Белые цветы - Абсалямов Абдурахман Сафиевич
Она тронула руку Мансура:
— Оперируй…
Прошел час, другой, третий. Начало светать. И вот уже рассвело. Гульшагида то подходила к операционной, то бродила по пустому коридору, то уединялась в кабинете и сидела там в кресле. Перед глазами все стоял Акъяр. Вот Сахипджамал, колыхая платьем с оборками, проворно накрывает на стол… Вот она стоит перед жарко топящейся печкой, вся озаренная красным светом пламени, — печет на сковороде оладьи…
«Чем же отблагодарила я тебя за все доброе, милая Сахипджамал? — мучительно думала Гульшагида. — Положила тебя под нож. Это ли благодарность?..» Но другого выхода нет. Она взяла всю ответственность на себя. Если… Гульшагиде казалось, что при плохом исходе операции она не сможет ни одного дня остаться здесь. Уедет! Куда-нибудь в глушь, чтобы уж никогда не возвращаться сюда.
В кабинет постучалась сестра.
— Гульшагида Бадриевна, кончили!
Гульшагида бросилась к операционной. Санитарки со всеми предосторожностями катили больную на тележке. Гульшагида пошла рядом…
Вот так они и встретились. Мансур регулярно приходил осматривать больную. Жизнь Сахипджамал висела на волоске. В эти дни Гульшагида и Мансур говорили только о больной, о ее спасении. Позже, когда выздоровление Сахипджамал уже не вызывало сомнений, внутренняя скованность у обоих начала ослабевать. Однажды, после очередного осмотра больной, они остались в кабинете вдвоем. Гульшагида не совладала с собой, в приступе благодарности и нежности слегка пригладила седеющие на висках волосы Мансура.
— Спасибо тебе, Мансур, спасибо!..
В тот день он впервые проводил ее до дома. По обеим сторонам переулка возвышались высокие сугробы, — всю последнюю неделю опять валил снег. Сегодня заметно похолодало, и в небе, озаренном солнцем, реют жемчужные звездочки инея. Они опускаются на плечи, шапки и платки прохожих, сыплются на тротуар и всюду одинаково ослепительно сверкают. Гульшагида краешком глаза иногда взглянет на Мансура: у него на воротнике тоже сверкают жемчужинки.
О чем они говорили в эту встречу? Опять же не помнилось. Но оба остерегались касаться душевных струн. Им еще мешала какая-то преграда, которая обречена была рухнуть, но все же держалась.
— Я живу вот в этом доме, — показала Гульшагида.
Да, Мансур знает, что она живет в этом доме, он не раз останавливался у этих окон.
Гульшагида протянула руку.
— Было бы темно, — сказала она с неожиданно прорвавшимся задором, — я бы еще немного поболтала. А днем здесь из каждого окошечка смотрят. До свидания.
Чуть задержав руку в руке Мансура, она быстро повернулась и скрылась за калиткой. Но когда начала подниматься по лестнице, где и днем было сумрачно, у нее вдруг стеснило дыхание, и она прислонилась к стене. Она еще на улице чувствовала, как сильно бьется и замирает сердце. Поэтому она и заторопилась домой, чтобы поплакать в одиночестве. Нет, это уже не были слезы горя и тоски.
— Я уже сказал вам, Гульшагида Бадриевна, — в смете не предусмотрена покупка «пламенного фотометра», а если не предусмотрена, стало быть и денег нет. — И Алексей Лукич Михальчук отмахнулся, словно от надоедливой мухи.
Но Гульшагида не отступала:
— Деньги можно найти, Алексей Лукич.
— А где их найдешь?.. — Михальчук, вдруг взорвавшись, хлопнул ладонью по столу. — Все! Не будем терять времени, переливать из пустого в порожнее. У меня других дел по горло. Вы теперь секретарь парторганизации, Гульшагида Бадриевна, и вам следует знать, что такое государственная дисциплина. А если не желаете знать, так хлопочите об этом своем «пламенном».
Это верно, — несколько дней тому назад Гульшагиду на отчетно-выборном партсобрании избрали членом бюро, а затем и секретарем парторганизации больницы. Нет, не помогло и секретарство. Михальчук стоял на своем. Но и Гульшагида не уступала — решила обратиться в руководящие организации. Но куда именно? В горздрав? Бесполезно. Заведующий горздравом Тютеев такой же формалист, как и Алексей Лукич.
