Екатерина Шереметьева - Весны гонцы (книга первая)
Все насторожились. Разлука не спеша обвел взглядом слушателей, и опять Алена заметила, что на всех он смотрит по-разному.
— Не станем спешить, — он чуть усмехнулся. — Жениться по первому толчку сердца не стоит, и у нас с вами дело не проще. Мы должны, не перекладывая свои заботы на государство, принять молодой коллектив и отвечать за него во всех отношениях — надо подготовиться. Для вас работа будет много сложнее, чем в любом стационарном театре. Не только потому, что переезды и выступления в любых условиях трудны. — Он заговорил очень медленно, будто стараясь понять мысли слушателей. — Придется взять на себя особую ответственность и, может быть, самое трудное — жить среди народа и не обижать зрителей своим поведением вне сцены. Быть примером того, чему учите со сцены.
— Мы вполне представляем себе все эти сложности. — Джек встал. — Никто и не думает о легкой жизни, — голос его на сей раз звучал твердо.
Разлука внимательно поглядел на Джека.
— Хорошо, коли так, — ответил он мягко. — Я ведь вас мало знаю, да и не весь ваш коллектив к нам приехал. Значит, ждем вас будущим летом. Если не передумаете, совместными усилиями станем добиваться. А пока давайте заработаем право требовать.
Сколько раз именно это пытались донести до них Соколова, Рышков, даже у Станиславского об этом написано, а по-настоящему зацепило только сейчас — почему?..
Алена думала об этом без конца, писала Глебу, но говорила только с Олегом, Глашей и Зиной. Сомнения вызывали Сычев, Якушев, Орвид, а больше всего Маринка, пытавшаяся прибрать к рукам Михаила. Джек после Верхней Поляны вел себя безукоризненно, о нем никто даже речи не заводил. Алену (она-то знала больше других!) беспокоили ощущение неполной искренности Джека и мысль, что для него этот театр — только отправная площадка перед каким-то запланированным взлетом.
Однако самым тревожным казались Алене ее беспрерывные и нелепые ссоры с Огневым, начавшиеся в Дееве.
А уж вчерашняя Сашкина выходка — просто ни в какие ворота… Даже вспоминать неприятно.
За спиной Алены кто-то шумно вздохнул. Оглянулась — Женька. Такой талантливый, а умишко детский. «Как сблизила эта поездка: узнали друг друга, привыкли, приспособились к характерам, сгладили свои острые углы», — думала Алена, нарочно отгоняя мысли об Огневе и с нежностью глядя на Женьку. Удивительно: как все изменились за два институтских года, а он — решительно ни в чем. Через день усиленно скоблит бритвой свой подбородок, на нем обнаружился какой-то пух. А в общем Женька славный, добрый мальчишка, отличный товарищ — на такого можно положиться. Утром сядет на постели, гладкий, розовый, как младенчик, и начинает: «Братцы, я какую яичницу с помидорами ел!», или: «Предатели! Без меня уехали. Всю ночь вас догонял на попутных машинах». — «Ну и догнал?» — спросит кто-нибудь. «Не успел, проснулся». Поэма его и с места не двинулась, зато лирических стихов — с гор потоки: в каждом совхозе, колхозе какая-нибудь девонька воспаляет его воображение.
Пожалуй, больше всех переменилась Зина. Ее койка рядом с Алениной, и Алене любопытно за ней наблюдать. Внешне она не изменилась: такая же хорошенькая, изящная, с маленькими тонкими жеребячьими ножками. Но поступала в институт препротивная кривляка, плакса, а уж как наигрывала, «хлопотала лицом», придумывала какие-то нелепые этюды. Просто удивительно, куда это все ушло! Воля у нее сильная. Она зверски трудолюбива, не обидчива, и, конечно, есть в ней золотое качество, то самое «чувство коллектива», которое она так ценит в других. Ведь даже не заикнулась о роли в водевиле в те трудные дни. Хорошо, что теперь удалось ее ввести. Играет лучше Маринки, та ведь по-настоящему ничего не умеет, только задается, «мужняя жена!». С тех пор как Маринку стало поташнивать, Зине выпадает все больше спектаклей. Сейчас она нервничает — Валерий давно не пишет. Вот парень — и умный и начитанный, но какой-то ненадежный, вроде как вещь — кто возьмет, тот и хозяин. Зинка его нянчит самоотверженно и может сделать из него человека, если не подцепит его какая-нибудь агрессивная кралечка. Только не любит он Зину. А без нее разве он смог бы так работать? За эту поездку Зинка очень изменилась: одевается просто, не страдает без маникюра, научилась стирать. Правда, вирус мещанства в ней еще сидит: любит посплетничать, иногда нестерпимо ханжит.
