Альберт Мифтахутдинов - Очень маленький земной шар
— Первый конь — комом, — смеялся Кривоносов.
Но мой опыт не пошел Певзнеру впрок. И вот теперь Кривоносов перевязывал его и строго внушал, что лошадь — это не такси, а тундра — не Арбат, и к лошади подход нужен индивидуальный, и желательно не со стороны заднего копыта. Певзнер поохал и поплелся в палатку.
Володя Гусев, старший в отряде промывальщиков, сооружает коптильню. За его плечами двадцать лет поля, и он из ничего может сделать все.
А на костре Володя Колобов жарит хариусов. Их наловил Сережа Рожков, чемпион по добыче медведей и рыбы. Чтобы Жора не дремал после хорошего обеда, Колобов просит его следить за сковородкой.
За хариусами, конечно, никто не следит, пока из сковороды не повалил дым.
— Горелый хариус полезен, — оправдывается Жора. — В нем больше витаминов.
Несколько рыб на тарелке Колобов несет в палатку нашему инвалиду, лихому кавалеристу, Сереже Певзнеру.
Мы с Жорой идем эталонировать прибор.
Володя возвращается и из своих разорванных и латаных-перелатаных брюк делает шорты. Он отрезает ножом брючины, надевает «шорты» и ходит по галечной косе — фертом, произнося монолог во славу снабженцев, который невозможно привести, поскольку лексику Володя постигал не из словаря Даля.
Первый снег
Маршрут девятнадцатый, посвященный красивому камню обсидиану
Всю ночь шел снег вперемежку с дождем, река вздулась и унесла масло, геологический молоток и смыла кострище. И мы сидим весь день в палатке, спасаемся от дождя и холода, очередной маршрут отменен, будет камералка — обработка материалов.
Река подошла к самым палаткам. Я пошел разжигать костер на новом месте.
Нам холодно. Холодно на улице, холодно в палатках. У костра сидеть нет смысла: идет липкий снег, все кругом мокро. Тогда мы мастерим печь по-таежному. Для этого надо только найти подходящий валун. Наконец валун найден. Слава гарантирует, что он не расколется. Валун кидаем в огонь, добавляем дров. Скоро к валуну уже невозможно притронуться, мы с помощью палок и тряпок закатываем его в палатку. Несем туда же чайник и продукты. От валуна идет тепло, как от печки. Нам становится жарко. Кусочки мокрого хлеба кладем на валун, и хлеб обжаривается. Жить можно. В который раз убеждаешься, что человек может жить везде, главное, не теряться и не тосковать. По мнению оптимиста Кривоносова, все несчастья от меланхолии. В тепле мы предаемся мечтам.
Вот откроем богатейшее уникальное месторождение. И на эти берега Большого Пеледона придут люди. Построят рудники, возведут город, такой, как Мирный.
Неплохо бы получить в свое распоряжение вертолет и создать летающий отряд шлихового опробования. Сколько бы выиграли дней, сколько бы сберегли сил и насколько эффективней шли бы поиски!
Неплохо бы оценивать начальству деятельность партии по конкретным, самым важным результатам — доказана или не доказана перспективность или бесперспективность района на золото.
И неплохо бы сейчас попасть просто на нашу базу, в нашу баню… Баню мы строили сами из лиственницы. Она получилась отличной. И прибили табличку на двух языках — на русском и на латыни. Какая же баня без таблички? Она гласила: «Пеледонская уездной баня им. В. Кривоносова». Имя бане дали за особые заслуги нашего начальника, который в неимоверной жаре пересидел всех своих подчиненных, лихо хлестал себя веником, а в заключение прямо с банного крыльца бросился в ледяные воды Пеледона — подвиг, который в начале сезона никому из нас свершить было не под силу.
После ужина при помощи сложного приспособления из проволоки, веревки, лейкопластыря и смолы я мастерю ботинки еще на один маршрут. Мы клянем снабженческие организации и обувные фабрики на чем свет стоит. Я чувствую, что мое изделие после первого километра разлетится, и злюсь.
Жора квалифицирует мое состояние как психоз, отягощенный мечтой о светлом будущем… Светлое будущее видится мне в образе непромокаемых сапог сорок первого размера и пачки сигарет с фильтром. В конце концов я закинул ботинки и натянул кеды.
Жора импровизирует:
Но нет ужасней моветонаСезон бродить у Пеледона.
Два дня назад он, как обычно, нес образцы в руке до следующей точки, — полная рука образцов, он прижимал их к груди. Во время перехода через речку он поскользнулся и выронил камни, их тут же унесло течением. Нам пришлось возвращаться к предыдущей точке и все начинать сначала.
