Фазиль Искандер - Сандро из Чегема. Книга 2
Холодный сырой воздух то и дело обдавал из черного провала, на дне которого чем дальше мы ехали, тем полногласней шумела река. Пустотелые облака кроили и перекраивали небо, но все время то там, то здесь открывались большие звездные куски неба. Звезды вздрагивали и покачивались, словно отраженные от поверхности бегущей воды.
Машина все еще сильно накренялась, и я никак не мог привыкнуть к этому. Каждый раз казалось, что она вот-вот перевернется набок и придавит к стене. Я себя уговаривал, что ничего такого не может быть. Но через несколько минут машина снова накренялась, и тело напружинивалось, готовое кузнечьим скоком выпрыгнуть из катастрофы, хотя, конечно, выпрыгнуть было некуда… А главное, что каждый новый крен в самый момент крена казался сильней, опасней предыдущего, но потом, когда машина выпрямлялась, становилось ясно, что он ничуть не больше остальных.
Держаться за край оконного проема было неудобно, и постепенно руки мои оцепенели от напряжения, и внимание сосредоточилось на том, чтобы удержаться на подножке.
Когда машина шла ровно, я почти отпускал руки, давая им отдохнуть, а потом снова изо всех сил сжимал их. К тому же я порядочно окоченел. Только теперь я оценил силу и цепкость заместителя лесничего.
Кстати, он почти сразу уснул, как только сел в кабину. Дремал и второй сван.
Сначала заместитель уснул, откинувшись на спинку сиденья, обеими руками, как убаюканного ребенка, придерживая на коленях топорик. Потом голова его стала сползать в угол кабины, оттуда – вниз вдоль дверцы, потом, изменив направление, слегка вывалилась в окно и уперлась мне в грудь.
Было что-то трогательное в этой доверчивой беззащитности, с которой она уперлась мне в грудь и спала, мирно посапывая. Руки все так же продолжали лежать на коленях, нежно придерживая топорик. Когда от толчков топорик сползал с колен, он, не просыпаясь, подтягивал его и, слегка поерзав ладонями по его поверхности, успокаивался. Так мать, спящая рядом с ребенком, не просыпаясь поправляет на нем одеяло.
Я старался не шевелиться, чтобы не разбудить его. Теперь я был уверен, что мы с ним поладим. Душа моя вздрагивала от нежности. Хотелось погладить его жидкие волосы, но я боялся его разбудить.
Дорога делалась все лучше и лучше, и машину уже не так раскачивало. Однако удерживать его упирающуюся мне в грудь голову становилось все трудней. Нельзя было шевельнуться, и я довольно сильно окоченел.
В конце концов я решил перенести его голову на спинку сиденья. Я уперся локтем правой руки в дверцу изнутри, осторожно приподнял голову двумя руками и, продолжая упираться локтем в дверцу, положил его голову на спинку сиденья. Голова, не просыпаясь, обиженно вздохнула. Так, бывает, крестьяне, осторожно взяв в руки тыкву, свисающую с плетня, перекладывают ее на более устойчивое место, чтобы она не оборвалась под собственной тяжестью.
Через несколько минут внезапно, словно от толчка, он проснулся. Он приоткрыл глаза и, не меняя позы, насторожился, будто пытался осознать, как и в какую сторону изменилась действительность, пока он спал, если она изменилась. При этом руки его, лежавшие на топорике, слегка сжались.
– Как спалось? – спросил я тоном дворецкого.
– Кто, я? – удивился он.
– Да, – сказал я.
– Я не спал, – проговорил он, прикрывая ладонью зевок, – это он спит.
Он кивнул на свана, сидевшего рядом, который и в самом деле спал. После этого он опять откинулся на спинку сиденья, точно повторив позу, в которой он проснулся. Он даже слегка прикрыл глаза. Все это должно было означать, что он и раньше не спал, хотя, возможно, и был похож на спящего человека. Не знаю, для чего ему надо было скрывать свой невинный сон. Во всякой случае, я огорчился. Я решил, что он внушает мне уверенность в надежности своего контроля надо мной.
Через несколько минут он вдруг тронул шофера за плечо, и тот остановил машину Я почувствовал, что черный китель собирается выйти из машины, и заволновался Он взглядом показал мне, что не прочь открыть дверцу кабины.
Я сошел на дорогу и стал в смиренной позе. В самом деле я сильно волновался. Он открыл дверцу и, как-то деловито поеживаясь от ночной прохлады, вышел.
Я продолжал стоять в смиренной позе, чувствуя, что эти мгновенья сейчас решают мою судьбу.
И вдруг я почувствовал, как он, почти не глядя, слабым мановением руки, топорик, я успел заметить, был в другой, направил меня в кабину.
