Анатолий Афанасьев - Посторонняя
— Прибрала.
— А не выдула?
— Зачем вы притащили эту… Ленку? Чтобы немцы подумали, у нас все девки развратные?
— Она разве развратная?
— Господи, да у нее все сиськи наружу!
Данилюк по-отечески потрепал Зину по спине. У них были давние и сложные счеты. Певунов сказал:
— Ну, как тебе, Василь Василич, немецкие коллеги?
— Ничего вроде. Ребята хорошие. Особенно дамочка. Как она ловко по коленке гладит. Есть у них все же деликатность в обращении… Да, Сергей Иванович, звонил Трофимычев, ну этот, новый председатель профкома, просил тебя обязательно сегодня быть. Какой-то у них скандал с квартирами. Очень просил.
В шесть Певунов сидел на заседании профкома объединения, зевая, слушал скучнейший квартальный отчет. Думал: сколько слов, сколько слов — зачем? От скуки заныл кариесный зуб. Зачем? Зачем? Он боялся этого глупого вопроса, который все чаще давил меж лопаток колом…
Оживление в зале отвлекло Певунова от печального самокопания. Трофимычев, покончив с докладом, тут же перешел к квартирной склоке. Вот как было дело. В кооперативном доме, где главный пай принадлежал торгу, освободилась трехкомнатная квартира. Прежние хозяева получили жэковскую жилплощадь и сдали квартиру в исполком. В кооперативе, естественно, была очередь на улучшение жилищных условий. На ближайшем собрании пайщиков предполагалось передать освободившуюся квартиру тому, у кого на нее больше прав. И вот тут случился юридический казус. Гражданин Свиньин В. Г., заместитель председателя кооператива, владелец двухкомнатной квартиры в этом же доме, товаровед магазина № 3, в ночь с субботы на воскресенье, не дожидаясь никаких собраний, взломал дверь в пустую квартиру и самовольно вселился. Он завез туда кушетку, книжный шкаф, кухонный гарнитур и стулья, в общем, что успел за ночь. Врезал новый замок и утром, улыбающийся и невинный, вышел из нового обиталища, помахивая трехлитровым бидончиком для молока.
Заинтересованные лица помчались к председателю кооператива Куропаткину А. К., дабы выяснить, в чем здесь фокус. Куропаткин принял возмущенных делегатов на лестничной клетке и, недовольно морщась, объяснил, что все, дескать, правильно, у Свиньина имеется законный ордер. Надо заметить, что Свиньин и Куропаткин были хорошими друзьями и работали в одном магазине. Свиньин якобы так и объяснил товарищам по кооперативу, вернувшись из ларька: «А как вы думаете, мы из одного магазина — и вдруг квартиру в чужие руки отдадим?»
Все подробности скандала были изложены в жалобе пайщиков, которую предзавкома Трофимычев прочитал вслух. «Который Свиньин?» — спросил Певунов у соседа. Тот указал ему на круглоголового, с выпученными глазами крепыша. Свиньин иронически усмехался. Рядом с ним сидел его товарищ по магазину — Куропаткин, смуглый, вертлявый мужичок, который во время чтения жалобы хмыкал, сморкался и озирался по сторонам. Раза два он встретился взглядом с Певуновым, и тому показалось, что Куропаткин ему подмигнул заговорщицки.
«Странная, нелепая история, — подумал Сергей Иванович. — Но я-то зачем приглашен?» История стала выглядеть еще более странной после выступления самого Свиньина. Он сказал:
— Некоторые, конечно, рады сплести вокруг меня клубок лжи, особенно этот учитель Кваснецов из сороковой квартиры. Я в правлении кооператива пятый год и все делал для общества, а чего он сделал? Вот вопрос! Мне бы положено квартиру еще раньше иметь, но у меня только недавно родился второй ребенок. Не по моей вине. В прошлом году тоже освобождалась квартира трехкомнатная, но я ее не занял, считая себя недостойным… А что сам Кваснецов сделал для кооператива?
— У вас действительно есть ордер? — спросил Трофимычев.
— Есть.
— Покажите, пожалуйста.
— Он у меня на прописке.
— Как же вы смогли получить ордер, не имея на руках постановления общего собрания?
На защиту друга поднялся Куропаткин.
— Собрание — это лишняя формальность. Было решение правления. Этого достаточно. Вопрос предельно ясный. Все права на стороне Гриши Свиньина.
— Почему?
— Ах, вы не знаете? — Куропаткин сказал это таким тоном, точно поймал Трофимычева на забвении интересов отечества. — Вы не знаете! Может быть, с этого и следовало начать, чтобы сначала узнать? Кто у нас организатор и активный участник всех субботников? Гриша Свиньин. Кто хлопочет о капремонте? Опять Свиньин. Да он вообще безотказный человек. В газетах мы любим читать про таких людей, а вот коснулось поощрить своего, где там. Сразу местком, кляузы. Хорошо ли это, товарищи? Справедливо ли? Мы все умеем требовать, когда же научимся поощрять? За дело поощрять, не за красивые словеса.
