Юрий Нагибин - Погоня
Анатолий Иванович продрался вперед, поднял ружье, снял цевье и сунул в карман, затем кинул ружье Сашке. Он выбрался на сухое место, стряхнул с сапога и брючины жирные ошмотья торфа и, вспомнив, что весь день не курил, достал плоскую железную коробочку с махоркой и дольками газетной бумаги, свернул цигарку и жадно затянулся.
Сашка, не подымаясь с земли, распахнул на груди ватник и, мешая брань со слезами, весь как-то противно выламываясь и выпячивая ключицы над вырезом майки-безрукавки, стал требовать, чтобы Анатолий Иванович пресек его молодую жизнь, поминая при этом старушку мать, хотя лишился матери в раннем детстве. Анатолий Иванович слушал его с любопытством: было во всем этом что-то наигранное, но вместе и серьезное, словно некий ритуал. Наверное, так принято было в тех местах, откуда Сашка явился. Но потом ему надоело это, да и пора было в обратный путь.
— Ладно, вставай, — сказал он, тронув Сашку костылем.
Сашка замолк, неуклюже поднялся, подобрал ружье.
— Утрись, — сказал Анатолий Иванович. — Неудобно.
Сашка послушно вытер лицо тылом ладони, потом изнанкой полы ватника. Анатолий Иванович отметил про себя эту новую Сашкину покорность, похоже, ему привычно и удобно, чтобы им распоряжались.
— Тут тебе передать велели. — Анатолий Иванович протянул Сашке смятую десятку.
Сашка ухмыльнулся.
— Честная… стерва!..
— Заткнись! Двигай!..
И медленно, поминутно проваливаясь, они потащились через болото к дороге. Сашка молчал, только раз повернулся к Анатолию Ивановичу и, кивнув на его ружье, предложил:
— Давай понесу.
— Не надо.
— Боишься? — Сашка показал неровные белые зубы.
— Нет, ружье незаряженное.
— А у меня вон — полный пояс патронов!
— Не подойдут, у меня двенадцатый калибр, — спокойно сказал Анатолий Иванович.
Сашка замолчал, но вскоре им вновь овладела болтливость. Он стал выспрашивать Анатолия Ивановича, что ему будет, просил утаить, что пытался оказать сопротивление.
— Пытался! — сумрачно проговорил Анатолий Иванович. — Кабы не осечка, быть мне на том свете.
— Понимаешь, помрачнение нашло! — горячо заговорил Сашка. — Я уж и не помнил, из-за чего началась эта бодяга. Веришь, Толечка, мне казалось, будто всей моей свободе конец!..
Анатолий Иванович чувствовал, что Сашка говорит сейчас правду.
— Не застрелил — и ладно. А потом — ты всегда отпереться можешь.
— Все равно поверят тебе, а не мне. У меня положение поганое. Что другому с рук сойдет, мне ни в жизнь. Вкатят новый срок, и точка!
— Все равно тебе недолго гулять. Раз ты в первый же день нарушил…
— Не думал я нарушать! Почем я знал, что у вас тут все шиворот-навыворот пошло?
— Ладно брехать! Когда это ты видел, чтоб утки стаями у причала плавали? Ясно, их там не бьют.
Сашка сбоку посмотрел на Анатолия Ивановича.
— Хочешь верь, хочешь не верь, а все восемь лет каждую ночь мерещилось мне, что я прихожу на Великое и там видимо-невидимо уток. Тучей воду кроют. И вот нынче так и оказалось, я испугался даже. Потом, конечно, понял, что заповедник, да разве удержишься? Думал, вдарю разок, отведу душу и навсегда завяжу с этим. Невезучая я сволочь! — вдруг горько сказал Сашка.
Анатолию Ивановичу стало не по себе. Право, этот нынешний Сашка чем-то отличался от прежнего. Он стал болтлив, легкомыслен, — видно, оттого, что долго не жил своей жизнью, своим решением. Но появилось в нем и что-то хорошее, человеческое, какая-то доверчивость, искренность. Этот новый Сашка уже не вызывал у него былой ненависти, скорее жалость. Если бы он не заставил его проделать такое путешествие, Анатолий Иванович просто отобрал бы у него цевье, а самого отпустил бы подобру-поздорову. Но сейчас он должен доставить Сашку на базу, в нем — единственное оправдание его долгого отсутствия.
— Может, лучше не говорить, что ты из колонии отпущенный? — спросил он.
— Все равно узнается…
— Тогда держись, что про заповедник не знал, новые, мол, порядки. У нас начальник ни хрена в охоте не смыслит.
— А если ему кто накапает насчет прошлого?
— Я скажу ребятам. Там из наших только Беликовы да клепиковский Егор Иваныч, помнишь?
— А он не скажет?
— Мужик добрый…
Конечно, большого вреда Сашке не будет, но если он еще на чем срежется, то ему и это припомнят. Лучше бы отпустить. Себе-то уже Анатолий Иванович доказал, что имеет полное право служить на озере егерем…
Словно угадав его мысли, Сашка сказал:
— Я и не думал тут задерживаться, У меня теперь профессия есть — каменщик.
— В Заречье утятник строят, можешь туда толкнуться.
— К уточкам поближе? — засмеялся Сашка. — Тогда уж ты лучше не возвращай мне цевье!..
