Чего же ты хочешь? - Всеволод Анисимович Кочетов
— Да, я понимаю, — осторожно сказала Лера, — но ведь от коммунистов, от членов партии, могут потребоваться такие действия, которые не совпадут с интересами хозяев фирмы. Как же тогда?
— В Италии это не совсем так. У нас, Лерочка, другая демократия, чем в Советском Союзе.
— Ты хочешь сказать, надеюсь, что в Италии ее нет. Что это показная, буржуазная, фальшивая демократия.
— Согласен, согласен. Ты права: «Хороша страна Италия, а Россия лучше всех». Но факт есть факт. У вас человек, исключенный из партии, уже как бы забракован не только для партии, но и для всего иного. А у нас, прости, ничего с ним особенного не случится. Хозяева еще, пожалуй, и денег ему прибавят.
Лера слушала его, смотрела на него и с огорчением думала о том, как, оказавшись в своей родной Италии, Бенито переменился. В Москве он был не таким. Он восхищался там советской действительностью, масштабами строек, массовостью образования, открытым, дружелюбным характером советских людей. От мелочей быта — он сам называл их мелочами — Спада отмахивался, говорил, что со временем все наладится, все образуется. «Унитазов-то наштамповать, — не раз слышала Лера. — несравнимо легче и проще, чем сознание людей перестроить. Россия сумела сделать это. Люди, люди — ее богатство, люди новой морали, люди нового образа жизни». И вот сегодня он совсем иной. Неужели и тут сказывается непреложная марксова формула: бытие определяет сознание? Но он же состоит в партии. Как же все это?
Лера выросла не в обывательской среде. Родители ее были коммунистами не только по документам. Они были действительно передовыми людьми. Отец — депутат Моссовета многих созывов, мать постоянно избиралась в партийное бюро в своей поликлинике, была активисткой, непременно участвовала в общественных движениях. Не отставала от родителей и Лера — была комсомолкой до самого отъезда в Италию и, не покинь она Советский Союз, наверно, тоже вступила бы теперь в партию. О жизни и деятельности коммунистов за рубежом, в капиталистических странах представление у нее было определенное. Борьба за то, чтобы в конце концов власть в этих странах взяли в свои руки рабочие и крестьяне, — для нее это не было только лозунгом первомайских демонстраций. Нет. Отец ее был сыном рабочего и сам начинал свой жизненный путь как рабочий. А мать до института была крестьянкой и дочерью крестьян-колхозников. Бенито, ей казалось, путал все. Хотя он и состоял в партии и учился в Советском Союзе, но подлинному пониманию смысла борьбы коммунистов не научился. Она относила это к тому, что происходил он из мелкобуржуазной среды, что его сознание формировалось буржуазной школой, что в детстве он ходил исповедоваться к своим католическим попам, и то и дело пыталась разъяснить ему те положения марксизма, какие, по ее мнению, Бенито не очень понимал; делала она это осторожно, дружески, очень тактично.
— Ох уж вы, советские! — смеялся он в ответ так, что за его смехом нельзя было не ощущать раздражения. — Все до одного вы пропагандисты. Пропаганда же это, Лерочка, и больше ничего. Нельзя не видеть различия наших путей. Вы шли одним путем. Мы избрали другой, более подходящий для такой страны, как Италия.
— Может быть, может быть… — Лера неуверенно пожимала плечами.
Понемногу она осваивала итальянский язык и уже могла довольно сносно объясняться в городской толпе или с соседями. Однажды ей представилась одна из соседок по двору.
— Милая синьора, что вы так робки? Не бойтесь нас, мы все тут ваши искренние друзья. Что касается меня, то я и вообще на треть русская. Меня зовут Мария. Мария Антониони. Моя мама… — И синьора Мария в течение двух или трех часов преподробнейше рассказывала Лере о своей жизни, о том, как она родилась в Одессе, как и почему покинула Россию; успела даже рассказать о своем ходившем в партизаны Сальваторе. По том она подперла крепким пальцем пухлую щеку и спросила: — А как вам нравится у нас в Италии?
— Очень нравится. Хорошая страна. Красивая.
— Значит, вы уже отказались от коммунизма?
— Не понимаю вопроса. Почему я должна от него отказаться?
— Видите ли, Италия вам нравится… Россия осталась позади…
— Ну и что?
— Как что, милая синьора! Когда у нас был дуче, все были фашистами, хотя до того все были социалистами. Вам, может быть, неизвестно, но родители вашего мужа назвали так своего первенца, вашего Бенито, именно в честь Муссолини. А вы, я вижу, этого не знали! Так знайте, милая синьора, знайте! Да, у нас так. Был Муссолини — все были фашистами. Пал его режим — все стали демократами. А у вас разве иначе, в нашей дорогой, милой моему сердцу России? Вы были у себя коммунисткой?
— Нет, я еще не была коммунисткой. То есть, я хочу сказать, что не состояла в партии.
— А у нас?
— У вас я, может быть, вступлю в Итальянскую компартию. Если примут, конечно. Я подданная все-таки советская.
— Странно, милая синьора, странно. Я вас не понимаю. На черта вам это все надо?
Разговор тот произвел на Леру самое удручающее впечатление. Конечно, все это формальности — имя и прочее, но тем не менее как-то противно, что Бенито, если соседка не врет, был назван так в честь одного из самых больших негодяев двадцатого века. Она спросила об этом у него самого.
— Да, кажется, — ответил он с небрежностью. — А что тут такого!
У вас, в Советском Союзе, сколько угодно Сталин, Владленов и тому подобных.
— Сравнил! — Лера даже закричала. — Как тебе не стыдно!
— Ну хорошо. Владлены — это оставим, это особо. А Сталины…
— Бенито! — сказала тихо, но решительно Лера. — Мы поссоримся. Ты этого хочешь?
Он помолчал немного, перекипая внутри, затем рассмеялся, пошел к холодильнику, достал бутылочку дешевой апельсиновой воды, налил в стакан, отхлебнул глоток.
— Вам, советским, непременно нужны личности и нужен их культ.
Вы любите выдумывать себе кумиров и подчиняться им. А
