Иван Лазутин - Обрывистые берега
Профессора Угарова Калерия видела последний раз пять лет назад на традиционной встрече выпускников факультета, которые ежегодно проходили в последнюю субботу мая. Он и тогда уговаривал ее пойти в аспирантуру, но она, отшучиваясь, ответила: "Вот поумнею еще немножко, поднаберусь опыта со своими сорванцами, тогда сама приду к вам, дорогой Петр Нилович". На эту отговорку седой профессор покачал головой, вздохнул и грустно ответил: "Не забывайте, голубушка, что мне уже давно побежал восьмой десяток. На моей кафедре сейчас почти все новые, молодые, они вас не знают…" Подошедший декан факультета прервал их разговор.
После этой встречи Калерия перед каждым Новым годом посылала профессору поздравительные открытки, на которые он аккуратно отвечал телефонными звонками, поздравляя ее, и всегда находил случай спросить: "Ну как, голубушка, поумнела? Теперь-то набралась опыта?" На эти вопросы Калерия проливала в трубку колокольчатый звонкий смех и в тон ему отвечала: "Еще немножечко-немножечко, и тогда приду к вам с заявлением…"
И вот теперь она вспоминала своего старого профессора. Решила позвонить ему, посоветоваться: что ей почитать, чтобы грамотно выступить перед студентами пединститута.
Как всегда, трубку взяла жена профессора, сухонькая старушка, оберегавшая своего мужа, как малое дитя.
— Татьяна Нестеровна, здравствуйте! Это вас беспокоит бывшая студентка Петра Ниловича, Калерия Веригина. Мне бы очень хотелось поговорить с Петром Ниловичем, он разрешил мне звонить ему домой. Если позволите…
Все, что говорила Калерия дальше, Татьяна Нестеровна не слышала, она пошла в рабочий кабинет профессора, где у него был спаренный телефон.
Прошло меньше года после того, как профессор поздравлял свою любимую студентку с Новым годом, а как изменился его голос! Он стал болезненно-глуше, надтреснутее, дыхания старика на полную фразу не хватало, а поэтому он рвал ее на части, чтобы перевести дух.
— Как же, помню, голубушка, помню. Теперь-то, я надеюсь, вы окончательно поумнели, а то ведь срок подачи заявлений на исходе. — Профессор еще долго говорил о том, что сейчас в науку по психологии идут люди с опытом работы, от станков, воспитатели из учреждений, где несовершеннолетние трудятся по приговору суда. — А вы-то, вы-то, голубушка, уже семь лет пропускаете через свою душу такие печальные биографии, что вам есть что сказать в науке. Я жду вас. А на ваш доклад в пединституте обязательно приду.
Когда Петр Нилович сделал паузу, чтобы передохнуть, Калерия нашла момент включиться в разговор.
— Дорогой Петр Нилович, спасибо, что вы так высоко цените меня, но я сейчас звоню вам по другому поводу. Мне нужен ваш совет.
— Я к вашим услугам, — прозвучал несколько окрепший голос профессора.
Калерия объяснила, что перед выступлением в пединституте ей необходимо познакомиться с последними работами по психологии, относящимися к "трудным" подросткам.
— Одного моего опыта недостаточно, мне бы хотелось расширить круг вопросов, с которыми я выйду перед студентами.
Профессор понял Калерию с полуслова, он даже оживился:
— Я горячо вам рекомендую поехать в Ленинскую библиотеку и познакомиться там с диссертацией молодого талантливого ученого Воронежского университета. Четыре года назад я был официальным оппонентом на его защите. Таких глубоких и оригинальных диссертаций за последние сорок лет я не читал. Написана человеком, знающим дело не из вторых рук, не из побочных источников, а представляет собой сплав прочной теоретической основы и глубокого опыта жизни. Причем, особо подчеркиваю, — современной жизни! А каким языком написано!.. Свежо, образно, оригинально!.. До защиты диссертации он восемь лет работал воспитателем в исправительно-трудовой колонии для несовершеннолетних. Удивительный умница и скромнейший из скромных! Ученый совет Воронежского университета рекомендовал работу к печати как монографию.
— Как его фамилия? — не выдержав пространного монолога профессора, спросила Калерия.
— Фамилия у него самая рядовая из рядовых — Иванов. Поезжайте, голубушка, не откладывайте, а когда прочитаете диссертацию, позвоните, пожалуйста, мне.
— Петр Нилович, а как зовут этого Иванова? Мой покойный дедушка говорил, что до войны в Москве проживало двадцать тысяч Ивановых Иванов Ивановичей.
Эти слова Калерии рассмешили старого профессора.
— Хотя я и не совсем верю в эту цифру, но она не далека от истины. А сейчас минутку подождите у телефона, я спрошу у Татьяны Нестеровны, она ведет дневник всех моих выступлений на заседаниях ученого совета.
