Лев Правдин - Бухта Анфиса
Это она прочитала дважды и только сейчас оценила подарок, полученный от любящего человека. Нет, не ее, конечно, он даже и не знает ее имени. Он и сам не знает, кого любит. «Неизвестную». Но она-то сама все знает, и в этом ее преимущество. Кроме того, сознавать себя неизвестной, в одном этом уже есть что-то очень поэтическое и в то же время такое старомодное! Сентиментальная старая дева. О-хо-хо!.. Вот так-то, девушка.
Когда прошел первый приступ старомодной грусти, она открыла новую страницу. «Рассказы друга-плотника». Первый рассказ — «Анфиса», второй — «Девушка в электричке» и третий — «Золотой Бубенчик». Проглотила разом, все три подряд. Как пилюли, стараясь не замечать вкуса. И, отбросив легкое одеяло, вскочила, чтобы запить холодной водой из крана.
В длинной ночной рубашке прошла по прохладному полу и остановилась у балконной двери, как привидение, явившееся из прошлого, и вся во власти прошлого. Внизу засыпал город, погружаясь во тьму своих бесконечных воспоминаний.
4А утром взяла и позвонила ему. Оказалось, все до того просто, что она даже не успела подумать о мелочах, влияющих на жизненно важные события.
— Он в институте. А кто спрашивает?
Голос был высокий, звонкий и очень мелодичный. Так могла говорить только молодая женщина. Его жена? Ну что же, это еще лучше, Алла не намерена ничего скрывать. Она назвала свое имя и дала номер школьного телефона, поскольку своего не имела, и предупредила, что ей можно звонить только до четырех. На то, что ему все это передадут, она не очень надеялась.
А ему передали. Он позвонил ровно в четыре и, ничего не уточняя, спросил:
— Где я смогу вас увидеть и когда?
— Где хотите.
— Как-то очень неопределенно.
— Тогда в парке, у ротонды, через два часа.
— Принято.
— Приметы нужны?
— Зачем? Я вас знаю уже много лет.
— И я тоже много лет.
Алла даже через телефон почувствовала его волнение, и ее удивило собственное спокойствие. Как будто они — родственники, то и дело встречаются, но пока еще не надоели друг другу.
Совершенно бессознательно оттянув встречу на целых два часа, Алла только потом догадалась, почему она назначила этот срок. Как раз столько времени требовалось ей для того, чтобы забежать домой и переодеться, когда она срочно собиралась в театр или в гости. Сыграла сила привычки. Теперь придется ждать.
Не спеша прошла она по бесконечному скверу. Постояла у кинотеатра, изучая пестрые афиши, и у газетного киоска постояла, поболтала со знакомой киоскершей, ничего не купила и медленно двинулась вдоль парковой решетки, которая считалась похожей на решетку Летнего сада в Ленинграде, но в самом деле ничуть на нее не была похожа.
Вот и ротонда, городская достопримечательность. Огромный серый купол на двенадцати могучих колоннах. Под куполом среди колонн просторная площадка. А вот и ОН! Она ждет его, а он ждет ее. Не вытерпел, пришел еще раньше ее, надеясь, что и она не вытерпит до назначенного часа. Ждет. Стоит с таким видом, словно ротонда построена специально для этого свидания, и с мальчишеским интересом наблюдает, как между колонн под самым куполом проносятся ласточки. Толстый портфель, как верный пес, лежит у его ног.
Ждет ее! Только сейчас Алла, как будто испугавшись своей смелости, с какой она назначила это свидание, почувствовала приступ волнения. Мир опустел, исчезли все звуки, и твердая земля под ногами расплавилась, как асфальт в жару. Что это с ней? Давно не испытывала ничего подобного. Для того чтобы преодолеть все это и восстановить себя в привычном мире, надо срочно придумать что-нибудь глупое и по возможности смешное. Она срочно придумала, что у Артема такой вид оттого, что он сам, как и ротонда, тоже городская достопримечательность. Но это не показалось ей ни глупым и ни смешным, скорей всего это так и есть на самом деле. А волнение улетучилось, когда она увидела, как он, подхватив портфель, резво сбежал по ступенькам и бросился к ней навстречу.
Они встретились и поздоровались, как старые знакомые после долгой разлуки.
Не выпуская ее руки и пристально разглядывая ее, он сказал:
— Да, это вы.
Она засмеялась:
— Всегда была в этом уверена.
И он тоже засмеялся. У нее дрожали руки от волнения, и, чтобы не выдавать этого, она попыталась освободить их. Но, кажется, не только ее руки дрожат, но и его тоже. Это открытие очень ее обрадовало и преисполнило благодарности к нему.
— Ваш портрет непоколебимо висит в моей комнате вот уже больше пяти лет.
