожно помещают в кузов саженец к саженцу, тщательно перекладывают корни влажным мхом, затем бережно покрывают кузов обширным брезентом. Алчин опять сел покурить.
— Куда повезешь, — спросил я, — в город?
— Это еще ничего, — сказал он. — К вечеру я вернусь. А иногда и два рейса удается сделать. А вот пошлют в Свердловск — так на два или три дня.
— А что же плохого, — сказал я, — едешь себе и едешь. Остановился где-нибудь в чистом поле, разжег костер…
— Зачем это? — спросил он и подозрительно поглядел на меня.
— Да просто так. Искры сыплются, пламя как бешеное. Весело.
— Ты шутишь или как?.. — Он что-то старался уловить в том, что я ему сказал. — Я не разжигал костров. Что ж, может, и попробую, — он глупо ухмыльнулся.
— А в дороге можно и продать кое-что, — сказал я, кивая на кузов с саженцами. Мне хотелось подтвердить свою догадку, что он занимается кой-какими делишками, раз даже лопатку Зейды сбыл Купцу Сабуру.
— Продавать? — сказал он. — А что, ты думаешь, нашлись бы покупатели?
«Какой дурак, — подумал я. — Или прикидывается». Но слишком глуповатое было у него лицо. Глядя на него, можно было представить себе, как мой отец выманил у него ту прекрасную лопатку с железным набалдашником и ничего не дал взамен. Разве что пообещал только.
— А-а! — сказал я. — Какие там покупатели в голом поле. Едешь себе и едешь. Слушай, ты бы взял меня с собой, если бы я не был занят? Я бы и не пискнул, если бы мы даже три дня подряд ехали и не вылезали из машины.
— Тебя-то? — переспросил он.
— Ну да, меня!
— Взял бы, — сказал он, роняя из пальцев окурок и втаптывая в землю. — Я вот Зейду звал, — сказал он, доверительно склоняясь ко мне.
— Но ведь и она работает.
— Ну да, — сказал он. — А все же… вот если бы она не работала. — В голосе у него явно отразились мечтательные нотки. И вдруг их как не стало! Он проговорил со злостью: — Уедешь, а разные сволочи будут лапать твою бабу! — И он поглядел прямо на меня, даже страшновато стало от такого взгляда, который, правду говоря, был не так уж и страшен. Но когда говорят такое и при этом смотрят на тебя…
И все-таки мне стало весело. Я сказал:
— Уж не думаешь ли ты, что я?..
— Ну-у-у! — протянул он длинно, так что даже что-то мирное, спокойное возобладало над прежней злостью. — Ты!.. Скажешь тоже!
Тут ему крикнули, что пора ехать. И он поднялся и, не сказав мне ни слова, сел в кабину.
7С утра мне пришлось заняться тем, что я выбрасывал вон кирпичи, которые натаскали вчера мои помощники. Надо ни черта не соображать, чтобы натащить столько недожога и «железняка»! Пока я выкидывал прямо в окно всю эту ерунду, в комнате стояла Аня и как будто была чем-то довольна. Когда я начал кладку, мне пришлось пользоваться старым кирпичом. Аня спросила:
— Ну как?..
— Что как? — сказал я хмуро.
— Ведь ты же велел мне очищать старый кирпич. Вот я испрашиваю — как?
— Ничего, — сказал я мягче, — кирпич, хоть и старый, все же получше того барахла.
— Я сейчас раствору принесу, — сказала она, направляясь к двери.
— Пусть Гена поможет, — вслед ей крикнул я, — надорвешься!
— Нет-нет! — крикнула она и через две минуты появилась, неся ведро с раствором. Она опрокинула его в ящик, затем села поодаль. — Я сейчас уйду, — сказала она, — я только хочу сказать, что глина, и правда, жирная. Но если песку добавить чуть больше, то раствор получается Не такой уж и плохой. Ведь правда?