Раздумывала она несколько дней — и решила обратиться в горком, благо секретарь горкома знал ее — встречались и на областной партконференции, и на съезде в Москве.
Почему она ухватилась за фотометр — ведь прибор этот не последняя новинка медицинской техники, хотя и ускоряет правильную установку диагноза? С фотометром Гульшагида связывала далеко идущие надежды. Главное — сделать первый шаг. Мечты ее были направлены к тому, чтобы приобрести для больницы все новейшие приборы и аппараты, которые она видела в Москве, на выставке медицинской техники.
А вторая ее забота — перестройка больницы. Как это ни странно, больным частенько приходится ждать очереди на больничную койку. Но ведь любой недуг нужно лечить вовремя. Это известно каждому фельдшеру, и все же надо говорить больному: «Обратитесь через месяц, когда освободится место». В других стационарах положение, возможно, не столь бедственное, но больница, в которой работает Гульшагида, — общереспубликанского значения, и потому теснота дает себя знать особенно остро.
Обо всем этом она и рассказала подробно первому секретарю горкома. На ее счастье, он оказался человеком вдумчивым, внимательным. Обещал в скором времени заслушать на бюро горкома сообщение заведующего больницей.
На следующий же день Гульшагида доложила Алексею Лукичу о своей беседе в горкоме. Тут Михальчук вспылил, гневно выкрикнул:
— Я знаю, что такое бюро горкома! Вы на мою голову затеяли это, глупая женщина!
— Алексей Лукич, пожалуйста, успокойтесь! — просила Гульшагида, обескураженная этой вспышкой.
— А кто, как не вы, нарушил спокойствие?! До сих пор всем было терпимо, только вам, видите ли, стало тесно!
Он помянул про себя недобрым словом и Абузара Гиреевича, и всех других, кто рекомендовал принять на работу эту ведьму. И вдруг выбежал из кабинета, хлопнув дверью, оставив Гульшагиду в полнейшем недоумении.
Через полчаса вернулся в кабинет. По всему видно было, что остыл. Сам предложил Гульшагиде осмотреть вместе с ним больницу. Да, здание сильно обветшало, палаты и кабинеты неудобны и тесны, многое из оборудования устарело. Теснота так давила, что негде было поставить некоторые уже привезенные аппараты и они не первый год лежат на складе. Об этом поразительном факте Гульшагида узнала впервые.
— Видите, каково положение?! — в отчаянии сказал Алексей Лукич и схватился руками за голову. — Кто сможет распутать эту чертовщину?!
— Мы и должны распутать, — ответила Гульшагида, набравшись твердости.
Алексей Лукич отошел к окну, принялся рассматривать правую сторону больничного корпуса, где по давним проектам предстояло выстроить новое крыло больницы. Гульшагида, перехватив его взгляд, подтвердила:
— Правильно думаете, Алексей Лукич: пока не будет отстроено правое крыло, мы не изживем проклятую тесноту.
Главврач даже присвистнул.
— У вашей фантазии, Гульшагида Бадриевна, очень быстрые крылья! — Но он сказал это без обычного своего раздражения. — Еще петухи не пропели, а у вас уж солнце всходит… Не забывайте, здесь вам не деревня. У нас в городе сорок больниц, а казна у государства не бездонная. Откуда взять столько денег, чтобы ублаготворить всех? Меня и так каждый год ругают за то, что прошу лишние сто рублей.
Алексей Лукич уже не рвал и не метал, а только защищался. А порою и прислушивался к словам секретаря партбюро.
— Если мы сами не позаботимся, никто за нас не сделает, — обронила Гульшагида.
— Заботились и сами, да толку мало, — проворчал главврач. — Когда Абузар Гиреевич был депутатом, он немало хлопотал об этом правом крыле. Уже и проект пристройки составили. Все равно ничего не вышло.
— Где этот проект? — живо спросила Гульшагида.
— Где ему быть, в архиве лежит. Пылью покрыт.
Гульшагида взяла документ на дом и весь вечер тщательно изучала его. Насколько она сумела понять, проект безнадежно устарел. Нужен новый, отвечающий уровню развития современной медицины и медицинской техники. Она изложила на бумаге свои соображения о проекте. А о подробностях должны сказать специалисты-строители.