…От егеря большего и не требуется: отобрать цевье. Вот оно — лежит у него в кармане. Но нет, цевьем от Буренкова не отделаться. У него, небось, вышла неприятность с генералами, и, чтобы Буренков успокоился, ему нужно что-нибудь посущественнее маленькой детали охотничьего ружья.
Впереди возникло Комково, и Анатолий Иванович свернул на целину, чтобы выйти к роще, минуя шоссейку, где работала женщина. Почему-то ему не хотелось сейчас ее видеть.
Осталась позади гаченая дорога, они шли лесом. Солнце клонилось к закату, его лучи уже не падали отвесно в лесной коридор, а вязли в кустах и деревьях. В просеке было сумеречно, прохладно и еще сильнее пахло кислым вином. Снова ложились под шаг толстые корни, похожие на змей, но теперь Анатолию Ивановичу некуда было спешить, и он осторожно переступал через них. Несколько часов назад он вышагивал эту просеку в обратном направлении, он спотыкался, падал, соленый пот разъедал губы, болели ушибленные места, и все же он чувствовал себя куда лучше и тверже, чем сейчас в предвкушении встречи с Буренковым. Но когда они вышли к озеру, к тому месту, откуда начался их путь, в груди Анатолия Ивановича шевельнулось горделивое чувство: «А все-таки я это сделал…».
На лещуге по-прежнему трепыхался пух убитых Сашкой уток и висели на кусточке лапы с огузьем разорванного выстрелом хлопунца. Анатолий Иванович с помощью Сашки столкнул в воду обсохший челнок, сложил туда ружье, термос, мешок из-под чучелов и плетушку, затем отмыл сапог, почистил одежду и умылся сам. Сашка последовал его примеру. Они залезли в челнок. Анатолий Иванович уперся веслом в берег и резко послал челнок вперед. Из камыша с громким шумом поднялось несколько крякв. У Сашки опасно заблестели глаза.
— Лучше тебе тут не болтаться, — посоветовал Анатолий Иванович.
— А в Заречье охота есть?
— На Пре вроде разрешают.
— А утки там водятся?
— Не так чтоб особо…
— С меня хватит.
Над озером простерлась тишина, в ожидании вечерней зорьки угомонилась даже Прудковская заводь. На большой высоте, стаями и в одиночку, летали утки. Рябь отливала темным золотом, зеленые, спокойные, стояли над озером леса.
— Повидал я-таки свет, — сказал Сашка, — а красивше наших мест нигде нету.
— Больно ты раньше эту красоту замечал!
— Молодой был, вот и озоровал…
Но с приближением к базе Сашка забеспокоился. То ли на него произвели впечатление большие дома, гордо стоящие на круче, флотилия моторных лодок на причале, грузовики, автобусы и легковые машины, поблескивающие меж сосен лаком и металлом, все эти приметы большой, серьезной жизни, которая шутить не любит, но лицо его по-давешнему омелилось, и тревожно забегали глаза.
Анатолий Иванович подвел челнок к берегу, накинул цепь на железный надолб и подобрал свои костыли. У пристани, покуривая, сидел на бревнах сторож базы Пинчуков.
— Ты нешто живой, не утоп? — спросил он Анатолия Ивановича с насмешливым удивлением.
— Слушай, Пинчуков, генералы мои еще тут?
— Хватился! Факт, уехали. Разобиделись вдрызг! Такой крик стоял! Мы думали, Буренкова кондрашка хватит.
Анатолий Иванович помрачнел: в глубине души он рассчитывал на генералов. Почему-то он был уверен, что, разобравшись в случившемся, генералы примут его сторону.
— Тебе лучше не показываться, — посоветовал Пинчуков. — Начальство в худшем гневе.
— Бог не выдаст, свинья не съест…
Анатолий Иванович стал подыматься по лестнице, Сашка с опущенной головой поплелся за ним. Наверху мимо них с поганым ведром в руке пробежала девчонка Глаша с кухни, остановилась и по-бабьи жалостливо, склонив голову к плечу, уставилась на Анатолия Ивановича.
«Заживо хоронят!» — усмехнулся он про себя.
Буренков стоял у крыльца охотничьего домика, перекатывая во рту пустой мундштук. Он, конечно, заметил Анатолия Ивановича, но ничего не шевельнулось на его лице. Когда же Анатолий Иванович приблизился и открыл рот, чтобы отчитаться перед начальством, Буренкова словно взорвало. Странен был этот мгновенный переход от видимого спокойствия к яростному, надсадному крику. Анатолий Иванович пытался ухватить суть разыгравшихся здесь событий. Он понял, что генералов хватились поздно, когда забеспокоился привезший их шофер, что отыскали их не сразу и что Буренков не захотел как-нибудь оправдать его отсутствие. Естественно, это привело генералов в бешенство. Буренков не сказал Анатолию Ивановичу, что генералы, вернувшись на базу, хоть и ворчали, но больше были озабочены исчезновением егеря, чем своей незадачей. Они были благодарны егерю за редкостно удачную охоту и требовали, чтобы Буренков послал людей на поиски. «Чего искать-то? — сказал Буренков. — Он с бабой своей на печи клопов давит». Тут действительно поднялся крик, и Буренков поздно понял, что сморозил глупость и не надо было ему продавать егеря. Но успокоил себя тем, что виновник как-никак назван, и он, Буренков, несет лишь косвенную ответственность. Разозленные генералы не остались на вечернюю зорьку и укатили на своем вездеходе.