— Портрет? Откуда он у вас?
Он рассказал, что за портрет и как он ему достался.
— Но я-то должна за это время измениться?..
— Нет, нисколько. Все такая же. Не хватает только осенних листьев и того малыша.
— Малыш! — Она рассмеялась. — Ему уже четырнадцать. Ленька! Вот такой вымахал! А листья будут. В свое время.
— Леньку я знаю издавна. По фотографии. Почти как и вас.
— И я вас издавна. С того самого литературного вечера. По-моему, это был первый ваш вечер.
— Да. А как же я вас не увидел?
— Где там! Вас окружала такая толпа, и я затерялась в ней. Да и вы не знали, как вырваться на волю.
— Для меня все было впервые. Ничего я не видел и мало что соображал. Просто я ошалел.
— Да. И какая-то девушка, очень решительная, вывела вас из толпы. И совсем увела. И на всю жизнь.
— Да, теперь это моя жена. Вы знаете?
— В нашем городе вы — фигура. Достопримечательность. Многие вас знают, к сожалению.
— Почему надо жалеть об этом?
— А потому, что даже и сейчас вас не оставляют в покое. Вон тот человек, он с вами поздоровался.
— А я и не заметил. Студент, наверное…
— Или читатель?
— Тоже не исключено. Хотя стихов давно не пишу.
— А я купила вчера вашу новую книгу.
— Книга новая, а стихи старые. Я их давно написал, но не хотел печатать. Вот, решился. И, наверное, напрасно: очень это все личное, узкое.
— Не сказала бы… — начала она.
Но он, прекращая этот, очевидно, неприятный для него разговор, взял ее под руку и повел. Куда? А не все ли равно?
— Как же нам быть? — спросила она, уверенная в том, что свидание это не последнее, оно скорей всего только начало чего-то большого и долгожданного, что не может так сразу оборваться. Она нисколько не сомневалась, что и он думает так же, как и она. Подтверждая эту мысль, он сказал:
— Придется не обращать внимания.
— Но нас-то не оставят без внимания.
— Переживем.
— Ну, если вы так думаете, то я и подавно.
— Почему?
— Меня почти никто не знает. А если кто и узнает, то мне все равно. Я одна. Одинока.
Ей показалось, будто это у нее прозвучало, как сожаление о неустроенной жизни, как жалоба на судьбу, и она поспешила заверить его в том, что одиночество совсем ей не в тягость, у нее есть друзья, настоящие, добрые, есть товарищи по работе, и, наконец, сама ее работа исключает даже самое понятие одиночества. Учитель. Сотни учеников, сотни беспокойных и почти всегда непокорных характеров, тысячи вопросов, на которые не всегда найдешь ответ. Какое уж тут одиночество…
— Вам это понятно. Вы — учитель.
— Очень плохой. Я не люблю свою работу.
— Так бросьте ее.
Это было сказано так просто и так доброжелательно, что ему очень захотелось посвятить ее во все свои сомнения и житейские неурядицы. Но он только отмахнулся портфелем, который нес в свободной руке. Это у него получилось очень лихо, что совсем не соответствовало тому, что он хотел рассказать. Он не любил свою жену и был совершенно равнодушен к самому себе. Так равнодушен становится человек, убедившийся в полном бессилии изменить жизнь, которая сложилась совсем не так, как хотелось бы. Но ведь в этом не признаешься, особенно в час первого свидания, да еще женщине, знакомой только по старому портрету.
— Что вы преподаете? — спросил Артем.
— Математику, как это ни странно.
— Странно? Почему?
— Никогда не любила этого предмета. Кроме того, я еще и завуч.
— Ого! И тоже не любите?
— Вот и не угадали. Я только и живу своим делом. И математику выбрала именно за то, что это трудно и отнимает массу времени. Вы же знаете, я ничем другим не занята.
Ему показалось, будто она хвалится своей независимостью, которую дает одиночество, но как-то очень вызывающе хвалится.
— И ни о чем не жалеете? — спросил он осторожно.
— О чем? Что не обзавелась семьей? Была у меня такая возможность.
— Да, я знаю. Он и сейчас еще не понимает, почему все так вышло.
— Это он вам сказал?
— Не надо так о нем думать. Никому он не скажет. Никогда. Я, знаете ли, больше верю несказанному.
— Это верно.
— Кроме того, он мой друг.
Это сообщение очень удивило ее. Что может связать таких очень разных людей? Но ей тут же пришлось сознаться, что ни того, ни другого как следует не знает и не может судить, насколько они разные. Только разве что по отношению к ней: тот, несомненно, любил ее и ничего не понял, а этот, как видно, всё понимает, еще даже не зная ее.
