Виктор Савин - Чарусские лесорубы
— Кто задавучая? — спросила Медникова, подходя к столу.
Подошла преображенная: высокая, стройная, в белой кофточке, в черной юбке. Одета простенько, а эта простота будто подчеркивает необыкновенную девичью свежесть, красоту. Смотришь и словно робеешь перед чело веком.
Торокина обернулась к подруге, подмигнула.
— Товарищ начальник спрашивает, а я отвечаю.
— Пришел попроведать вас, узнать, как вы живете, — в шутливом тоне заговорил Борис Лаврович. — Давно не виделись. Теперь вы, авось, не скучаете? У вас неплохой хор.
— Так, балуемся от нечего делать, — сказала Лиза.
— Вы и на гитаре, оказывается, играете? У вас талант.
— Не умею я играть. Только учусь. Зашла в красный уголок, гляжу, на шкафу лежит музыка, совсем исправная, купила струны и тренькаю.
— Как вы проводите теперь вечера?
— Как? Обыкновенно. Ну, поем. А то выйдем на крылечко, посидим, на прохожих посмотрим, позевывая в кулак, потом — спать.
— Так можно все на свете проспать, девушки.
— А нечего просыпать тут, в этом лесу. День за днем идут одинаковые. Вот оборудуют красный уголок, тогда станем собираться там.
— Ждете манну с неба?
— Комсорг Мохов и парторг Березин обещали все устроить.
— Раз обещали — устроят. Ждите… три года.
Поговорив еще о том, о сем, Зырянов пригласил Лизу гулять.
Она смутилась, вспыхнула.
— Куда гулять?
— Ну, по поселку пройдемся. По лежневой дороге. Смотрите, какая замечательная погода: тепло, тихо.
Лиза посмотрела на свою подругу.
— Пойдем, Панька!
Та сразу согласилась. Пошла к своей тумбочке. Подправила белые, срыжа волосы, напудрилась так, будто целый день работала на подноске цемента к бетономешалке.
По поселку подруги шли под руку. Зырянов рядом, чуть в сторонке. Казалось, этот вечер был создан для того только, чтобы люди отдыхали, наслаждались природой. Утомленное таежное солнце еще не успело коснуться вершинок деревьев, а его уже обступили облака, одетые в кумач и парчу.
В этот вечер Борису Лавровичу все, что было вокруг, представлялось в каком-то новом свете. Синие леса казались таинственно-величавыми. Новые дома поселка сделаны будто из золотистого янтаря. И даже комары-толкунцы, роившиеся над головами, искрились серебром.
Паня Торокина, торжественно-важная, молча и сосредоточенно грызла семечки. А Лиза, настороженная, поглядывала на Бориса Лавровича и как будто ждала, что он скажет о чем-то важном, значительном. Но он говорил о пустяках, говорил о том, что видел. Ведь нельзя же было все время молчать.
Вышли на лежневую дорогу. По рассечке в лесную даль убегали вытянувшиеся двумя цепочками побелевшие от дождей и солнца деревянные плахи. Каждая лежня напоминала узенький тротуар, по которому мог идти только один человек. Паня ступила на одну лежню, Лиза на другую, пошли, взявшись за руки.
— Неладно так, девушки! — сказал Зырянов, следуя за ними. — Плохо тут гулять. Пойдемте-ка по дорожке на Сотый квартал.
Подруги возражать не стали.
Лиза рассеянно поглядывала под ноги, по сторонам, где у самой дороги росли желтые лютики. Возле пеньков и муравьиных куч плотной стеной стояли начавшие распушиваться красные цветы кипрея. Увидев придорожную мочежинку, сплошь заросшую незабудками, она воскликнула:
— Смотрите, какие миленькие цветочки! Панька, нарви букет!
Паня кинулась к незабудкам, стала их срывать, укладывать стебелек к стебельку в своей широкой мужской ладони. Когда она подошла с букетом, перевязанным стебельками метлики, и хотела передать их подруге, Лиза сказала:
— Отнеси в общежитие и поставь в банку с водой.
Паня глянула на Зырянова, на Лизу, незаметно ущипнула подругу чуть повыше локтя и пошла обратно, в Новинку.
— Ну вот, она вас стесняла, — сказала Лиза, когда Паня скрылась за поворотом дороги.
— Нет, почему же.
Зырянов взял ее под руку. В глазах девушки заискрились веселые огоньки.
— Эх, вы! Дайте-ка я вас поведу. — Она высвободила свою руку и подхватила Зырянова. — Вот так-то лучше будет… Вам скучно тут на Новинке?
— Почему скучно! Нет. Скуки я не знаю. Но иногда бывает какая-то неудовлетворенность. Человеку чего-то недостает, нет ощущения полноты жизни… Вам знакомо такое чувство?
— Конечно, случается.
