Радий Погодин - Мост. Боль. Дверь
Потом они проползли по-пластунски до ворот, проскочили шоссе, перебежками поднялись на пригорок и заняли оборону в ямах, где жители копали глину для кладки и обмазки печей.
Поселок отсюда был широко виден.
Раскладывая на бруствере яблоки, сват объяснял Петрову, где и что построил директор лесхоза Первый, директор лесхоза Второй, директор лесхоза Третий…
Их атаковала сватья с предложением идти пить чай и кофе. Они отразили атаку, очень удачно сбив яблоком ее солнцезащитные западногерманские очки. Сватья отступила и привела подкрепление — жену Петрова Софью и дочку нумизмата — балерину. Они опять отразили атаку и сами пошли в наступление. Но были остановлены бронированным подразделением, а именно Аркашкой, который пер на них, прикрываясь корытом. Корыто гудело от прямых попаданий. Сват скомандовал брать Аркадия в клещи. Они взяли, и, как Аркашка ни вертелся, ему досталось — будущий тесть лягнул его ногой в зад.
Но им все же пришлось отступить перед объединенными силами плюс собака. Пес рвался спустить Петрову штаны. Пришлось отступать в два эшелона — сначала Петров, потом сват. Отступили с криками: «Гвардия умирает, но не сдается!»
Дольше всех их преследовали Аркадий и пес. Аркадия они обратили вспять, нанеся ему два прямых попадания в лоб. Он махнул рукой, крикнув:
— Ну и шут с вами!
Пес перешел на их сторону.
Они немного поныряли в озере, смывая с себя боевой пот, и засели в стекляшке возле вокзала.
Отсюда и отправил Петров своего свата в больницу. Глотнув пива, сват схватился левой рукой за сердце. Сказал:
— Сейчас, сейчас, брат Петров… — и рухнул со стула на пол.
Пес аккуратно взял у него из правой руки бутерброд, проглотил не разжевывая и принялся лизать свату пальцы, словно зализывал рану.
Сват молча рвал рубашку на груди левой рукой. И половина лица у него страшно кривилась.
Какой-то клиент, похожий на тюбик с зубной заграничной пастой, сказал:
— Спекся, бедняга.
Петров вскочил, уронив стул, и неожиданно для себя двинул клиента в скулу.
Другие клиенты хотели поднять свата, посадить на стул, но случившийся а стекляшке склеротический старичок остановил их.
— Инфаркт. Время солдату пришло. Слышите, братья, колокола.
Петров побежал на вокзал звонить в «скорую помощь».
На закате сват умер.
Петрова на похороны не пустили, как косвенную причину смерти нумизмата.
Петров пришел на кладбище один. Постоял у свежей могилы, вытер лицо кепкой. Сказал:
— Ты прости меня, командир. — А за что прости, сам не знал.
Именно в этот момент почувствовал Петров, что земля под ним поднялась бугром и он вознесся вверх и занял главенствующее положение на местности. И когда сын Аркадий сказал, что на балерине не женится — разлюбил, Петров засмеялся ему в лицо. Причина стала Петрову ясна с его высоты сразу: сват-нумизмат по завещанию отказал свою драгоценную коллекцию Эрмитажу.
— Я не прав? — спросил он Аркадия.
— Прав, в общем. Три монеты этот негодяй завещал внукам.
— Ну так рожайте быстрее.
Аркашка задумался.
— Знаешь, — сказал он, — нет надежды, что мои внуки будут лучше меня.
Петров еще раз сходил на кладбище. Постоял над могилой, думая и о свате, и о своем директоре, члене-корреспонденте, и о себе, и о сыне своем, и о Косте Пучкове, который уже всем заявил, что будет шумно сворачивать на рельсы художественного осмысления времени.
— Слышишь, командир, — сказал он, горюя, — думаю, они на тебя камень накатят сорокатонный, ты уж крепись.
Придя домой и усевшись в мягкое кресло, Петров повернул на письменном столе фотокарточку матери и тетки так, чтобы на них падал свет. На фотокарточке они стояли под батумскими пальмами.
— Вы убежали, — сказал он, — на юг, к черным грекам, а меня бросили.
— Ты еще не был готов, — ответили они. — Теперь ты готов. И ты уже бегал на юг.
— Ишь вы, бабки-вояжерки… — Петров подмигнул им.
Нина и Дина отправились в свой вояж после следующего эпизода.
Как-то во время оперы «Отелло», жалея несчастную Дездемону и несчастного мавра, Нина подумала: «Жизнь трудная. Какая-то — не поймешь. Et tout de meme, allons, courage![2] Нужно к смерти все заблаговременно приготовить, чтобы Сашу лишними заботами не обременять». Конечно, она тут же поделилась своими мыслями с сестрой Диной.
— Давай, Дина, все купим. И гробы. Саше и Сонюшке будет меньше хлопот.
