Аркадий Львов - Двор. Книга 2
Люди улыбнулись, Иона Овсеич тоже улыбнулся и сообщил, что в адрес президиума поступила просьба послушать конкретно о работе, которую товарищ Малая вела по линии общественности на протяжении тридцати лет.
— Нет, — сказала Клава Ивановна, — что-то переменилось, и никогда больше не вернется. И в этот вечер старуха Малая, поскольку ей устроили юбилей, хочет вместе с вами вспомнить двадцатые годы, тридцатые, МОПР, Осоавиахим, форпост, потом все разойдутся по домам, хорошо выспятся, утром проснутся и посмотрят на календарь: а какой сегодня у нас год?
Клава Ивановна остановилась, вытерла кончиками пальцев под глазами, товарищ Дегтярь, хотя в зале была полная тишина, дважды хлопнул по столу, поднялся и громко сказал:
— Давайте поаплодируем нашей дорогой юбилярше и пожелаем ей еще тридцать лет работать и трудиться на благо народа, на благо советского человека!
Иона Овсеич первый ударил в ладони, вслед за ним президиум и весь зал, Клава Ивановна стояла немного растерянная, как будто хотела еще говорить, а ее оборвали на полуслове. Зиновий и Ляля подошли к ней, взяли под руки и усадили за стол президиума рядом с председателем.
— А что касается твоих опасений, товарищ Малая, — весело продолжал Иона Овсеич, — то здесь мы должны полностью рассеять их: да, советский человек переменился, то есть вырос, возмужал, и сегодня он на голову выше любого представителя буржуазного мира, но одно, при всех изменениях, остается и останется навеки незыблемым — это монолитное единство советского общества, сцементированное железной волей большевиков!
Последние слова покрыла новая волна аплодисментов, причем в этот раз даже нельзя было различить, кто опередил — президиум или гости в зале. Когда стало понемногу утихать, Иона Овсеич взволнованным голосом сообщил присутствующим, что поступило предложение послать от имени всего собрания приветственную телеграмму товарищу Сталину.
Люди поднялись в едином порыве со своих мест, из зала раздался возглас: «Да здравствует великий Сталин!» — с разных сторон, как в первомайской колонне, откликнулись громким ура, Иона Овсеич повторил здравицу, зал немедленно ответил, и надо было обладать особым слухом, чтобы уловить в этот раз хоть какой-то разнобой между передними и задними рядами.
По сигналу вожатого, затрубил горн, ударили барабаны, пионеры сделали «Всегда готов!», председатель оповестил, что торжественная часть на этом объявляется закрытой, а сейчас будет показана кинокартина «Богатая невеста».
Со стен, как будто ворвались откуда-то с улицы, грянули звонкие женские голоса:
А ну-ка, девушки, а ну, красавицы,Пускай поет о нас страна,И звонкой песнею пускай прославятсяСреди героев наши имена!
Поздно вечером, когда Клава Ивановна уже ложилась спать, позвонил Ефим Граник. Он сказал, что в последние дни нельзя было пробиться к мадам Малой, а хотелось немного посидеть вдвоем, без свидетелей.
— Хорошо, — вздохнула Клава Ивановна, — раз ты уже здесь, возьми стул и не стой, как нищий у порога.
Ефим присел к столу, расстегнул пиджак и вынул довольно большой предмет, завернутый в пергаментную бумагу. Хозяйка спросила, что это. Он не ответил, медленно распаковал, оказалось, кусок толстого черного стекла, а когда она взяла и повернула кверху другой стороной, перед глазами засияли золотые буквы: Клава Ивановна Малая, по бокам две звезды, тоже золотые, внутри серп и молот.
Минуту или больше Клава Ивановна любовалась, потом вдруг пригорюнилась и сказала:
— Осталось только добавить внизу две цифры. Ефим ответил: все там будем, но для этой работы мадам Малой придется искать себе другого живописца.
— А я не хочу другого, — вздохнула Клава Ивановна, но тут же рассердилась сама на себя, — ладно, оставим эти дебаты, старуха Малая имеет право думать про смерть, а ты не имеешь. Пора забыть старое, обзавестись своей семьей и забрать к себе Лизочку. И спокойной ночи.
Через несколько дней, уже после Нового года, Ефим опять зашел, в этот раз от него слегка пахло, и сказал: Катерина Чеперуха плетет против него интриги и через свою санитарную комиссию хочет добиться, чтобы его выселили.
— Что значит выселили? — удивилась Клава Ивановна. — Тебе завод дает самостоятельную комнату с удобствами на Большом Фонтане.
— Значит, Малая тоже против меня? — Ефим схватился обеими руками за грудь. — Да, Ланды нет, и некому за Граника заступиться.
