Ванда Василевская - Когда загорится свет
Но Людмила не была спокойна. Она перегнулась через подоконник, чувствуя на лице влажный ароматный воздух. Он обвевал горячие щеки, прохватывал холодком. Но холоден был не воздух. Пронизывающий дрожью холод шел изнутри.
Все назначенные сроки прошли, — сегодня был последний, окончательный. Алексея уже пять дней не было дома. Там, на территории электростанции, сегодня должны быть пущены машины, городские фонари впервые засияют светом.
Телефон молчал. Людмила боялась подойти к нему, позвонить. Вот уже и девять часов — фонари не загорелись. В десять она велела ложиться утомленной, огорченной Асе, которой на сегодня обещали последнюю сказку Шехеразады. Но прошло и одиннадцать и двенадцать, а город спал во мраке. Там, в главном цехе, волновался, приходил в отчаяние Алексей. Она знала, чего ему стоит это ожидание, как терзают его расспросами, с каким волнением он ждет телефонного звонка. Поэтому сама она старалась ни о чем не спрашивать. Она обращалась с ним осторожно, как с больным, ожидая дня, который должен же рано или поздно наступить. Но как назло, чем ближе был конец, тем становилось труднее. Подводили какие-то детали, припутывалось множество мелочей. И вот теперь Алексей назначил окончательный срок. Теперь он был уже совершенно уверен. Еще утром он позвонил и весело сказал Асе:
— Ну, маленькая, около девяти часов смотри в окно, увидишь сказку Шехеразады.
Беспомощно, равнодушно, упрямо передвигались стрелки часов. Половина первого.
Там, в потемках, волнуется, сходит с ума Алексей. Половина первого. Холодными огоньками мерцают высокие, голубоватые звезды. Густая тьма простирается над городом. Спят мертвые улицы.
Больше Людмила не могла выдержать. Она на цыпочках подошла к Асиной кровати. Девочка, видимо, спала. Людмила накинула пальто и потихоньку выскользнула из дому. Нужно пойти, нужно быть там, с ним, нужно сказать, что ведь если не сегодня, то завтра, что это ничего, что ведь ничего не поделаешь. Или даже ничего и не говорить, а только быть там, рядом с Алексеем, чтобы он чувствовал, что он не один.
Дверь едва слышно стукнула. Ася моментально привстала на постели. Да, мать ушла.
Девочка встала и босиком перебежала комнату. Окно было открыто, за ним была непроницаемая тьма. Вот тебе и сказка, — отец уже пять дней не приходит домой, а теперь и мать взяла и ушла в эту черную ночь, а ей велели спать, будто она еще совсем маленькая.
Торопливо, ощупью девочка одевалась. Взрослые всегда несправедливы, — ее заставляли спать, когда никто не спал, и мать пошла узнать, что слышно у отца, а ее оставили одну. Спать она, разумеется, не могла. Она знала, что просить, чтобы ее взяли с собой, бесполезно. Она пойдет одна, — подумаешь, найдет дорогу и в темноте, сколько раз она провожала отца, когда он после обеда возвращался на работу.
Осторожно, на цыпочках, держась за перила, Ася спустилась с лестницы. Дом спал. Только из дежурки дворника в приоткрытый подъезд падал слабый сонный свет. С замирающим сердцем проскользнула она мимо окошка, — дворник спал, покачиваясь на стуле. Вот уже и улица; как в глубокую воду, Ася нырнула в темноту.
И сразу стало как-то странно и страшно. Она ступала так легко, а эхо повторяло ее шаги, как будто ударами молота.
Улица была словно узкая расщелина между высокими скалами. Нигде ни огонька, и черные окна выделялись на темном фоне, как сгустки мрака, как страшные глаза неведомых огромных птиц. О, как громко раздавались шаги! И сердце билось, словно его мерный звук усиливался где-то извне.
Направо, конечно, направо. Как странно выглядит город! Сколько раз она проходила здесь, бегала с Дуней, играла с детьми, но теперь все было иное, непонятное и таинственное. Чужое, словно она никогда не видела этих улиц. Ася испугалась, что заблудится, она показалась себе такой маленькой и покинутой в этой огромной, глухой пустыне, где все спали. И матери не было видно, — должно быть, она шла быстро, и даже эхо ее шагов не отдавалось впереди. Ася пожалела, что вышла из дому. Можно было спокойно лежать в кровати, там было так тепло и уютно, и они все равно пришли бы, и она бы узнала, почему отец не сдержал слова.
Но нет, зачем возвращаться, — она прошла уже, наверно, половину пути, а дом был пуст, глух. Да если еще вдобавок дворник проснулся и запер подъезд? Быть может, он не захочет открыть ей, да и что ему сказать, почему она в такое время на улице? Нет, лучше уже идти вперед, до конца, там мать и отец.
