Илья Зверев - Второе апреля
— Ну, ладно, я позову мастера, договаривайтесь с ним сами, — смилостивился наконец человек при телефоне.
Дальнейшее ясно: мастер пришел (уже от себя лично) и разрушения (все те же две планки) нашел ужасными и содрал за труды (пятнадцать минут) десятку.
Выходит, за каждым бессмысленным «нельзя» стоит некий смысл, стоит непременно какая-нибудь корысть: желание спихнуть с себя сложное дело, не отвечать или просто поднажиться на дефиците. Давайте поэтому внимательней разбираться в каждом «нельзя», которое мы слышим (не только ведь в кабинетах бытового обслуживания). Давайте лишим это слово магической силы.
Конечно, есть вещи, которые, действительно, делать нельзя. Скажем, задерживать поезд. Но мне вот просто праздник был, просто именины сердца, когда недавно на станции Кретинга задержался на лишние две минуты пассажирский поезд No 144. Престо обнаружилось, что с курорта едет сразу много народу с маленькими детьми, с огромными чемоданами и с неудобными пакетами, в которые запеленаты нежные копчушки и угри.
И человек в красной фуражке бегал от вагона к вагону и кричал нечто необычное:
— Не волнуйтесь, мамаши... спокойненько... честное олово, без вас поезд не уйдет...
Такие праздники доброты и внимания, внезапно возникающие среди житейских наших хлопот, еще не перестали быть редкостью. Особенно в Москве, где все это, как нигде, наглядно. Ведь хватает еще, к сожалению, и разных холоднокровных... Единого стиля пока нет...
А в небольшом городке Клайпеде он уже просматривается, этот стиль.
Слово «нельзя» в Клайпеде не принадлежит к числу любимых. Это замечает всякий приезжий. А местные, даже уже и не замечают. Как-то так там воспитаны люди, работающие по обслуживанию, что для них чистая мука произнести это слово и они почти всегда обходятся без него.
Я бродил по Клайпеде и упивался малознакомым захватывающим чувством. Захожу в швейную мастерскую и спрашиваю:
— Можно ли сшить за пять дней костюм?
— Можно, — говорят.
— А из моего материала?
— Можно, — говорят.
— А с вашим прикладом?
— Можно — говорят.
Никакого материала у меня нет, костюм мне не нужен, но все равно приятно...
Я требую в кафе, чтобы мне сделали салат по-особенному, без уксуса и соли, я спрашиваю, нельзя ли поджарить рыбку не на сливочном, а на постном масле. Почему нельзя — можно.
Я делаю заказы в мастерской на реставрацию мебели красного дерева и спрашиваю, нельзя ли пригласить мастера вставить две планки в тахту. Почему нельзя — можно. И душа радуется, хотя в Клайпеде, у меня нет никакой недвижимости: ни тахты, ни планок, а красного дерева и в Москве нету.
И просто, чтобы разобраться, я отправился на улицу Монтес, 24, в кабинет бытового обслуживания.
Два часа я беседовал с главным инженером, изобретал самые прихотливые задачи, капризничал, назначал самые сумасшедшие сроки. А он все говорил: можно, можно, и это можно, и это — трудно, но можно.
Технология местной идиллии оказалась простой:
— Мы сидим здесь специально для того, чтобы людям было легче. Чего ж тут непонятно? Отказы? Конечно, бывают отказы: мы не боги, а сапожники, портные и так далее, но стараемся... И работников так воспитываем...
Что значит «стараемся»? Вот однажды пришлось отказать какой-то моднице, пожелавшей сделать набойку на капроновый каблук. Сказали: нельзя. Но на этом точку не поставили. Объявили ЧП, выяснили, что такие набойки чинят только в Вильнюсе (какими-то особыми четырехгранными гвоздями с применением дюраля), И лучший сапожник поехал в творческую командировку, прошел курс наук и стал чинить капрон...
Я разговаривал с главным инженером, бывшим солдатом-артиллеристом, и испытывал постыдное чувство. Умиление, что ли. Меня, честно говоря, всегда бесило то легкое придыхание, тот излишний восторг, который так часто звучит у нас в рассказах о простых вещах, о выполнении прямых обязанностей, за которые деньги платят... Это ведь, в общем-то нормально, что люди, призванные обслуживать население, в самом деле его обслуживают, что работники общественного питания действительно питают общество, что работники торговли воистину торгуют, а не малюют художественные картонки: «пива нет», «лезвий в продаже нет», «дамские туфли только 47, 48 и 49-го размеров»...
Нормально было мое удивление, когда в той же Клайпеде в окошке автостанции ко мне повернулась спиной дежурная. А удивляться вежливому продавцу или обязательному секретарю в начальниковой приемной, напротив, нелепо, даже дико...
