Борис Изюмский - Море для смелых

— В порт? — невинным голосом спросила она подругу. Там наверняка будет этот Иржанов. Неспроста Верка вырядилась в желтое платье, которое ей так к лицу.

У причала собралось много народу встречать теплоход «Узбекистан». Мимолетный дождь пролил скупой ковш на ступеньки пристани, и они довольно поблескивали.

Анатолия не было видно, Лешка повеселела, болтала без умолку.

— А-а, вон и Потап со Стасем. Тоже, нашли место для прогулок! Ясно: будут запасаться пивом в буфете теплохода, — безошибочно определила Лешка. Прошлый раз набрали бутылок, да не успели сойти на берег, теплоход отшвартовался. Она хохотала тогда до упаду.

«Узбекистан» издали весело предупредил о своем приближении. Словно встречая его, пробежал катерок «Филин», поднял синий гребень за кормой.

Началась обычная суматоха, сбросили сходни.

Теплоход — большой, белый — наполнен музыкой.

По сходням на берег стали выходить иностранные путешественники.

— Смотри, смотри, — с острым любопытством приглядываясь к ним, прошептала Лешка, — американцы!

Впереди шел, вяло переставляя ноги, юноша со впалой грудью, нежной кожей красивого породистого лица, с тонкими, беспомощными руками. Белый шарф висел на его тонкой шее, белоснежная рубашка облегала сутулые плечи, узкие брючки обтягивали длинные худые ноги.

— Вырождающаяся аристократия! — презрительно сказала Лешка Вере. Они стояли в тени густой акации. — К нам бы на комбинат бетон класть — сразу б здоровым стал!

С теплохода сошел седой чопорный джентльмен в очках без оправы, в зеленоватом пиджаке, в туфлях на толстенной подошве.

— Миллионер, — мгновенно определила Лешка, — кандидат в президенты. Лидер консервативного большинства в сенате.

Она подошла к знакомому моряку, Сергею Долганову, — он учился в их школе года два назад. Показывая глазами на седого иностранца, спросила тихо:

— Везете?

— Везем, — весело подтвердил Сергей, ухарски надвинув на лоб короткий козырек фуражки. — Знаменитый архитектор.

Лешка недоуменно цокнула языком: вот бы не поверила! Посмотрела теперь на иностранца иначе. «Тоже архитектор», — подумала она почтительно, как о знатном коллеге.

— А вон в черном, видишь, — сказал Долганов, поведя глазами в сторону пожилой худой женщины в шелковом платье, — так то — миллионерша. В люксе едет. Специальная переводчица к ней приставлена. С остальными американцами в ресторане есть не хочет, зараза!

— Классовое расслоение! — пояснила Лешка, но втайне удивилась, что сама не признала миллионершу. Ясно ж видно хищное выражение лица.

По трапу сошли на берег тощая, с остро проступающими ключицами американка в купальном костюме и толстый, волосатый, в одних трусах ее спутник. Шли, ни на кого не глядя, будто не было вокруг людей, прорезали толпу своими некрасивыми телами.

Старуха с кошелкой в руках, брезгливо посторонившись, сказала сердито внуку:

— Говорит «гуд бай», а выходит — бугай.

— Свинство! — возмутилась и Лешка. — Распоясались!..

К ней подошел паренек в клетчатой ковбойке навыпуск, располагающе улыбнувшись, сказал по-английски:

— Май ригад энд бест уишиз![2]

Лешка еще в школьные годы пыталась читать в подлиннике «Приключения Тома Сойера». Сейчас, тщательно подбирая слова, ответила:

— Приветствую и я вас.

Юноша был приятно поражен: оказывается, эта изящная мисс знает английский.

— Я студент Чикагского университета, Чарли, — представился он, немного склонив голову с аккуратным пробором, — а вы, если это не секрет?

Он пытливо посмотрел на нее веселыми глазами.

Девушка вздернула светловолосую голову, улыбка скользнула по ее губам.

— Рабочий класс! — не без гордости сообщила она. — Строитель. — И после секундной заминки: — Лешка.

Студент поразился еще более:

— О-о-о! Вери-вери гуд! Бетон!