— Это за взлом, что ли? — поинтересовался с места Певунов.
Куропаткин развернулся к нему всем корпусом, вгляделся, близоруко моргая.
— Я понимаю ваш вопрос, Сергей Иванович.
— Так ответьте.
— Взлома не было. Было вскрытие квартиры на основании законных документов.
— Которые на прописке?
— Вероятно.
Куропаткин сел, утирая вспотевший лоб зеленым платком, похожим на полотенце. Среди торговых коллег он был известен как чернокнижник и домашний алкоголик. После восьми вечера никто ни разу не видел Куропаткина трезвым, но и увидеть его пьяным можно было только тогда, когда он, крадучись, спускался к почтовому ящику за вечерней газетой. Куропаткина уважали за умение долгие годы без накладок вести двойную жизнь. Самым тяжелым днем для него был вторник, когда он должен был до девяти вечера сидеть в красном уголке и принимать пайщиков кооператива.
Предпрофкома Трофимычев предложил высказываться желающим.
— Надо точно узнать, если ли ордер и где они его достали, — крикнул кто-то.
Опять встал Свиньин. Его выпученные глаза сверкали возмущением.
— То есть как это, где достали? По-вашему, ордера на квартиры достают из-под полы? Вроде воблы. Который товарищ это сейчас сказал, он на что замахивается, на что намекает? На взятку, что ли? У меня совесть чистая, хоть у любого спросите. А у того, который это предложение сделал — вряд ли. Видно, он сам дошлый человек насчет всяких махинаций… У нас ордер выдает исполком и выдает его достойным и заслуженным. Так-то вот!
Трофимычев спросил:
— А какие у вас особые права на эту квартиру?
— Ну, товарищи!.. — Свиньин обиженно развел руками, дескать, некорректность вопроса вынуждает его замолчать.
Певунов чувствовал все большее раздражение. Ему был противен этот зарвавшийся человечек, претила необходимость собственного участия в фарсе.
— Дайте мне слово! — вяло попросил он и, не дожидаясь разрешения, поднялся.
— Мне дед рассказывал, — Певунов с некоторым удивлением вглядывался в лица сидящих, многих из которых хорошо знал. — У них случай был в деревне, давно, еще до революции. При режиме… Старичок один уехал в город по какой-то надобности, побыл там сколько-то, около месяца, возвращается, а домой его не пускают. Как так? Кум его с братом, самые первые на деревне разбойники и тунеядцы, тем временем в избу вселились. «Иди, — говорят, — дед, куда хошь, а это теперь наше жилище, потому что мы думали, ты насовсем из деревни убрался». Дед помыкался туда-сюда, не драться же с окаянными, пристроился у родни. Начал, как водится, с жалобами ходить, правду искать. Но те ребята тоже не дураки, заранее подмаслили кого надо, живут себе припеваючи. Дед вскорости от огорчения возьми и преставься… Вроде бы и делу конец. Ан нет. Одной ночью загорелась изба. С четырех углов запылала. Мало того, кто-то из поджигателей дверь снаружи подпер, кум с братаном еле через окно спаслись… Вот какая старая история.
— Не вижу аналогий! — вскочил Свиньин.
— Ты сиди пока, дружок! — махнул на него Сергей Иванович. — Обидно ведь что, товарищи? Обидно не то, что какой-то шустряк незаконно квартиру захапал. А вот обидно, что мы сидим, ушами хлопаем и молча проглатываем всякие издевательства… В городе люди от жары задыхаются, минеральной воды нет. Овощи на складах гниют. Огромные убытки несем из-за преступного благодушия. В трех главных продуктовых магазинах холодильники на ладан дышат. Я ведь перечисляю маленькие наши беды, те, что перед глазами. И могу дальше перечислять. И что же? Вместо того чтобы лишний раз подумать о наших проблемах, мы, открыв рот, внимаем сказкам Свиньина. Всем нам стыд и позор.
— Извините! — вступил оскорбленный Трофимычев. — У нас главный вопрос был отчет профкома. Там многое было сказано и о бедах, и обо всем.
— Ах, да! — спохватился Певунов. — Отчет содержательный, только я о нем как-то успел забыть. Может, кто другой помнит? Хотите, проверим?
Певунов был рад, что может позволить себе подобный выпад. Он улавливал по смешкам, по легкому шуму, что говорит справедливо. Раскрасневшийся Трофимычев объявил повестку заседания исчерпанной. Певунова он попросил задержаться.
