После бури. Книга вторая - Сегей Павлович Залыгин
И в реальном училище, и на первом курсе университета Корнилов читал до одурения, и все не то, все не то! Все умно, прекрасно, но как будто не для людей, а для других каких-то, специально на этот случай взращенных существ – сначала стань таким существом, ну а тогда уже и размышляй, и философствуй! Вот ведь какая глупость происходит с умом-то! И это в то время, как философия, думал Корнилов, должна быть врожденной, естественной и ее надо не создавать, а открывать в человеке. Неужели так-таки нечего в нем в этом смысле открывать? Да не может этого быть, только нужно рассматривать человека не самого по себе, не отдельно, а вместе с целым, то есть с природой! В природе же нет конца открытиям? Вот и в человеке должно быть так же! Отсюда следует: а ну его к черту, юридический факультет! Ну его к черту, путейский институт, я естественник, и это действительно мое место! Действительно!
Родителям же сын пока ничего не говорит, говорят они, а он слушает...
Было что-то театральное в их разговоре – маленький, по большей части миленький домашний, только для самих себя театрик, – такая уж манера. Непринужденная манера и даже изящная позволяет, говоря о каком-нибудь предмете или событии, говорить о чем угодно, в то же время не теряя из вида этого предмета: полковник Бондарин и поэт Некрасов – все вместе и все к месту. Все в характере собеседников.
Вот они радуются победе полковника, и, надо их знать, потому радуются, что эта победа все-таки чужая, а не их собственная. Собственных они не хотят, полагая, что сами-то они не должны желать себе побед – принцип! Так оно и есть, принцип!
Отец выигрывал судебные процессы, но никогда не хотел побеждать своих противников раз и навсегда, мать, вокруг которой было множество поклонников тайных и очевидных, больше всего боялась своей явной победы хотя бы над одним из них; и отцу, и матери не чуждо было чувство превосходства, но побежденных они боялись, боясь той несвободы, которой скованы победители в своих поступках, и тем более в своих мыслях.
Был случай, вспомнил Корнилов-сын, когда однажды в этой же вот гостиной после музыки, после танцев, после шампанского один из гостей, высокого положения петербургский юрист, раскинув в стороны короткие ручки, воскликнул:
— Анна Климентьевна! Знайте, что я побежден вами на всю жизнь!
Мать вздрогнула и, чуть подумав, ответила:
— Не дай бог! Победы нужны только несчастным! Гости зааплодировали, громче всех отец.
— Господа! – воскликнул он. – Господа! Этой мудростью по семейному праву могу воспользоваться только я! Только я, больше никто из вас! Предупреждаю: плагиата не потерплю!
А недели три спустя, вернувшись из суда, он уже в прихожей закричал громко и восторженно:
— Аничко! Аничко! Сегодня я сказал! Сегодня прозвучало в моей речи: «Победы нужны только несчастным, а счастливым они претят!» Сказал и выиграл! А ведь была такая малая возможность выиграть!
Однако же нынче они искренне радовались победе полковника Бондарина, хотя вполне могло быть, что Япония не зря и не случайно выигрывала войну с Россией.
Они радовались и тому, что эта победа их ни к чему не обязывала. Какой-нибудь орденок, медальку какую-нибудь носить на груди и то не обязывала.
Так размышлял, стоя в дверях гостиной, Корнилов-младший, и тут почудилось ему, будто с противоположной стороны открылась точно такая же дверь с точно такими же бронзовыми ручками, оттуда явился молодой красивый полковник, галантно поклонился всем присутствующим и заметил: «Для себя вы побед не хотите – верю! Они вам ни к чему – верю! Но для сыночка-то, для милого Петруши, неужели вы побед не желаете?! То-то! Нет-нет, дорогие мои, интеллигенты мои, умницы мои, никуда вы от побед не денетесь! Уж это точно!»
Уж это точно, полковник Бондарин предстал тогда перед Корниловым впервые, но сразу и своим прошлым – прошлым крестьянского мальчишки из-под Сызрани, и своим настоящим – настоящим высокообразованного офицера.
В ближайшем будущем Бондарин, конечно, напишет книгу «Сражение при реке Шахэ», в которой докажет, что: 1) если бы соседние с ним дивизии умело воспользовались его победой, перейдя в решительное наступление... 2) если бы Бондарин не был в этом сражении ранен в ногу... 3) если бы во главе русской армии стоял не генерал старой школы Куропаткин, а какой-нибудь полковник новой выучки и формации...
Одним словом, Корнилову-младшему уже тогда было ясно, что докажет полковник в своей книге. Да и всей своей последующей жизнью...
Видение вскоре исчезло из гостиной, поторопилось. А напрасно! Если бы не исчезло, философски настроенный Петр Корнилов сказал бы ему:
«Есть разные победы, иные из них никак не отождествляются с истиной, поэтому они и возможны! Но если бы Чингисхан, или Александр Македонский, или полковник Бондарин сказал: «Я есть истина, потому что я победитель!» – если так скажут солдаты и даже мирные граждане страны-победительницы, это будет, запомните, полковник, это будет конец света! Беспрекословное отождествление победы с истиной – это ли не конец света! И только пока истины и победы существуют порознь, пока мы – я и вы – существуем порознь, ваше и мое существование не теряют смысла. Нам нельзя быть вместе; для меня истина – это все, для вас все – это победа!»
Вот он каким был идеалистом в то время – Корнилов. Он, кажется, и сейчас-то им был, а тогда – несомненно.
Ведь это была первая война России, происходившая при жизни Петра Корнилова. Самая первая. Но, чувствовал он, далеко не последняя...
Корнилов был студентом, молодым человеком призывного возраста, но почему-то никому из окружающих, отцу и матери прежде всего, никак не могло прийти в голову, что их любимый, их единственный сын Петруша тоже ведь сейчас, сию минуту, сию секунду мог бы быть на сопках Маньчжурии, в окопах, мог идти в атаку в сражении на реке Шахэ под командованием героя, земляка-полковника Бондарина, мог бы истекать кровью в полевом лазарете, мог бы лежать в братской могиле. И все это запросто, и все это было бы вполне в порядке вещей, ничему, кажется, и не противореча, но – тогда? Восторгались бы тогда в доме Корниловых победой полковника Бондарина или...