Стараясь не создавать излишней суеты, я быстро и, в то же время стараясь избегать в своей быстроте воровского проворства, проскользнул в кабину. Боком проскользнул, чтобы не слишком прямо промаячил перед его глазами этот несчастный карабин. И когда я ровным ликующим толчком прикрывал дверцу, успел заметить самое удивительное. Я успел заметить, как он с непостижимым лукавством отводит глаза от карабина, словно с ним, а не со мной уславливаясь, что они друг друга не видели.
Он еще несколько секунд простоял, ожидая вторую машину, а потом, озаренный и даже слегка ослепленный ее фарами, взмахнул топориком, давая ей приказ держаться за нами. Наша машина тронулась, и он исчез в темноте.
– Он здесь живет, – сказал сван, сидевший рядом. Оказывается, он проснулся. Возможно, он даже проснулся от моей радости.
– Да, я понял, – кивнул я, чувствуя огромную доброжелательность к этому факту.
После физического и нервного напряжения сидеть в кабине было необыкновенно уютно и тепло.
– Знаете, хороший парень и грамотный, но немножко любит – сказал сосед по кабине и, не найдя подходящего слова, покрутил ладонью в воздухе, как бы стараясь показать очертания отрицательных флюид, исходящих от самой его должности.
– Да, я понял, – сказал я, чувствуя огромную доброжелательность ко всему, в том числе и к этим отрицательным флюидам.
Я ему рассказал, как мой страж пытался отрицать, что он спал. Сван расхохотался, шофер тоже стал смеяться, хотя он мог рассмеяться гораздо раньше, когда все это случилось. Впрочем, возможно, тогда он просто нас не слышал.
– Что смеетесь? – вдруг отозвался Гено с той стороны.
Сван, сидевший рядом со мной, с удовольствием повторил мой рассказ, и они оба рассмеялись вместе с шофером.
– Значит, ты сам голову ему держал, а он говорит – не спал? – спросил у меня сосед, руками показывая на воображаемую голову.
– Да, – говорю.
– Ха-ха-ха! – снова рассмеялся он, откинувшись.
– Ха-ха-ха! – более сдержанно поддержал его шофер.
– Ха-ха-ха! – громыхал снаружи Гено.
– Я думал, – говорю, – сванский обычай считает позором спать на людях, потому он отказывается.
Тут я, конечно, слукавил, чтобы кружным путем польстить сванским обычаям. Получалось, что если я чту такие сомнительные сванские обычаи, то с каким почтением, можно было представить, я отношусь к истинным сванским обычаям.
– Гено, – крикнул мой сосед, – он думает, что по нашим обычаям в машине нельзя спать!
– Ха-ха-ха! – засмеялись все трое.
– Я здесь стоя спал! – крикнул Гено.
– Сванские обычаи, – серьезно сказал мой сосед, – не разрешают спать, только если в доме гость.
– Ага, – кивнул я.
– А русские обычаи разрешают?
– Нет, – говорю, – русские обычаи тоже не разрешают.
– Гено, – крикнул он, – ты слышишь, русские обычаи тоже не разрешают!
– Слышу, – отозвался Гено.
– Ха-ха-ха! – всех троих «Вечная ирония жителей гор над жителями долин», – подумал я.
– Обычай для силы сохраняют, – вдруг сказал он, отсмеявшись, – а большому народу зачем обычай, он и так сильный.
«В этом что-то есть», – подумал я, хотя и не знал, что именно.
– Между прочим, он из хорошей семьи, – снова вернулся мой сосед к заместителю лесничего.
– Да? – спросил я из приличия, все еще думая о том, что он сказал.
– Мелиани будет княжеского происхождения, – сказал он почтительно.
– Да, Мелиани, – подтвердил шофер и переключил скорость.
– Да, да, Мелиани, – отозвался снаружи Гено. Через несколько минут Гено что-то сказал шоферу, и тот затормозил. Они начали о чем-то спорить, и я почувствовал по доброжелательной властности, с которой Гено говорил, а потом просто протянул руку и дал несколько пронзительных сигналов клаксоном, что он входит в роль гостеприимного хозяина.
– Давайте с машины! – приказал он и соскочил сам.
Еще в кабине я заметил, что направо от дороги стоит дом на высоких сваях с освещенными окнами. Дверь в дом была распахнута, а на веранде стояла женщина и смотрела в нашу сторону. Мы вышли. После долгой езды приятно было стоять на земле.
– Вещмешок забыл, – сказал шофер.
Я полез в кабину и вытащил вплюснутый в угол кабины свой вещмешок. Я размял его и закинул за плечо. Ночь посветлела. С востока край неба над горой был озарен восходящей луной. Облака наконец замерли и ровной грядой стояли вполнеба, осеребренные еще невидимой луной.
