Сергей Снегов - Взрыв
— Уходите назад! — требовала Маша. — Еще, еще! Вот так. Теперь слушайте. Я пойду дальше сама. Вы возвращайтесь в поселок. Не нужны мне такие горячие провожатые.
— Я не могу вас покинуть, — настаивал он, не приближаясь.
Она крикнула:
— Слышите вы — сейчас же убирайтесь! Не заставляйте меня звать на помощь.
Камушкин ответил упрямо:
— Зовите. Одну я вас не оставлю.
Она уже готовилась закричать, но со стороны шахты на дороге показался высокий человек. Маша издали узнала его по широкой прямой походке, он двигал ногами, как шестами. О нем на шахте говорили: «Василий шагами меряет метры». Это был Ржавый, бурильщик, он, как и Маша, жил в городе. Ржавый с удивлением переводил взгляд с Камушкина на Машу.
— Что у вас случилось? — спросил он. — Для прогулок вроде не место. И погода не благоприятствует — мороз.
— Для милых полсотни градусов — не мороз, — с невеселой усмешкой возразил Камушкин. — И чем место плохое? Самое подходящее для горячего объяснения на холоду.
Маша подошла к Ржавому и взяла его под руку. Они уже встречались в управлении, немолодой рабочий относился к ней ласково, как к дочери.
— Очень хорошо, что вы подоспели, Василий Аверьянович, — сказала она. — Товарищу Камушкину нужно возвращаться, а я боялась идти одна. — Она повернулась к Камушкину. — До свидания, надеюсь, никто на вас не нападет.
Когда они прошли вперед, Ржавый сказал:
— Ну, а все же, Маша, что произошло? Никогда не поверю, чтоб Павел бросил девушку одну на дороге. Нагрубить — это он может. Наверное, лишнее себе позволил?
— Да нет же, — уверяла Маша. — Ничего не было.
И чтоб уйти от этой темы, она заговорила о нормах выработки, близко интересовавших и ее, и Ржавого.
6
Камушкин мрачно плелся обратно. Он вспоминал злые упреки Маши, ее обвинения и насмешки — все в нем кипело. Вот каким его изображают, вероятно, так она и другим о нем говорит! И главное, сама кто — вздорная девка, только диплом у нее в кармане, ни рожи, ни тела! Но губы его еще ощущали прикосновение ее губ, сердце гнало по телу горячую кровь. Камушкин остановился и в бешенстве топнул ногой.
— Будет! — крикнул он на себя. — Губы как губы, у других лучше. Выкинуть эту чепуху из головы!
У самого поселка Камушкина встретила женщина в шубе, закутанная до глаз в платок. Она, видимо, давно уже тут стояла — на платке нарос толстый слой инея.
— Здравствуй, полумуженек! — приветствовала женщина Камушкина. — Интересно, кого это ты вздумал в город провожать?
Он сердито прошел мимо, женщина потянула его за рукав. Он рванулся, но она была сильна, как мужчина, — разъяренный, он повернулся к ней.
— Отстань, Полина! — сказал он нетерпеливо. — Нет у меня сегодня настроения объясняться. Пусти, слышишь!
— Вот оно что! — протянула она насмешливо. — Настроения нет. Заболел, может? Воспаление хитрости прихватил? Беседовать со мной настроения нет, а с чужими бабами прогуливаться — есть?
Он презрительно покривился.
— Кто о чем, а вшивый о бане. Неужели ты не можешь дня прожить, чтоб не думать о таких глупостях?
— Я-то могу, — возразила она. — Ты не можешь, Паша, вот в чем беда. Ты одно понимаешь — дурное дело не хитрое. Приходится мне учитывать такой твой характер, ничего не поделаешь. И лучше будет, если ты это запомнишь на будущее.
Он грубо выругался.
— Не пугай! — сказал он грозно. — Я тебе ничего не должен — сама лезла. И предупреждал тебя — на долгую возню меня не хватит. Помнишь свои слова: «Я тебя о любви спрашиваю, а не о сроках». Кончился наш срок, понятно?
— Понятно, — ответила она без злобы. — Спасибо за уведомление. А если я твою новую любовь с тобой повстречаю, морду я ей начищу, в этом не сомневайся.
Он отвернулся от нее и зашагал дальше. Она молча шла рядом. Пройдя несколько домов, Камушкин остановился.
— Полина, — сказал он устало. — Это же глупо, пойми. Ну, чего ты идешь за мной, как привязанная? Отцепись, ей-богу!
— Привязал к себе, вот и привязанная, — отозвалась она немедленно. — Ничего поделать не могу, тянет за тобой неведомая злая сила. Просто сама плачу от горя, что так невесело получается.
Как он ни был расстроен, он не удержался от смеха. Глядя на него, она сама звонко, на всю улицу расхохоталась. Досадуя на себя за неуместное веселье, он сказал:
— Повеселились, хватит. Пора по домам.
Она положила руку ему на плечо.
— Пойдем ко мне, Павел. Чаем угощу, печеньем хорошим — собственное.