Клава Ивановна погрозила пальцем:
— Не прикидывайся сумасшедшим больше, чем есть на самом деле. Государство дает тебе новую комнату в новом доме, чтобы ты мог жить по-человечески, а ты ведешь себя, как старая барыня. Я уже не говорю, какой прекрасный район: вокруг деревья, зелень, степной воздух, в двух шагах — море.
Ефим не секунду задумался и воскликнул:
— Знаете что, я готов поменяться с вами: дышите степным воздухом на берегу моря и гуляйте среди деревьев.
— Ты думаешь, поймал Малую на рачка, — подхватила Клава Ивановна, — а я тебе отвечу: если государство мне прикажет, я не буду считаться со своими капризами, хотя прожила в этом дворе на двадцать лет больше Граника.
Ефим сидел на своем стуле, обнял себя своими руками, как будто озяб, и тихонько покачивался из стороны в сторону:
— Когда там, на вечере, вы вспомнили годы до войны, Осоавиахим, форпост, я повторял себе: какое счастье, что на свете еще живет наша Малая.
Клава Ивановна тяжело вздохнула: да, там на вечере она действительно говорила, но одно дело — праздник, юбилей, а другое дело — жизнь, и не надо смешивать.
— Но почему, — Ефим затряс руками над головой, — почему Граник, у которого больше ничего на свете не осталось, должен отсюда навеки уехать, а какие-то посторонние люди, которым все равно Одесса или Чебоксары, имеют право здесь жить!
— Ефим, — сердито сказала Клава Ивановна, — мне не нравится твой тон: ты ведешь себя, как помещик, которому полагаются усадьба и дом по наследству, и не хочешь понимать, что мы живем в другое время. И никогда не хотел понимать.
— Мадам Малая, — Ефим зажмурил глаза, лицо сделалось неподвижное, как маска, — что Граник должен был понимать и не хотел? Какие миллионы он выиграл в своей жизни и отказался поделиться? Покажите людям тайник, где Ефим Граник прячет свое украденное счастье, и верните хозяевам.
Клава Ивановна опять повторила, что ей не нравятся эти пустопорожние разговоры, а гость продолжал настаивать и требовать ответа, тогда она не выдержала, рассердилась и прямо сказала:
— Да, ты бедняк, и всю жизнь был капцан. Но Дегтярь прав: в глубине души Граник всегда оставался хозяйчиком, которому просто не хватало сметки, а так бы он сделался лавочником, завел бы себе свою мастерскую, и на остальное ему плевать.
Ефим почесал пальцем лоб, улыбнулся, как дурачок, и положил свои руки, на ладонях большие желтые мозоли, перед собой:
— Это от шпателя и кистей, с ранних детских лет. Война порезала Граника на мелкие куски, от него ничего не осталось, и все равно тридцать лет подряд Граник — мелкий хозяйчик и держит свою лавочку. Счастливчик!
Да, подхватила Клава Ивановна, счастливчик, потому что только советская власть позволила Ефиму Гранику остаться честным тружеником, хотя он немало потрепал нервы и заставил людей повозиться.
— И все-таки, — воскликнул Ефим, — как хищный волк, одним глазом он норовит в лес!
— Болтун, — махнула рукой Клава Ивановна. — Язык без костей.
Из горисполкома товарищ Дегтярь принес важную новость: Львов и Севастополь вызывают Одессу на соревнование по благоустройству и чистоте. Это накладывает на всех одесситов, и конкретно на наш двор, который расположен в Сталинском районе, особые обязательства. Отныне каждому, кто не дорожит честью родного города и своего двора, будет указано: скатертью дорога из нашей Одессы.
По решению домкома, тройка — Ляля Орлова, Степан Хомицкий и Катерина Чеперуха — снова обошла все квартиры, заглянула в каждый угол, осмотрела чердаки и подвалы. На ближайший выходной назначили общедворовой воскресник, у ворот поставили дежурного, чтобы можно было проконтролировать, кто уклоняется или под каким-нибудь благовидным предлогом пытается увильнуть.
Еще до обеда посреди двора собралась такая гора мусора и хлама, что люди невольно хватались за голову и повторяли: не может быть, чтобы это они сами, это подбросили агенты из Львова и Севастополя!
Для вывозки пришлось нанять транспорт, каждая семья внесла по пять рублей, машина сделала несколько ходок, снег под колесами за день так перемешался с пылью и грязью, что стал черный, как земля.
На прощанье Катерина Чеперуха подошла к Гранику и в присутствии Ляли Орловой еще раз предупредила: из его комнаты к ним опять перебежала мышь, она специально оставила в мышеловке, чтобы показать соседям, и если он не примет меры, пусть пеняет целиком на себя.