А первый снег уже тает, дождь съедает его, остаются только шапки на острых вершинах. Слава дает команду собирать щавель, утром будем варить борщ.
Мы разбираем образцы. В моем рюкзаке удивительные камни. О них я мечтал еще в Анадыре. Мой сосед по квартире — геолог, он болен обсидианом, он хочет найти коренные выходы этого камня. Сейчас он в другой партии, но если будет связь, я дам ему телеграмму.
Я принес полный рюкзак черных камней и высыпал их перед Славой. Он покачал головой и засмеялся:
— Сбылась вековая мечта человечества!
Если вы никогда не видели обсидиана, разбейте бутылку шампанского и посмотрите на скол. Примерно так, только чернее, он и выглядит, ведь обсидиан — тоже стекло, только вулканическое. При сильном нагреве он увеличивается в объеме в десять — одиннадцать раз, и получается легкий и прочный материал, идущий на нужды строительства.
Я маркирую образцы, спрашиваю у Жоры, есть ли надежда на месторождение. Ему не хочется меня огорчать, но он говорит:
— Вряд ли…
Абстракция для двух саксофонов
Маршрут двадцать третий, в котором автор похваляется дружбой с привидением
Такое небо я уже видел однажды. Это было на берегу Ледовитого океана. Синее-синее море, белые-белые льды. Или небо отражается в океане, или океан отражается в небе. Мы вышли на вельботе — небо под ногами, океан над головой. Мы шли тогда к дальним черным точкам — моржам.
Сейчас Слава Кривоносов объясняет маршрут, показывает на горизонт.
Маршрут двухдневный, без подбазы, берем с собой одну палатку на четверых, запас еды, ночевать будем без спальных мешков, уточняем координаты, делим груз и расходимся, договорившись о встрече с группой Кривоносов — Певзнер на ручье Горном, там, почти у горизонта, где белые облака лежат на груди у кекуров — молчаливых каменных идолов.
Уходим легко, с хорошим настроением. Уходим, чтобы сюда уже не вернуться. И оставленная стоянка — уже за спиной, она просто стала местом, откуда мы пошли дальше.
…Геология — абстрактная наука и очень конкретный труд. Парни держат в руках камень и имеют полное представление о глубинных земных процессах, происходивших миллионы столетий назад, вот до этой чаевки и до этого костра. И конкретное проявление абстрактных представлений и абстрактного мышления — это наш труд и то, что будет потом в результате его.
Нас в тундре двое — каждый солирует на своих инструментах, но тема одна — поле. И мы идем молча, каждый со своими мыслями.
Неплохо бы к концу маршрута прийти сухим, значит, не надо спешить, ведь спальных мешков не будет и нельзя вообще переодеться; думаем еще о том, почему иногда бывает так, что правда теряется в стланике, а кривда выходит на проспект, и о том, что все наше богатство, весь капитал — это чувство юмора, с ним приходишь на Север, с ним остаешься, или уезжаешь, или умираешь тут; и смешно сказал Слава Кривоносов, что мы ищем то, чего не потеряли, такая уж она у нас «мама-двухсотка», — и вообще, кто знает, о чем думает человек, когда он один в тундре, когда кругом такая тишина, как будто ничего не происходит.
— Привет! — радостно кричит Певзнер.
— Добрый вечер! — вежливо отвечает Жора.
Мы одновременно спустились в долину, обе пары, ищем хорошее место для палатки. Все рады, что вышли в намеченную точку синхронно, не будем тратить время на ожидание. А кекуры по-прежнему далеко, горизонт отступил, и небо из синего переходит в черное, облаков нет, только светлый закатный горизонт, значит, будет завтра отличный день, и мы решаем удлинить завтрашний маршрут, уж больно хорошо сегодня работалось. Я быстро разжигаю костер, Жора открывает банки, Певзнер накрывает «стол», а Слава Кривоносов готовит приправу из сухого лука и масла. Это мероприятие он никому не доверяет, потому что на большом огне можно запросто пережарить лук, и только Слава умеет жарить лук в банке из-под сгущенного молока.
Мы рубим стланик, готовим место, потом растягиваем палатку. Она маленькая, но мы умещаемся в ней вчетвером, впритирку, так теплее. И говорим о всякой чепухе, и верим, что завтрашний день будет удачным.
После завтрака замечаем, что продуктов осталось очень мало, на обеденную чаевку и чуть-чуть на ужин, но рюкзаки не полегчали, потому что набралось достаточно образцов.