Он покачал головой.
— Чаем и печеньем не обойдется, сама понимаешь. К чему это нам сейчас?
— Пойдем, — настаивала она. — Поговорим. Поговорить нам надо обязательно. Без разговору только на шею бросаются. Расставаться надо с толком, по-хорошему. Помнишь в песенке: «Уж вы, девушки, поверьте: расставанье хуже смерти!» Хоть словами скрасить такую грустную штуку. Пойдем, прошу тебя!
Он нехотя повернул назад. Для крепости она взяла его под руку. У крайнего барака, где она жила, он снова остановился и попробовал отговориться. Не слушая его, она вбежала в прихожую — он покорно шел позади.
Барак состоял из коридора, густо отмеченного дверьми, — каждая вела в крохотную комнатушку. Это было общежитие одиночек, известное в поселке под хлестким прозвищем «инкубатор». Комната Полины, квадратная, в восемь метров, была нарядна и хаотична. На окне висели шелковые гардины, на стене и на полу — ковры, на постели лежало дорогое покрывало. Но все было спутано и разбросано — на покрывале валялись халат, шляпа и книги, на столе стояла пудреница и коробка с новыми туфлями, ковры на стене были утыканы булавками и иголками с нитками — чтоб всегда находились под рукой. Полина схватила халат и скомандовала:
— Отвернись! По случаю твоего нового поведения, смотреть воспрещается, а то сам ослепнешь и меня сглазишь.
Камушкин, усмехаясь, повернулся к окну. Полина, переодевшись, захлопотала у стола. Камушкин молча поглядывал на нее. Он никогда особенно не любил эту красивую молодую женщину, но она поражала его своей бесшабашной смелостью и щедростью во всем — в страсти, в ненависти, в дружеской привязанности. Ему нравилось наблюдать за ее порывистыми движениями, нравился ее язык — насмешливый, точный и беспощадный.
— Значит, на другую перекинулся, — сказала Полина, наливая чай. — Вообще я давно от тебя такой подлости ожидала, еще до приезда этой Машки. Ненадежный ты человек, не годишься для серьезных отношений. Хорошей семьи с таким, как ты, не построишь.
— Это почему же? — поинтересовался он.
— А потому, — объяснила она деловито. — В настоящей семье должна быть вера. Ну, в крайнем случае, один поглядывает за другим, если тот не очень тверд. А чтоб оба беспокоились — это уже никуда не годится. Ты же мой характер знаешь — только вздумают меня обмануть, я сама нос натяну.
— Правильно, — подтвердил он. — Характер у тебя собачий.
— Вот видишь, — продолжала она. — Так что нового для меня тут нет. Другое меня удивляет — что ты в ней нашел? Худющая, злая, никогда не засмеется. А ты на совещаниях глаз с нее не сводишь, чуть ли не рот на нее раскрываешь, весь выставляешься в ее сторону.
Он предложил сумрачно:
— Ладно, оставим этот глупый разговор.
— Нет, зачем оставлять? Раз начали, так давай закончим. Теперь второе — Алешка Синев. Он вокруг нее, как колесо вокруг оси. И она вроде не против — вместе в кино ходят, в городе встречаются, до подъемника он ее провожает, как вот ты сегодня надумал. По всей видимости — серьезно закручено. Так что, Паша дорогой, вряд ли тебе у нее посветит, хоть и слава о тебе такая идет, что ты герой. Это я, дура, на славу твою польстилась, а она не поддастся — умнее.
Он сказал, уязвленный:
— У тебя не спрошу, в кого мне влюбляться.
— И напрасно, — заметила она. — Я бы совет неплохой дала. Что, разве я не точно обрисовала?
— Ну, точно, — ответил он нехотя. — А что из этого?
Он сердито отвернулся. Полина внимательно глядела на него. Понизив голос, она сказала:
— Вижу — по серьезному влюбился. Врезался, как оглобля в окошко. Правильно выходит — любовь зла, полюбишь и козла.
Он гневно крикнул:
— Хватит! Я пришел к тебе не для того, чтобы ты у меня в душе иголкой ковырялась. Еще одно такое слово скажешь, сейчас же уйду!
Она протянула руку.
— Сиди, Павел. Не хочешь об этом, не будем. О другом побеседуем — много у нас накопилось для разговора. Ты, наверно, не помнишь, что сегодня ровно месяц, как ты в эту комнату не заглядывал? То я в вечерней смене, то ты на совещаниях, заседаниях и учебах — отговорки находились.
Он покосился на нее с угрюмой насмешкой.
— А ты дни считала, которые проходили без встреч?
— Считала, конечно. Я ведь не такая бездушная, как ты. Если люблю, так люблю. Сперва ничего не понимала, а потом сообразила, что к чему. Сердцу не прикажешь, для кого оно должно гореть, а мне, конечно, было обидно. Если хочешь знать, так не раз и поплакала от такой твоей неверности. А потом решила, что не стоишь ты, чтобы из-за тебя слезы лились.
