Петр Чебалин - Дорогой героя
Домой возвращались под вечер.
Когда подъезжали к поселку, над шахтой вспыхнула красная звездочка.
— Что-то рано зажгли ее, — сказал парторг.
— Сегодня же праздник, Мефодий Меркулович, — напомнил Бридько.
Он даже и не подозревал, что для него, Бридько, нынешний день — праздник вдвойне.
Первыми сообщили ему об этом поселковые мальчишки. Как только машина Бридько въехала в окраинную улочку, заросшую муравой и мелкой ромашкой, ребятня, взявшись за руки, преградила ей дорогу.
— Дядя Бридько, вам присвоили Героя! — что было силы прокричали они в один голос и дружно захлопали в ладоши.
Бридько недоуменно посмотрел на парторга.
— Вести добрые, Иван Иванович, — весело сказал тот. — Если так, погоняй прямо к клубу. Там, наверно, весь поселок в полном сборе.
На площади у клуба действительно собралось много народу. Когда машина подъехала, ее тотчас же окружили. Бридько поздравляли, обнимали, крепко жали руки. Это был первый Герой на шахте.
Искать, всегда искать!
Бридько вышел на веранду, густо увитую диким виноградом. В ночной тишине слышно, как неумолчно и надрывно гудит шахтный вентилятор да время от времени доносится лязг вагонеток. Ветерок приносит со стороны шахты сладковатый запах угля. Но он не может заглушить аромат молодых, впервые в этом году расцветших вишенок и яблонь.
Иван Иванович сошел со ступенек, направился в сад. Казалось, что деревья приветствовали его своими нарядными ветками. Только одна нерасцветшая, больная яблонька стояла грустная в тени. Под ней валялись палые свернувшиеся листочки. Бридько поднял один из них, долго и внимательно рассматривал. Листок был еще влажным и в свете луны казался безжизненно прозрачным. Он несколько раз обошел деревцо.
— Надо садовника пригласить, — озабоченно вслух проговорил Иван Иванович, внимательно оглядев яблоньку. — Пусть посмотрит.
— С кем ты разговариваешь, Ваня? — послышался голос жены.
Иван Иванович ответил не сразу. Он подошел к веранде и сказал, передавая жене увядший лист:
— Да вот яблонька прихворнула. Садовника надо бы позвать.
— Утром приглашу, — сказала Татьяна Федоровна и бережно положила яблоневый листок на перильце веранды, — а ты бы лег. Ведь рано вставать.
— Пора, это верно, — согласился он и вдруг оживился: — А ты знаешь, я, кажется, придумал интересную вещь. Хочешь, расскажу?
— Рассказывай, только я, должно быть, ничего не пойму.
Знакомая фраза! Татьяна Федоровна всегда так отвечала, когда муж начинал с ней разговор о работе. Но он знал, что она отлично все понимает и неплохо разбирается в положении дел на участке. Долгие годы совместной жизни приучили их жить одними интересами, одними и теми же заботами. Если бы даже Татьяна Федоровна захотела отстраниться, уйти от интересов мужа, она не смогла бы этого сделать: в доме все было проникнуто делами, жизнью Бридько.
В этот каменный, окруженный молодым садом дом под этернитовой крышей они переселились недавно. Старый их дом сожгли оккупанты. Как только осенью сорок первого года они ворвались в родной поселок, Татьяна Федоровна усадила на тачку детей и ушла из дому. Куда она пошла? Как и многие тогда, она уходила, не зная куда, в степь, лишь бы не видеть, что делает враг, не встречаться с ним. Но голод заставил искать пристанище среди людей, и она много дней шла на Дон, к своим родственникам. Ночевали в скирдах соломы. О муже она ничего не знала.
Несмотря на невероятно тяжелые условия жизни на оккупированной территории, эта мужественная женщина сумела сохранить детей. Вскоре после освобождения нашими войсками родной шахты, осенью 1943 года, Татьяна Федоровна вернулась с детьми домой. Работала ламповой, откатчицей, помогала восстанавливать шахту. Вскоре удалось разыскать адрес воинской части, в которой служил муж.
Крепкими, неразрывными узами связана жизнь этих двух людей, проверена нелегкими испытаниями. И они шли всегда рядом, к одной цели…
Иван Иванович подошел к выключателю и зажег свет. Но тотчас же снова погасил его: свет падал в окно комнаты, где спали дети.
Татьяна Федоровна задернула штору.
Иван Иванович сел за стол, принялся набрасывать какой-то эскиз, рассказывал жене свой замысел. Он еще сам не очень хорошо во всем разобрался, и теперь, посвящая в дела жену, уточнял и для себя смутные, неотстоявшиеся мысли.
