Шапка-сосна - Валериан Яковлевич Баталов
— Мама, завтра я не приду обедать, — сказала она однажды вечером. — Обедайте без меня.
— Ладно, — ответила Олешиха и, накинув платок, вышла из дому.
На следующее утро, когда Варя ушла в школу, к дому подъехала телега. Лошадью правил дед Микола по прозвищу Медвежатник, рыхлый, расплывшийся старик с круглым бабьим лицом. За ним водился грех: очень он любил поговорить и при этом немилосердно хвастал. В Шумкове даже говорили, когда кто-нибудь начнет хвалить себя: «Хвастает, как Микола Медвежатник».
Медвежатником его прозвали уж много лет назад, и вот по какому случаю.
Однажды медведь задрал в лесу за Широкой поляной двух коров. Собрались мужики, стали думать, как быть да что делать. Одни говорили, что надо поставить петли на медведя, другие предлагали выйти на него с ружьями всей деревней и убить или выгнать из леса.
Микола послушал-послушал мужиков и говорит:
— Я берусь один медведя убить. Вот сейчас пойду и убью.
— Куда ж ты пойдешь на ночь глядя? — спрашивают мужики.
Микола разошелся, не остановишь:
— Я в гражданскую не то еще видел!
У Миколы это было вроде поговорки, кто бы что ни сказал, он обязательно встрянет в разговор: «А вот я в гражданскую, помню…»
В лес, правда, ночью он не пошел, дождался утра, но с зарей отправился на Широкую поляну. До обеда Микола шатался по шутьмам, никого не повстречав, уморился и сел отдохнуть на пенек на краю малинника. Посидел, покурил, оглянулся — батюшки! — метрах в трех от него за малиновым кустом стоит на задних лапах медведь! Микола шапку под мышку, перекрестился и задом-задом стал пятиться обратно в лес. Отошел немного, а там припустился со всех ног.
Единым духом добежал до Чумкар-речки, километра три, и только там остановился. Остановился, разделся и потом долго вспоминал, как ему в гражданскую самому приходилось стирать свои кальсоны.
Долго никому не рассказывал Микола про этот случай. Но однажды по пьяному делу проговорился, и после этого прилипло к нему прозвище Медвежатник.
Микола привязал лошадь к воротам, зашел в избу.
— Готовы, что ли?
— Сейчас, сейчас, вот пониток надену да ребенка заверну, — быстро отозвалась Олешиха. — Приехал, не обманул.
— Сама знаешь, у меня слово крепкое. Как сказал, так и сделаю. Бригадир ни в жисть не хотел лошадь давать. «Я тебя, говорит, спекулянта, насквозь вижу». Но меня тоже голыми руками не возьмешь. «Баба моя, говорю, захворала. В больницу надо везти. Помрет, ты отвечать будешь».
— Ты мужик головастый, — перебила его Олешиха. — Знаешь, что сказать.
— А как же, — ухмыльнулся Микола и спросил: — Кумом-то кого поставишь?
— С Матреной вчера договорилась, она сына, Сашку, пришлет. Что-то он не идет, кабы не раздумала…
В сенях скрипнула дверь, и в избу зашла соседка Матрена Спиридоновна с небольшим узелком под мышкой. За ней следом шел мальчик лет двенадцати — ее сын Сашка.
Сашка был одет по-праздничному: в серые брюки, в пиджак, из-под которого виднелась белая вышитая рубашка. Эту рубашку мать позволяла ему надевать только по большим праздникам. Сбоку у Сашки спускались концы расшитой гарусной подпояски. Мальчик встал у двери и, переминаясь с ноги на ногу, смотрел в пол.
— Вот привела сына, — громко, сказала Матрена. — А сама не могу, бригадир нарядил молотить.
Олешиха взяла из люльки ребенка:
— Сейчас поедем.
Матрена положила в руки сыну узелок и строго сказала:
— Делай так, как я тебя дома учила.
Сашка молча кивнул.
Дорогу в Черемково после дождей развезло. В октябре было подморозило, даже речки покрылись тонкой пленкой льда и выпал снег, но через три дня снова потеплело. Снег растаял, ледок с речки сошел, земля отмякла. Затем не один день моросил частый мелкий дождь. Сбывалось по старой примете: коли лето было жаркое да сухое, так осенью дождь свое наверстает. Телега тряслась на колдобинах, колеса тонули в жидкой грязи. По небу медленно тянулись низшие, тяжелые тучи, словно разбухшие и отяжелевшие от бесконечного серого дождя. Лошадь еле тащилась, вытаскивая облепленные грязью колеса из глубокой колеи. На полдороге она уже почти выбилась из сил, вспотела. Из-под шлеи и хомута выступила белая пена, над спиною поднимался пар. И сколько Микола ни махал плеткой, Карий уже не рысил, а шел шагом. Микола говорил, ни на минуту не закрывая рта. Он рассказал и как воевал на гражданской, и как ловко обманул бригадира, и что его, Миколы, слово крепче обуха топора… Олешиха и Сашка давно уж не слушали его, а он все говорил и говорил.
Олешиха сидела на середине телеги, привалившись к охапке сена. Ей было мягко и не брызгало грязью, только вытянутые ноги занемели. От того, что телега наклонялась то на один бок, то на другой, голова Олешихи болталась из стороны в сторону, большой свернутый в несколько раз цветастый платок сбился, и из-под него вылезали седые пяди волос.
Сашка сидел на краю телеги, свесив ноги, смотрел на плывущие мимо голые скучные поля и тихо насвистывал себе поднос какую-то песню.
Впереди показалось Черемково. Первой стала видна церковь — высокая, белая, с большими окнами и блестящим позолоченным крестом на голубом, недавно покрашенном куполе.
Дед рассказывал Сашке, что эту церковь построили очень давно, сто лет назад. А когда строили, то глину для раствора замешивали на яйцах, чтобы кладка была крепче. Оттого, дескать, церковь и стоит столько, не рушится.
И золотой крест, и золотой купол, и белые стены церкви Сашке давно знакомы. И звон церковных колоколов он слышал не раз: сначала маленькие колокола зазвонят — «динь-дон, динь-дон», — словно щенята лают, а потом загудят большие — «бом-м, бом-м!..» А вот внутри церкви Сашка еще никогда не был.
В Черемкове Микола Медвежатник привязал лошадь к столбику возле магазина, бросил перед ней охапку сена и сказал:
— Пойду в больницу, попрошу справку о своей болезни, чтобы бригадир каждый раз не придирался. Потом по магазинам пройдусь. Вы тоже побыстрее со своим делом управляйтесь. Надо пораньше домой вернуться, чтобы на конном дворе не ругались.
— Нам недолго, — кивнула Олешиха, вылезая из телеги. С трудом переставляя онемевшие ноги, она пошла прямо к церкви. Сашка шел за ней.
Навстречу им попадалось много народу, все больше старухи в длинных черных юбках и белых платочках.
— Давай скорее, — торопила Олешиха Сашку. — Знать, обедня уже отошла. Сейчас начнут крестить.
В церкви народу было мало. Под высокими сводами гулко отдавались шаги. Сашка заробел и остановился возле двери.