Вдали раздался хриплый, сдавленный голос. Кто-то говорил. Лишь мгновенье спустя она сообразила, что это радио. Так поздно? — удивилась она. Но ведь сегодня все было такое странное и необычное. Слов она не различала, но от этих хрипящих звуков ей стало еще страшней. Она ускорила шаги.
Где-то хлопнула дверь. Это уже были не ее шаги, это не испуг ее сердца, — кто-то шел по улице. Она почти побежала от страха.
Но вдруг окутывающая город тишина разорвалась. Хлопнула еще одна дверь, потом еще и еще. Зазвучали шаги. За темными окнами туманными, красноватыми звездами то тут, то там вспыхивали огоньки свечей. Из переулка донеслись голоса. И все это было странно, таинственно, непостижимо: словно волшебная палочка пробудила город.
Выйдя из переулка на широкий бульвар, Ася увидела, что она уже не одна. С грохотом открывались двери, в темную ночь распахивались окна. Со всех сторон раздавались шаги. Издали доносились какие-то крики. Что происходит?
Справа, слева, со всех сторон шли люди. Они натыкались в темноте друг на друга, смеялись, кричали, перекликались. Редкие сперва прохожие теперь широкой лавиной шли по мостовой, заполняли тротуары. Хрипло и гулко говорил что-то репродуктор на площади, и оттуда доносились возгласы, как во время демонстрации. Охваченная страхом, Ася проталкивалась вперед. Что это за люди?
— Что ты тут делаешь, девочка? — удивленно спросил кто-то, наткнувшись на нее в темноте.
— Я ничего, — пробормотала она испуганно и кинулась в сторону. Теперь только еще вот этот переулок, а там уже улица, где электростанция, где отец и мать.
Она бежала изо всех сил. Только теперь она заметила, что потеряла берет. Косички расплелись, было жарко, и при каждом шаге что-то кололо в боку. Наконец-то высокий забор!..
Из последних сил она добежала до него и заколотила кулачком в калитку, забыв, что есть звонок. С другой стороны зашлепали знакомые шаги. Сторож открыл калитку и не заметил ее, глядя через ее голову в ожидании взрослого человека.
— Евдоким Галактионович, это я…
— Тьфу, а я испугался… Смотрите-ка, Людмила Алексеевна, какая у нас гостья!
Людмила ужаснулась.
— Ася, это ты? Что с тобой? Зачем ты встала?
— Я… я… не могла, мама, — пробормотала она и расплакалась. Она обняла мать и с чувством беспредельного счастья ощутила знакомый запах и мягкую руку на потном лобике.
— Эх, ты…
— Сегодня и ребенку не спится, — примирительно сказал Евдоким, и Ася успокоилась.
— Мамочка, а где папа?
— Папа там, у машин.
— А что делается, почему столько народу на улицах?
— Разве ты не знаешь, доченька?
— Нет… Когда я выходила, никого не было… А потом вдруг сделалась такая толпа, что идти невозможно.
— Война кончилась, моя крошка…
Ася стояла с открытым ртом.
— Война?
— Да, да.
— Так почему же ты плачешь, мама?
— Это ничего, ничего. — Людмила отерла глаза тыльной стороной руки.
— Такой уж нынче день, что люди плачут от радости, — сказал Евдоким. — Вот беда, нашему-то Алексею Михайловичу и порадоваться некогда.
— Может, пойти туда все же? — неуверенно спросила Людмила.
— Нет, нет, не надо… Там такое творится, такое творится! Лучше уж посидеть здесь на лавочке… Тепло, хорошо…
Людмила села и обняла Асю. Девочка устремила глаза на мрачный силуэт здания, где мерцали неверные мелкие огоньки.
Евдоким, опираясь на свою палку, смотрел туда же.
— Думали, еще в десять часов тронется… и опять сорвалось… На Алексея Михайловича аж смотреть жалко, как земля черный… Да уж, можно сказать, и все-то время было нелегко, а уж эти пять дней — откуда только у людей силы брались?.. Нашему инженеру порошки давали, он у нас вчера в обморок упал… Алексей Михайлович куда сильней! За всех бегает, суетится, но и ему досталось, ох, досталось!
— Что же будет? — глухим голосом спросила Людмила.
— Чему же быть? Пойдет она, красавица, не сегодня, так завтра, а все равно пойдет… Мало ли было мучений и тогда, в первый раз? Уж кажется, все в порядке, и вдруг заест — и ни с места… Она пойдет!
Людмила тоже знала, что пойдет. Но она понимала, что далеко не безразлично, когда пойдет. Срок уже прошел — четвертый срок, и раньше это доводило Алексея до отчаяния. А теперь война кончилась, и люди безумствуют от радости в темном, мрачном городе. Она понимала, как страшно хочется Алексею дать свет как раз сегодня, в эту ночь.
