Станислав Мелешин - Любовь и хлеб
Дочь повернулась, недоумевая, удивляясь громкому шепоту отца, спросила:
— Это откуда, папа?
Александр Петрович обнял ее, рассмеялся.
— Это, Лина, Василий Макеев!
Он посмотрел по сторонам — на людей, с которыми жил, на лес, который плывет и плывет откуда-то с севера, где живут манси, куда уехал молодой врач-москвич, — и вдруг увидел Мышкиных. Они стояли в стороне, вздрагивая от гулких ударов бревен, глазея на народ, на сплав, на реку, на берег, и молчали, крестясь на старый северный город.
Александр Петрович с радостью подумал, что в его городе много и хороших людей, что они сейчас рядом с ним здесь, на берегу. И город этот — свой, любимый, родной город, потому что в нем живут эти люди, которых он любит и которые, пока он живет и работает, будут нести ему свои мысли, тревоги и радости.
Ивдель — Свердловск
1954
ГРАЖДАНИН БЕЗ ИМЕНИ
Все население стойбища столпилось возле юрты, пытаясь заглянуть внутрь. Оттуда доносился плач новорожденного.
Рождение ребенка в далекой мансийской деревне издавна считается важным событием. Появление нового человека отмечается на празднике, в котором принимает участие все население. Отец новорожденного показывает ребенка гостям, принимает подарки: полное снаряжение охотника, если новорожденный мальчик, или красивую дорогую одежду для девочки — и учтиво просит старых почетных людей, чтобы они нарекли ребенку имя и предсказали будущее.
Поэтому собравшимся возле юрты хозяина оленеводам, рыбакам и охотникам есть о чем поспорить в настоящую минуту. Вот только никто не знал — мальчик родился или девочка, а главное — имеет ли их обычай силу? Ребенок родился от русской матери, молодой учительницы, приехавшей на стойбище в прошлом году к жениху — знатному оленеводу Илке Кусимо!
Старики дымили трубками и глубокомысленно качали головами. Даже они, к которым молодежь относилась с уважением, преклоняясь перед их мудрой старостью, не могли решить этого вопроса. Ведь жена манси — русская! Илка Кусимо совсем не думал о древнем обычае, когда женился!
И только старый охотник Баракыч, который совсем недавно подстрелил двух медведей, немного успокоил всех, мудро рассудив:
— Раз ребенок родился от учительницы, то и он будет учителем! Ай, как хорошо! Два учителя будут! Ребенок упал не с неба, а появился на свет в нашем стойбище, значит обычай дедов имеет силу. Вот как! Священное право отца требует, чтобы мы придумали ребенку имя и приготовили подарки!
Вот только не мог мудрый Баракыч, как он ни гадал, зажмурив глаза, сказать людям: мальчик родился или девочка. Он боялся, чтоб люди не потеряли веру в его мудрость.
— Гадай не гадай, — сказал он, кланяясь, — а уж это верно, что ребенок родился! Ну, и хорошо!
Но откуда теперь соседи будут знать, какое придумать имя и для кого готовить подарки? Стали просить Баракыча, чтобы он постучал в дверь юрты и узнал у Илки Кусимо, кого родила ему жена, но мудрый старик категорически отказался, боясь потревожить священный покой матери.
Илка Кусимо — отец новорожденного, только что приехавший из дальнего становища оленей, сидел у чувала, кипятил воду, подбрасывая в огонь сухие поленья.
Вчера, уезжая из района с поручением от председателя оленеводческого совхоза — переменить стоянку оленьего стада и перегнать его на новые пастбища, он захватил с собой врача Наталью Владимировну Назарову. Илка всю дорогу беспокоился о жене Валентине, у которой должны были начаться роды. Остановив оленей у юрты, он помог врачу сойти на землю и только успел сказать ей:
— Пусть будет сын, мальчик!
Назарова покачала головой и усмехнулась:
— Не все ли равно!
…Родился мальчик, крепкий, здоровый. Он лежал в юрте за перегородкой из оленьей кожи на чистой белой простыне, болтая ногами и по-своему приветствовал свое появление на свет. «У-а-а! У-а!» А рядом с ним роженица, ревниво наблюдая за каждым его движением. Она, в первый раз пережившая столько бессонных ночей, еще не могла привыкнуть к покою и, вспоминая прошедшие муки, вздрагивала, и сдерживала свое учащенное дыхание. Присматриваясь к плачущему ребенку, она почувствовала, что сердце ее наполняется теплой материнской лаской. Вздохнув, она взглянула на врача. Наталья Владимировна присела к изголовью матери и тихо сказала:
— Вот какие мы молодцы!
