Жизнь идет - Алексей Иванович Шубин
Но какой может быть сон, если Паша понимает, что Ольге Николаевне плохо? Паше видно, как редко, с большим трудом поднимается высохшая грудь Ольги Николаевны. Дыхание у нее шумное, прерывистое, но самое страшное — глаза Ольги Николаевны. Огромные, широко открытые, они, как у слепых, неподвижно устремлены в одну точку. По этой неподвижности Паша догадывается, что Ольга Николаевна ничего не видит, ничего не чувствует. Мелькает догадка о смерти, но Паша старается ее отогнать.
— Что с Ольгой Николаевной? — спрашивает она.
Сестра Вера Андреевна загораживает от Паши Ольгу Николаевну и отвечает!
— Сердечный припадок… Это скоро пройдет… А ты спи!
Паша поняла, что Ольга Николаевна умирает. Смерть представлялась Паше всегда чем-то очень далеким, не имеющим к ней никакого отношения. Она отгоняла мысль о том, что Ольга Николаевна должна скоро умереть, и уж во всяком случае никак не могла представить себе, как это произойдет.
В палату вносят носилки, кладут на них Ольгу Николаевну и уносят. Уносят совсем, навсегда, потому что санитарка снимает с постели белье, сворачивает и уносит матрац и подушки. Железная холодная пустота койки говорит о безвозвратности случившегося.
Остаток ночи и утро Паша проплакала, а Пелагея Дмитриевна лежала молча и, только когда девушка выплакалась совсем, сказала:
— Слезами не поможешь. Померла, так тому и быть.
И от этих слов Паша заплакала снова.
На другой день койка Ольги Николаевны была занята новой больной — неинтересной женщиной, навязчиво и много говорившей о своей болезни. Точно ее болезнь была чем-то очень важным для всех. И Паше подумалось: «Вот эта не такая. И ее никто не станет так любить, как Ольгу Николаевну».
На тумбочке Ольги Николаевны остался букет цветов и маленькая белая книжка, последняя, которую она читала. Иные строчки текста подчеркнуты карандашом. Паша спрятала книжку, положив между страницами цветок.
На другой день было воскресенье. Утром бабушка вздохнула:
— Нет Ольги Николаевны, и гостей нонче не будет.
Паша лежала, завернувшись с головой в одеяло, и ничего не ответила бабушке, только подумала: «И гостей не будет, и цветов не будет. Не стало Ольги Николаевны, и сразу все переменилось».
Уставшая от долгого плача, Паша задремала. Ее разбудила сиделка.
— Больная Струкова! Паша! К тебе пришли.
Паша открыла глаза и увидела Олю. Девушка вошла так медленно, точно горе тяжелым грузом давило на плечи. Увидев, что койка Ольги Николаевны занята другой больной, Оля торопливо отвернулась.
— Я к тебе, Паша, — тихо сказала Оля. — Расскажи, как это случилось. Господи, я прямо не могу верить!
И, присев возле Паши, Оля заплакала навзрыд, и вместе с ней снова заплакала Паша. И поэтому из Пашиного рассказа о смерти Ольги Николаевны ничего не получилось. Потом наступило молчание — долгое и нужное. А после, когда Паша и Оля разговорились, они говорили не об Ольге Николаевне, а о другом, но так, как будто Ольга Николаевна была рядом и слушала их.
— Что же, Оля, — спросила Ниши, — теперь ты твердо решила стать архитектором?
— Да. Окончательно решила. Ты же слышала наш разговор? Осенью в институт. Окончу его и поеду.
— Куда?
— Этого я не знаю. Туда, где нужно будет строить.
— В Сибирь?
— Возможно, и в Сибирь. Там идет большое строительство. Я охотно поехала бы в Сибирь…
Паша подумала и сказала:
— Города строятся, люди туда едут, а овощей там мало…
Оля удивленно посмотрела на Пашу:
— Овощей?.. Почему ты говоришь об овощах?
— Ты, Оля, думаешь о том, чтобы города строить, а я мечтаю овощеводом стать. Хочу поехать в Сибирь овощи разводить. Меня огородничество интересует. Там морозы сильные, а лето короткое, нужны новые сорта — такие, чтобы мороза не боялись.
Оля задумалась.
Будущее представлялось ей как чудесный город. Такой, что даже сверху, с самолета, он прекрасен… Но странное дело, мысль об овощах ничуть не снижала поэтической мечты о прекрасном городе. Она становилась только ближе и осуществимее… Вокруг города возникнет широкое зеленое кольцо: парки, питомники, пригородные хозяйства…
А Паше будущее представлялось как беспредельное поле — огромное зеленое царство выращенных ею растений.
— Ты думаешь, овощи — это неважно? — по-детски обидчиво спросила она, по-своему истолковав Олино молчание.
Оля взяла Пашу за руку:
— Совсем нет! Это хорошо… Просто я об этом не думала, а это обязательно нужно!.. Город и кругом сады и огороды… Иначе даже представить нельзя!.. И ты понимаешь, что получится, Паша? Ты будешь делать свое, я — свое, а мы обе вместе — одно и то же!.. Ты говорила… с ней?
— Да. Она мне поверила…
— И мне… Если бы ты знала, Даша, как она чудесно умела учить!
— Посмотри!
Паша достала из-под подушки маленькую белую книжку. Оля быстро перелистала ее…
— Паша, я очень прошу тебя, отдай ее мне!
Паша подумала и сказала:
— Нет. Оставлю себе, Оля…
— Мне это важно, что она отметила…
— И мне важно… Ты, Оля, у нее ученицей была, а у меня только это на память…
Голос Паши дрогнул.
— Тогда так: у меня есть такая же книжка. Ты дашь эту, и я аккуратно переведу все отметки на свою. Понимаешь? Переведу и верну тебе… Завтра же верну — книжку всегда передать можно. И одну фотографию — портрет Ольги Николаевны тебе подарю!..
— Честное слово?
— Конечно!
— Возьми!
В коридоре прозвенел звонок. Оля поднялась и крепко, по-дружески поцеловала Пашу.
— Я верну тебе книжку и, если хочешь, принесу что-нибудь почитать… И знаешь, Паша, мне почему-то кажется, что мы с тобой обязательно встретимся.
— Где?
— Может быть, в Сибири, но только встретимся!
— Вот и ладно!.. — сказала бабушка, когда за Олей закрылась дверь…
— Что ладно? — спросила Паша.
— Все ладно… И поплакали — ладно, и поговорили — ладно. И в Сибирь ехать порешили — тоже ладно…
8. К знакомому начальнику
После встречи на лестнице Паша побаивалась профессора, Правда, разговаривая с больными, он походил на шутника дедушку Прохора, но, когда дело касалось серьезных вопросов, старик бывал строг.
Но утро стояло такое светлое, так громко кричали грачи под окнами больницы и так хотелось домой, что Паша осмелела и отправилась в комнату с надписью «Кабинет заведующего кафедрой хирургии».
Два раза прошла мимо двери, на третий постучала.
Профессор был глуховат, и стучать пришлось три раза: сначала тихонько, другой раз погромче, третий — как следует.
— Кто там? Войдите!
Паша вошла. Профессор оторвался от бумаг, посмотрел на нее.
— В чем дело, Струкова?
— Хочу домой! — коротко выпалила Паша.
— Да ну? — удивленно спросил он. — Вот странное желание!