Рядом с Зининой — Женина койка, а последняя по этой стенке — Олега. После Лили он ближе всех Алене. Они почти одинаково чувствуют, и ни с кем Алена не может быть так откровенна, как с ним. Он ей как брат, все в нем понятно, даже дурацкая вспыльчивость, похожая на ее собственную. Из-за этого они иногда здорово ругаются, но ненадолго. Олег стал сдержаннее, особенно за поездку, повзрослел, а лицо по-прежнему девичье, только загорел немыслимо и стал похож на негатив: волосы белые, а лицо черное. Девчонки им весьма интересуются — никто из мальчиков не получает после выступления столько записочек, ни за кем так не ухаживают в гостиницах, столовых, магазинах, но он стойко выдерживает даже самые решительные атаки. Из хорошей он семьи, вот и вышел таким чутким, чистым и всегда готовым всем и во всем помогать. Читает много, любит литературу. Но откуда у Олега такая неприязнь к теоретическим дисциплинам? Петь, танцевать, репетировать — хоть ночью разбуди, а заниматься «изо» или зарубежным театром его умеет заставить только Глафира с ее мертвой хваткой.
Как всегда, Глафира свернулась комочком и спит напротив Алены. Бессменная староста курса, бессменный председатель «колхоза». Теперь ее чаще зовут «маманя». В поездке она проявила необычайную заботливость, предусмотрительность и дипломатический такт, то есть умение сразу поладить с незнакомыми людьми. Если кто-нибудь из своих прихворнет, она принимается врачевать со страшной силой и непобедимым деспотизмом: хочешь не хочешь — поправишься. Однако вообще-то деспотизма поубавилось, Глашуха стала мягче, терпимее — одним словом, «маманя». Но до чего же все-таки любит пококетничать! Даже голос делается какой-то голубиный…
Возле нее спит Маринка, дальше — Мишка, а на последней койке — Огнев.
Нет только Джека, к нему приехала мать, и он ушел с ней к каким-то ее знакомым. После ссоры в Верхней Поляне Джек разговаривает с Аленой только по делу. Роль Ахова осталась за ним.
От общих суточных Огнев отказался: после смерти матери он продал дом в деревне, и у него теперь много денег.
Вот человек! Как был всегда непонятен ей, так и остался. Играть с ним — просто счастье, будто плывешь плечом к плечу с отличным пловцом: куда хочешь, как хочешь, хоть в океан, хоть в бурю — ничего не страшно. Только теперь она поняла, до чего все-таки трудно было играть с Михаилом. Недаром Лиля жаловалась на скуку после отъезда Огнева. Конечно, он талантливый, но характер! Ведь тогда, в Дееве, Алена беспощадно наступила на горло своему самолюбию: на собрании бригады признала свой поступок легкомысленным, нетоварищеским, извинилась перед Огневым. Он сказал кисло:
— Дело-то не во мне.
Перед той первой, одиннадцатичасовой «половинкой» она волновалась чуть ли не больше, чем перед первым своим выступлением. Играли под навесом полевой столовой. Зрительный зал ничто не ограничивало. Привычно пахло полем и бензином. Солнце жарило вовсю, но Алена дрожала, как в ознобе. Перед началом подошла к Огневу:
— Ни пуха тебе, ни пера.
Он, не глядя, рассеянно ответил традиционным: «К черту!» — и пошел на выход.
Начали отрывок хорошо, и первая сцена Гали, с Алешей, по мнению Зины и Олега, прошла на «пять с минусом». И Алена чувствовала, что играть ей легче, чем с Мишей.
Что произошло со второй, любимой Алениной сценой, никто не понимал. Будто уже и не волновались особенно и все делали правильно, а короткий горячий диалог показался тягучим, и зритель слушал хуже обычного.
Зина вяло утешала:
— Ерунда, ничего страшного. Первый же раз. Ну, всякое бывает! Может быть, не тот темпоритм?
Олег выложил с обычной прямотой:
— «Вечер воспоминаний». На тридцатом году супружеской жизни разговорились о «чувствах» — тоска!
Алена, растерянная, расстроенная, переодевалась за радиатором. Огнев, сидя к ней спиной, молча, будто бы спокойно, разгримировывался. Но вот он взглянул в зеркало, и в глазах его Алена подсмотрела настоящее отчаяние. На ходу застегивая юбку, пробралась к нему. И вдруг, вместо того чтобы подбодрить, как хотелось, сказала почти грубо:
— Ты-то чего киснешь? Первый раз играешь, и уже тебе надо без сучка? Гений! Это вот мне… — И, вконец расстроившись, поскорее ушла за радиатор.
На второе выступление ехали в «газике». Олег усадил Алену и Огнева и втиснулся между ними.
— Разберемся, братишечки, хладнокровно в этой запутанной ситуации…
— Перенервничали, — резко перебил его Саша, — первую сцену вытянули и почили на лаврах: все, мол, должно получиться, — закончил он упрямо.