— Меня это чувство за последнее время тревожит все больше и больше. Когда на работе, на людях — весь поглощен делами. Я тут вроде костра в лесосеке. Днем он ярко пылает, а вечером, когда люди уходят из делянки, костер постепенно гаснет. Так бывает и со мной. Днем, на людях, горишь, а вечером, как останешься сам с собой, остываешь, и повеет на тебя вроде холодком, пеплом.
Лиза слушала Зырянова внимательно и крепче прижимала его руку к себе. Она понимала его. То, что он переживает, бывает и у нее. И в душе шевельнулась жалость к себе, к нему, к Паньке, ко всем, кто не обрел себе полного счастья.
— Давайте посидим, — сказала она, показывая на лежавшую у дороги валежину, поросшую мохом. И, не дожидаясь его ответа, повлекла за собой.
Вначале сидели молча, словно прислушиваясь к тому, что происходит вокруг. А вокруг было тихо, совершенно тихо, безмолвно. По обе стороны дороги стеной стоял ельник.
— Вам нравится этот лес? — спросил Зырянов.
— Лес как лес. Еловый лес вообще кажется угрюмым.
— А угрюмый ли он? Посмотрите хорошенько на вершину.
— Ну, смотрю.
— Видите, как искрится хвоя! Каждая хвоинка кажется посеребренной, на каждой хвоинке нанизаны лучи солнца. А вон там, в просветах между деревьев, глядите, какое небо! Ни один художник не сможет передать этой красоты. Даже Куинджи, был такой замечательный живописец, и тот не сумел бы нарисовать такие закаты. Наш северный лес надо понимать, а поймешь — полюбишь. В течение суток он много раз меняет свой наряд: ночью он черный, под утро синий, а днем голубой.
— Я в этих тонкостях не разбираюсь.
— Когда обживетесь здесь — все будет казаться прекрасным, родным, лучшим на свете. Да если еще найдете друга…
Она доверчиво и ласково заглянула ему в глаза. В них, в ее глазах, отражался солнечный закат. И на душе у Зырянова вдруг стало тепло, радостно. Он взял ее горячую руку и сжал в своих ладонях.
6
После прогулки с Зыряновым Лиза стала особенно веселой. Шутила с подругами, смеялась, пела. А вечером на другой день повела девчат из общежития в красный уголок. Все вооружились ведрами, тряпками, швабрами. Вслед за подругами в одиночку потянулись парни.
Распахнув настежь окна и двери, девчата принялись мыть потолки, бревенчатые стены, мебель, полы. Парни, толпившиеся на улице, еле успевали подносить воду, за непристойное зубоскальство получали шлепки мокрыми ладонями, а то и тряпками.
Шутить с Лизой парни не решались. Уж очень она казалась строгой, недоступной. С девчатами поет, веселится, а на развязных парней глянет — хоть в землю провались. Может быть, гордится, что начальствует над женским общежитием? Как знать.
Целую неделю хозяйничали девчата в красном уголке. Плели гирлянды из мягких душистых пихтовых веток, украшали стены. Из цветной бумаги делали полевые ромашки, колокольчики, розы, на ниточках свешивали их с потолка. Потом Лиза позвала комсорга Мохова и сказала:
— Теперь дело за вами. Вы с парторгом давно обещали устроить молодежный вечер. Послушаем доклад вашего замполита, ну и попляшем, повеселимся вдосталь.
В красном уголке перед началом вечера вывесили новые лозунги, свежий номер юмористической газеты «Сучки-задоринки», принесли красиво оформленную доску соревнования строительных бригад, пригласили из Чаруса лучшего баяниста Ивана Шевалдина.
На вечер Зырянов явился раньше всех. Весь этот день он находился в приподнятом настроении. Ведь сегодня он снова увидит Лизу. В красном уголке еще никого не было. Он прошелся между рядами пустых скамеек, окинул взглядом стены небольшого уютного зала, увитые свежими гирляндами из хвои, остановился возле стенной газеты, прочитал ее всю, а потом включил радиоприемник.
— Вы уже здесь, Борис Лаврович? — К Зырянову, стоявшему у окна, подошел большой кряжистый старик с посеребренной бородой, с густыми спутанными бровями. На нем был черный пиджак нараспашку, бордовая рубаха, низко перепоясанная гарусным поясом, широкие шаровары и сапоги, начищенные до глянца; его туловище казалось длинным, а ноги чересчур короткими. — На закат любуетесь? — сказал он грубым, трубным голосом. — Баско заходит солнце. Видишь, как пылает! Облака-то ровно из золота отлиты. Какая красота зря пропадает!
— Как это пропадает, Фетис Федорович?
— Народу тут в наших краях мало. Глядеть некому. Нигде такой красоты нет. Иной раз в час закатный любуешься, как играют, как меняются краски. Эх, думаешь, такую бы красоту на весь мир!