Поймите меня правильно, это не только про бытовое обслуживание, это не столько про бытовое обслуживание, сколько вообще про отношение человека-ведомства к человеку-человеку. Можно затратить миллионы новых рублей на предприятия добрых услуг, на всяческий сервис, и ничего доброго за эти деньги не получить. Это если не будет воспитано уважение и нежнейшее внимание к каждому. Именно к каждому! Ей-богу человек тысячу раз заслуживает такого внимания. «Нельзя» — это ЧП. Ко всякому «нельзя» обязателен вопрос: «почему»? И вразумительный ответ обязателен.
ЧТО ЗНАЧИТ «СЛУЖАЩИЙ»!
Я сейчас вспомнил, как на ночной Нарвской улице кричал Володя.
— Чиновники! — кричал он. — Сволочи! Восемь резолюций на одной бумажке, и никакого шевеления.
Володе лет двадцать пять. Он инженер, начальник комсомольского штаба Прибалтийской ГРЭС. Представьте себе, взяли человека из нормальных производственных условий и посадили на работу почти контролерскую, почти снабженческую. И что же он видит? То одна, то другая деловая бумага — сверхважная, сверхспешная, просто обжигающая Володины руки, вдруг уходит в какое-то болото, засасывается.
— Как вы думаете, почему они это делают: поручают друг другу, перепоручают, согласовывают, увязывают?
Мы шли с какого-то совещания, и Володя еще чувствовал себя на трибуне.
— Все потому, что они не хотят отвечать. И они ни за что не отвечают. Они притворяются ответственными. Симулируют...
Володя ругал их чиновниками. И в его устах оно было удивительно точным, это слово, про которое, повторяю, в «Толковом словаре» еще двадцать четыре года назад было сказано: «дореволюц., загр.».
Ох, прав Володя: чиновники у нас еще встречаются нередко, весьма, к сожалению, нередко. С огромной армией наших служащих, приносящих действительную, зримую пользу стране, бодро шагают и они...
Иного узнаешь сразу, не спутаешь. Вот резолюция: «Тов. Свинухин. Немедленно оплатить, если найдете возможным».
Ведь это поистине художественное произведение — такая резолюция. Посмотрите, как энергична первая часть и как элегантно, почти неощутимо перечеркивается она концовкой. Решение как бы принято, а в то же время как бы и не принято.
Чиновник! Он пишет в анкете: «служащий». Но оставим анкету, бог с ней...
Пора бы ясно истолковать это не новое, достаточно четко сформированное жизнью понятие «служащий»...
Мы — плановое государство, поэтому даже рядовому служащему подчас доверяются вещи огромные, всенародного значения. Рядовой сотрудник Госплана или ВСНХ может одним росчерком пера, нанести многотысячный ущерб, парализовать целое производство. Такие случаи, увы, бывали. Распределят оборудование или металл не туда... И у одних ломятся склады, у других горит дело, быть может первостатейной важности дело, от которого зависит урожай в целом крае или выпуск новой машины. Такой молодец может, торопясь на обед в диетическую столовую, что близ площади Ногина, по рассеянности пустить под откос целую фабрику.
И напротив, дельный человек, сидящий на том же посту, может принести пользу необозримую.
В газету написали о ревизоре Министерства финансов С.М. Сапрыкине. Он, внес за год двадцать предложений, улучшающих дело во всесоюзном масштабе. Его коллеги-финансисты, разумеется, подсчитали доход от творчества Сергея Михайловича. Сумма вышла астрономическая.
Получается, что служащий человек, окажись он творцом, многое может. Ну, а во всех прочих случаях? Вот порой слышишь о ком-нибудь из служащих: «Золотой мужик, исполнительный, будет ему сказано — разобьется в лепешку, все исполнит без рассуждений». Все, кажется, на месте в этой характеристике. Но вот насчет «без рассуждений» хотелось бы порассуждать. Просто даже необходимо!
Что это значит, «без рассуждений»? Когда начальство указывало, что нужно сеять больше пшеницы, чиновник вырубал виноградники и сеял злак. Когда советовали укрупнять колхозы — прекрасное дело, по сути! — он размахивал артель на сорок восемь деревень. Раз укрупнять, — значит, чем крупнее, тем лучше. Он радостно внесет свою неумную лепту в любое доброе и правильное дело и испохабит его. А уж спорное дело доведет до совершенного бреда..
При пресловутом разделении организаций в Ярцеве на Смоленщине какие-то ретивые исполнители покушались делить мотоклуб и даже общество слепых, чтобы промышленные слепцы и мотоциклисты были отдельно, а сельские тоже сами по себе.