Напрасно Калерия считала почти безнадежным делом так скоро узнать имя и отчество диссертанта Иванова. И каково же было ее удивление, когда минуты через три в трубке послышался дребезжащий старческий смешок.
— А вы правы, голубушка!.. Мой Иванов чуть-чуть не попал в число ваших двадцати тысяч Ивановых. Записывайте — Иванов Сергей Иванович.
— А вы не помните, Петр Нилович, как называется эта диссертация? — спросила Калерия.
— Как же не помню? В дневнике Татьяны Нестеровны все зафиксировано. Одну минутку. — Из трубки послышались приглушенные голоса профессора и его жены. А потом его голос: — Записывайте!.. На память не надейтесь. При выписке из хранилища диссертаций в заказе нужно точно писать названия. — Профессор почти по слогам продиктовал название диссертации: — "Эстетическая основа труда в условиях пребывания несовершеннолетних в исправительно-трудовых колониях". — Прокашлявшись, Петр Нилович сказал: — На защите был доктор философии Старченко. В своем выступлении он заверил ученый совет факультета, что Иванов достоин присуждения ему степени кандидата философских наук. — Передохнув, профессор продолжал: — Да, чуть не забыл. Неделю назад мне звонил профессор Верхоянский. Где-то осенью, в сентябре или октябре, в его институте должен защищаться его аспирант. Тема диссертации очень близка к вашей работе. Не мешало бы вам познакомиться и с этой диссертацией. Верхоянский очень хвалил своего аспиранта, говорил, что сатанински талантлив, просил меня быть оппонентом, но я до самого Нового года предельно загружен. Сейчас готовим новое издание учебника, а сроки дали наижесточайшие… Пришлось отказаться, хотя с Верхоянским у нас дружба сорокалетней давности.
— Как фамилия диссертанта? — спросила Калерия.
— Фамилию я его не запомнил, она с каким-то нетрадиционным завихрением и очень далека от Ивановых и Петровых. Что-то в ней звучит польское или прибалтийское. Да вы позвоните на кафедру Верхоянского, лаборант вам скажет.
— А название диссертации не помните?
— Название дословно не помню, но звучит оно примерно так: "Воспитание подростка в семье без отца". Что-то в этом роде. Вам эта работа очень близка.
Чтобы профессор вновь не вернулся к уговорам немедленно подавать заявление в аспирантуру, Калерия поблагодарила его, передала привет Татьяне Нестеровне и, заверив старика, что она позвонит сразу же, как только прочитает диссертацию Иванова, попрощалась.
И все-таки профессор не дал Калерии повесить трубку. Разговор он закончил тем, с чего начал:
— А о себе, голубушка, не забывайте! Вам сколько — поди, уже тридцать?
— Двадцать девять, Петр Нилович.
— Тогда не забывайте старую русскую пословицу: "Всякому овощу — свое время!" Желтые переспевшие огурцы к столу не подают, не идут они и в засол. Так что, голубушка, думайте, думайте и еще раз думайте. Вашему почитателю, Петру Ниловичу Угарову, через два года будет восемьдесят. Всего вам доброго. — И повесил трубку.
"Переспевшие желтые огурцы…" — вертелось в голове Калерии. В первые минуты ей было обидно и досадно от этих слов. Подойдя к зеркалу, она стала рассматривать свое лицо. Кремовые портьеры на окнах, прошитые яркими лучами августовского солнца, бросали на лицо ее отсвет желтизны. И ей стало смешно: "Да, ты и в самом деле как желтый вяземский огурец, которого хозяева огорода не разглядели в зарослях огуречных плетей и вовремя не сорвали. Хорошо, что Сергей не слышал этого "комплимента" профессора. А то бы он прилепил мне кличку "желтый огурец". Он тоже вдалбливает мне мысль, чтобы я подавалась в аспирантуру. Ну, Сергей-то — понятно. Он муж мой. он видит, как я часто психую со своей шантрапой и мотаю нервы. А профессор?.. Неужели он и в самом деле уверовал, что из меня может получиться ученый? — И тут в душе ее сверкнуло нечто вроде гордости: — А может, профессор прав? Может, и в самом деле сказать "адью" своему взводу "трудных" и года на три засесть в Ленинской библиотеке?" — Однако инерция еще не до конца выполненного долга перед теми, кто "мотает ей нервы", заставила мысль ее работать в другом направлении. Вспомнились стихи Симонова, обращенные к некогда популярной актрисе Валентине Серовой, которой он в молодости посвятил поэтический сборник: "Я сам пожизненно себя к тебе приговорил…" — "И не откладывать!.. Завтра же с утра — в Ленинку!.. Посмотрим, что это за Иванов, который так очаровал профессора Угарова и в котором профессор Старченко увидел философа…"