…Илка Кусимо, слушая крик новорожденного, от радости и волнения пощипывал бородку и, прищурив глаза, старался различить по голосу ребенка — мальчик это или девочка. Древнее предпочтение мужчине сказывалось в его желании иметь мальчика, достойного быть преемником отцовской славы, знатного оленевода. Илка беспокойно ждал, когда выйдет из-за перегородки Назарова.
Год назад в городе на краевом слете ударников он встретился с молодой учительницей Валей, приехавшей на Север по путевке комсомола. Наталья Владимировна познакомила их, а через неделю учительница прибыла на стойбище в новую школу. Вскоре Валя и Илка Кусимо поженились.
На стойбище население встретило молодую жену без особой радости, несмотря на уважение к Кусимо. На то была своя причина. Кажется, недостатка невест среди девушек-манси не было, и Илка Кусимо мог выбрать среди них достойную себе. Все девушки стойбища умели охотиться, ловить рыбу и ездить на оленях. А русская Валя не умела ни стрелять, ни плавать. Но любовь детей к своей умной учительнице, умевшей рассказывать интересные сказки, объяснять явления природы, научившей их писать и читать, постепенно передалась и взрослым.
Дети читали родителям газеты, писали письма родным, учили взрослых считать до ста и больше, потому что много песцов и белок добывали охотники, и даже мудрый Баракыч сбивался со счета, — и старики соглашались, что учительница делает доброе дело. А научиться плавать, охотиться и ездить на оленях помог Вале Илка. Теперь старики уже почтительно кланялись ей при встрече.
Из-за перегородки медленно, снимая халат, вышла Назарова. Илка взволнованно поднялся ей навстречу.
— Сильно кричит! Звонко, — сказал Илка и, утирая кулаком непрошеные слезы, виновато посмотрел ей в глаза.
Наталья Владимировна положила руку ему на плечо и улыбнулась знакомой доброй улыбкой.
«Утром она сказала «не все ли равно», — что-то сейчас скажет?» — подумал Кусимо и осторожно положил ее руку себе на грудь. Сердце его учащенно билось.
— Родился мальчик!
Илка радостно вскрикнул и заметался по юрте в поисках подарка.
— Тсс! Тише! Тише! — остановила его Назарова и тихо добавила: — Матери нужен полный покой. Никого в юрту не пускать!
— Понимаю, — прошептал Илка и направился закрывать дверь на засов.
Дверь чуть-чуть приоткрылась, и показался сначала седой клин бороды мудрого Баракыча, а потом и он сам.
Приложив палец к губам, пугаясь собственных шагов, он поклонился до земли Наталье Владимировне и ласково обнял ее за плечи.
— Ты наш гость! Будь доброй хозяйкой в нашем доме! — и повернулся к Илке. — Здравствуй, Илка Кусимо! Стойбище спрашивает тебя — какие готовить подарки? Для мальчика или для девочки? — Узкие черные глазки его хитро блеснули.
— Не все ли равно?! — ответил Илка и рассмеялся. — Если хочешь знать, спроси у своего сына!
— Емас![4] Емас! Хорошо! — понимающие закивал старик и попятился к двери.
В просвете открытых дверей виднелись лица соседей, нетерпеливо ожидающих мудрого посланника.
— Спрошу у моего сына! — ударив себя в грудь, сказал ожидающим Баракыч и удивился поднявшемуся хохоту.
Дергая его за малицу, люди обступили старого охотника со всех сторон и продолжали смеяться.
— Мудрый Баракыч, как же ты не догадался, что родился мальчик! Кусимо не сказал ведь: «Спроси у своей дочери».
— Тсс! — нисколько не смущаясь, погрозил им пальцем Баракыч. — Уходите по домам! Берегите священный покой матери!
Дверь закрылась.
А ребенок продолжал тянуть однообразную радостную песнь «у-а! у-а», не сознавая, что это он, кричащий во всю силу своих легких, явился предметом столь оживленных разговоров. Едва прорезавшимися глазами он смотрел в потолок, смешно взмахивал руками, как бы требуя чьей-то заботы и ласки, и потом внезапно умолк.
— Ну, теперь можно его посмотреть! — строго сказала Наталья Владимировна, разглядывая встревоженное лицо молодого оленевода. — Принимай, Илка, нового гражданина в целости и сохранности! Да, не забудь сказать «здравствуй» матери.
Северный Урал
1952
ВИЖУ — ПОЮ…
1Неистово шумит ночная метель. В сосновом бору кружатся белые волны снега; ветер, припадая к земле, взлетает к вершинам сосен; трещат ветки, гудят затвердевшие от мороза стволы. На дымящиеся трубы изб, на крыши чемьи[5] навалились снега, рассыпались сугробами у окон и дверей.