Что, правда, то правда. Так я ей и сказал. Аня ушла, и я слышал, как она напевает, сходя с крыльца. И чего это Сильвестров считает ее лентяйкой? Она не хуже меня готовит раствор, и вообще у нас порядок, если, конечно, не считать, что Гена вчера натаскал столько барахла. Да он и не печник, чтобы разбираться в кирпичах. А этот старый кирпич совсем не плохой! Я беру его, обмакиваю в воду и кладу в ряд с другими. А вот отец напрасно подолгу мочит — это ведь не красный кирпич. Ну, да бог с ним! Я ему ничего не говорю. Но когда он стал обмазывать кладку изнутри, я сказал: «Не надо. Обмазка потом растрескается, отвалится и засорит дымоход». Он не обиделся. Конечно, если ему то и дело подсказывать, он вообще может бросить работу. А я не хочу его обижать.
Все-таки за сорок лет он мог бы кое-чему научиться, если бы его не занимали всякие пустые затеи. Думая так, я подхватываю со штабелька кирпич, насекаю с четырех сторон, кладу на ладонь и разбиваю с одного удара. Хорошо, когда работа идет! Мы уже выложили первый жаровой канал, теперь делаем боковые опускные каналы. Прежде мы ставили немало таких печей, и всегда оказывалось, что низ печи прогревался хуже, чем верх. Но если в боковых стенках топливника устроить сквозные отверстия, тогда топочные газы устремятся туда, и наружные стенки прогреются что надо. Отец считает, что это лишняя работа, тем более, что никто и не догадается, есть ли в стенках шпуры, и никто, конечно, не станет пробовать ладонью нижнюю часть и сравнивать ее с верхней. Да разве тому же Сильвестрову, деловому человеку, придет в голову! Ну, в крайнем случае велит побольше топить. Но я-то делаю не для Сильвестрова, а для себя. Это мне, мне нужно, чтобы все было хорошо!
Так мы проработали до четырех часов пополудни, и тут мне не то чтобы расхотелось работать — мне надо было как бы пережить в уме эти минуты, когда я так хорошо все делал, и воображать, как дальше пойдет дело. В это время я могу лежать и слушать радио, или загорать на песке, или гулять по полям, мне никто и ничто не помешает думать.
Я вышел со двора и зашагал сквозной улицей, выходящей прямо в поле. Окраинные домики остались позади, некоторое время я шел полем, затем свернул на участок, где работали женщины. И тут я увидел Зейду и молча остановился. Она рыла канавку вокруг саженца, затем ловко подрезала глубокие корни и наконец весь ком. Две девчушки подхватили ком и понесли к корзине. С десяток корзин с саженцами уже стояло на краю поля.
— Бог в помощь! — сказал я наконец.
Зейда кивнула с улыбкой и перешла к другому саженцу. Мне показалось, что Зейда чем-то недовольна.
— А я просто иду мимо, — сказал я. — И я тоже не люблю, когда глазеют на мою работу.
— Да ничего, — сказала она. — Мы уже заканчиваем, скоро и машина придет.
Я подошел к ней и попросил у нее лопатку. Это была такая же, как та. Наверно, взяла у кого-нибудь поработать, или ей дали новую. Я стал рыть канавку и, ей-богу, упарился, прежде чем мне удалось вырыть ее вокруг деревца. Тут Зейда отняла у меня лопатку и сама подрезала резкими, но осторожными ударами корни. А девчонки подхватили деревце и понесли к корзине.
Скоро пришла машина, и Зейда, девчонки и шофер стали грузить корзины с саженцами в кузов. Когда дело было закончено, шофер спросил Зейду:
— Не поедешь домой? Могу подбросить.
— Нет, — сказала Зейда, — не поеду.
— А что, Алчин завтра в Свердловск едет? — не отставал шофер.
— Спроси у Алчина. Я не знаю, — ответила Зейда и отвернулась.
Машина уехала. Женщины собрали мотыги, ножи, лопатки и понесли в бригадирскую будку. Я вызвался помочь и взял у Зейды лопатку и мотыгу.
— А лопатку вы нашли, как я вижу, — не удержался я.
— Да, — сдержанно ответила она.
Конечно, нашла. Ну зачем я спрашивал? Как будто нельзя было о чем-нибудь другом спросить.
— Вы сейчас домой пойдете? — не отставал я.
— Да, — сказала она.
— Да и мне расхотелось гулять, — сказал я. — А пруд я завтра погляжу.