Как-то главный инженер треста Уманский напомнил ему о «криворожских колпачках», которые применяются на рудниках для отпала руды. Двухметровые шпуры — два метра отпала. Применение этого метода увеличило бы шаг проходчиков откаточного штрека чуть ли ни в два раза. Но как расположить шпуры, чтобы при взрыве не особенно потревожить извечный покой близлежащих пород и направить всю его мощную ударную силу в одном направлении? Об этом, конечно, следует посоветоваться с запальщиками. Породу надо убирать не лопатами, а перегружателем, который Бридько видел на соседней шахте. Это облегчает труд горняков и убыстряет процесс работы. Можно, наконец, настлать два пути: один — для лавы, другой — для штрека. И чуть поодаль, за лавой, установить стрелку — выход на основную магистраль откатки…
— Верно, Таня?
— Раз ты говоришь, значит правильно. Ложись спать. Петухи уже поют…
Перед рассветом стало темней и прохладней. Бридько поднялся из-за стола, на котором лежали подсчеты, наметки нового графика скоростной проходки откаточного штрека, и направился к телефону. Все равно теперь он не уснет до смены, а хочется знать, как идут дела на участке, сколько выдали угля на-гора…
Доверие и контроль
Если бы у Ивана Ивановича спросили, — какое время суток ему больше всего нравится, он не задумываясь, назвал бы утро, весеннее утро, с его росной прохладой, запахами разнотравья, цветов и прозрачной золотисто-розовой полоской на далеком чистом горизонте; утро в рабочем поселке, когда отчетливо слышится каждый шаг, бодрые голоса людей, идущих на шахту, и в воздухе струится по-особенному ароматный дымок от папирос.
Бридько ходил на наряд и возвращался домой почти всегда одной и той же дорогой: через пустырь, большой поселковый сквер и улицу Ленина, в последнее время превратившуюся в сплошной цветник. Здесь не было проезжей дороги. По обеим сторонам улицы тянулись асфальтированные тротуары, скрываясь в густой тени серебристых тополей и акаций.
Все здесь в цветах и зелени. А ведь природа в этих местах никогда не была милостива к людям. Жестокие восточные ветры выдували почву, несли по голой, опаленной зноем степи тучи пыли. Сколько понадобилось усилий, чтобы на пустом месте вырастить такое количество деревьев, кустарников, цветов!..
На улице Ленина Иван Иванович всегда встречается с садовником Котелевским. Он долгие годы проработал в шахте коногоном, уборщиком породы, забойщиком. Цветоводством стал заниматься, когда ушел на пенсию. Здесь, на шахте, эта профессия ценится так же высоко, как и труд горняка.
Это он, неутомимый цветовод, развел в поселковом парке, в скверах, на шахтном дворе несметное количество левкоев, гвоздик, резеды, калачиков и ромашек — целый огромный мир радужных живых красок и ароматных запахов. И на шахте ни один праздник, ни одна свадьба не обходятся без цветов.
Осторожно шагая между цветными грядками, садовник пошел навстречу Бридько, вытирая запачканные черноземом руки.
— Погляди, как шагает и на часики все поглядывает, — указал он глазами на паренька, торопливо идущего по тротуару. — Видать, новенький еще, не знает тебя, Иван Иванович, а то бы сразу смекитил: раз Бридько здесь, значит, спешить некуда, до смены, факт, остается кругленьких полчаса.
Оба улыбнулись.
Котелевский сорвал только что расцветшую яркую резеду и преподнес ее Бридько. Тот молча принял подарок.
Бридько часто приходил на шахту с цветами, и уборщица, пожилая женщина, уже привыкла к этому и всегда ставила ему на подоконник стеклянную банку с водой.
Когда Иван Иванович подходил к шахте, кто-то негромко окликнул его. Он придержал шаг, обернулся. К нему приближался Сергей Полова. Иван Иванович давно не видел его и уже забыл о неприятном инциденте.
— Полова?.. — не то удивился, не то обрадовался Бридько. — Ты где же это пропадаешь?
Парень смутился, опустил взгляд и стал ковырять и приглаживать влажную от утренней росы землю носком сапога.
— Как вам сказать, Иван Иванович, — начал он нерешительно, — ушел я тогда от вас, а теперь жалею.
«Ах, вот оно что…» — Бридько вспомнил сцену в нарядной, сердитые лица шахтеров и чей-то гневный голос: «Дезертиры!».
Полова осмелел и поднял глаза:
— Примите к себе на участок, век буду благодарить, Иван Иванович.
Бридько помолчал. Из головы не выходило слово «дезертиры». Он едва сдержал себя, чтобы не наговорить парню резкостей.