Купили. Все, вплоть до чулочков в резинку.
Софья, морщась, говорила:
— Дикарство какое-то. Язычество. Почему нужно умирать во всем новом?
Однажды, после долгого перерыва, Петров с женой пошли навестить старух.
Еще с первого этажа услышали громкий плач. Испуганные, запыхавшиеся от крутого подъема, вломились они в квартиру.
Посередине комнаты на табуретках стоял гроб. В гробу в кружевном чепце лежала мама Петрова. Тетка стояла на коленях в изголовье и рыдала.
Горло у Петрова сплющилось и слиплось, как резиновая трубка. Колени ослабли. А мама вдруг села в гробу и, погладив свою сестру по плечу, сказала:
— Погоди, Ниночка, погоди. Excusez-moi je dois arranger le volant[3]. — Потом, поправив на себе что-то, она увидела сына с невесткой и всплеснула руками. — Сашенька, Сонечка, проходите. Сейчас будем чай пить. А мы тут плачем. Мы с Ниночкой решили умереть в один день. Поплакать-то нам не удастся. Мы и решили, что и поплачем заранее. Наплачемся вдоволь. Я об Ниночке уже поплакала. Теперь она по мне плачет.
Горло у Петрова отпустило, но колени ослабели еще пуще. У двери всегда стоял стул с плешивой бархатной обивкой, и он сел на него. Рядом что-то грохнуло — дом сотрясся. Петров повернул голову: ушла Софья — ушла, хлопнув дверью. Петров вздохнул глубоко. Поднялся. Вынул маму из гроба.
— Ну вы и циркачки, — сказал он.
А они во всем одинаковом стояли перед ним, прижимали к груди кулачки, завитки седых волос выбивались у них из-под кружевных чепцов. Они вытирали свои заплаканные батистовые личики батистовыми платочками и говорили, всхлипывая:
— Сашенька, если вдруг тебе нужно будет уйти, если даже ты будешь прав на все-все проценты, сколько их там… не хлопай, пожалуйста, дверью. Хлопать дверью, Сашенька, некрасиво. Неинтеллигентно.
Похоронную амуницию старушки продали, вплоть до чулочков. И укатили в Батум.
По возвращении, на какой-то Софьин выпад, мама Петрова очень спокойно сказала:
— Ты, Софья, худо жила в детстве.
Софья изваяла осанку с гордо поднятой головой.
— Да, мы жили бедно.
— Бедность, богатство — в конечном счете это лишь свойство характера: ты жила худо, потому что в вашей семье бездарность была возведена в высшую нравственную категорию.
Петров сидел в мягком кресле, смотрел на старушек под пальмами. Он даже поплакал немного, предварительно глянув на часы, — до прихода Софьи с работы была еще уйма времени. Потом сказал себе:
— Петров, пора уходить.
Приняв такое решение и успокоившись, Петров спросил у себя: «А что ты, Петров, с собой возьмешь? Чего не оставишь?»
1. Фотокарточку — «Мама и тетя Нина под пальмами». Без меня им тут нечего делать.
2. Рукопись — «Праздники, их возникновение и психологический феномен в структуре социально-экономической функциональной дифференциации». 1000 страниц.
3. Мымрий — Череп скифского воина. V век. Имеет свойство брякать, особенно по ночам.
— Такие вот дела, брат Мымрий, — сказал Петров.
Мымрий тихо брякнул. С каждым днем он брякал все реже и тише — наверное, его губил сырой ленинградский климат.
Петров вытащил из стенного шкафа дорожную сумку, упаковал в нее перечисленные предметы и застегнул молнию.
Горная леди стояла с метлой, как с опахалом. Была она в лайковых брюках в обтяжку и лайковой автомобильной курточке. С красным шелковым платочком на шее, завязанным вразлет.
— Петров, наверно, я выйду замуж. Один мой земляк просит. Лучший мясник. Ударник. Вымпел держит.
Петров обнял ее, и она поплакала ему в плечо.
— А как же любовь?
— Изменять буду.
Петров постучал в котельную, не получил ответа и вошел, толкнув дверь бедром. Кочегар сидел возле тумбочки и, привалясь к стене, спал. Он чистил картошку и уснул. «Надо же так устать».
На табуретке, на электрической плитке, стояла сковорода с нарезанной мелкими кусочками жирной свининой и луком. «Вкусной пищи сейчас поем». Петров взял нож, принялся чистить картошку. Какое-то время ему казалось, что Кочегар смотрит на него сверху ироническим взглядом, потом взгляд этот странный потеплел, подобрел к рассеялся по всему помещению.
Петров включил плитку, и, пока резал картошку тонкими ломтиками, свинина на сковороде зашумела скандальными птичьими голосами, засвистала, защелкала. Свалив нарезанную картошку на сковородку, Петров прикрыл ее тарелкой, прибрал очистки, нарезал хлеб, положил вилки.