— Ага! — подтвердила Лешка. Сама же краешком глаза отметила, что Анатолий все же пришел и Верка стоит с ним возле почтового отделения, млеет, вот-вот растает.

— Скажите, — обратилась Лешка к Чарли, — по-честному, что вам у нас не понравилось?

Студент замялся.

— Нет, правда?.. Мы не обидимся, если правда…

— Некоторые у вас одеваются безвкусно… — с запинкой произнес Чарли. — Нет, не вы, — вконец смутился он, — а вообще… иногда…

Лешка вспыхнула.

— Да разве ж это вкус? — Она сердито посмотрела вслед одной из путешественниц в платье, почти совсем открывающем ее цыплячью грудь. Крашеные волосы прямыми струями спадали на плечи. Как у Зинки Чичкиной, только рыжие.

— Пожалуй! — усмехнулся Чарли, сам не любивший таких «кукомен», как называл он их. Ему определенно нравилась «мисс Льешка».

А она окинула каким-то особенным, глубоким взглядом пристани, синее море, совсем недавно сделанное человеческими руками.

Легонько били о причал волны, из шлюза вышел электроход «Максим Горький». Стайка барж, груженных утлем, потянулась в открытое море. На пирсе расчерчивали сиреневое небо портальные краны; грейфер «Кировца», прожорливо разинув пасть, захватывал добычу, нес ее к трюму. Тащили из воды связки бревен козловые краны, покорно тяжелела хлебом огромная баржа у элеватора.

И все это, вся жизнь вокруг, знакомая и дорогая сердцу Лешки, наполняли сейчас ее душу гордостью и счастьем. Как хорошо, что она не эта спесивая миллионерша, не эта дохлая герл[3], выставляющая напоказ свои костлявые коленки, а просто Лешка — рабочий человек, знающий, для чего он живет и чего хочет от жизни.

Чарли, видно, хороший парень, и там у них, наверно, немало таких, как он. Жил бы у нас, был бы добрым товарищем.

Предупреждающе загудел «Узбекистан». И тотчас заторопились пассажиры, а Чарли с непонятной, вдруг нахлынувшей на него грустью сказал:

— Прощайте, мисс Льешка…

Поддаваясь порыву доброго чувства, Лешка неожиданно для себя протянула ему маленькую шершавую руку.

— Приезжайте к нам в гости еще, — пригласила она по-русски, забыв, что он не понимает.

Но Чарли закивал головой, приложил руку к сердцу и потом все время, что теплоход отчаливал, медленно, задумчиво уходил в открытое море, Чарли раскачивал над головой сжатые ладони, не отрываясь глядел, пока совсем не исчезла маленькая «мисс Льешка».

Ну, это уже настоящее безобразие! Стоило ей немного поговорить с Чарли, как Верка со своим «художником» куда-то скрылась.

Лешка, заглянув в зал ожидания, пробежала по небольшому скверу возле набережной — нет нигде! Улетучились!

Но ее опасения оказались напрасными: Вера была не с Анатолием. Сославшись на нездоровье, она распрощалась с ним еще в порту и уехала одна. Боялась показаться навязчивой, нескромной, недостаточно гордой…

Выйдя из автобуса недалеко от плотины, Вера пошла к шлюзам. Осенний ветерок приятно Обвевал лицо. Пунктиром зажглись огни мола и кранов. Величаво проплыл теплоход, отсвечивая в тихой воде веселыми, разноцветными бликами, похожими на ломкие весла. На теплоходе снова заиграла музыка, но теперь, скользя по воде, она приобрела какую-то особую мягкость.

Издали доносились глухие удары, словно в металлическую бочку бросали обернутые чем-то мягким камни. Одна-единственная звезда гляделась в море. Залив со светящейся лунной полоской походил на черную патефонную пластинку.

Лешку, наверно, обидит это бегство. Но она объяснит, что ей просто очень захотелось побыть одной.

Вера шла плотиной все дальше. Нравится ли ей Анатолий? Да… Очень… Такой вежливый, предупредительный, деликатный. Он показывал ей свой альбом с рисунками. Замечательные! Она уверена: он талантливый. А как читает стихи Блока:

И только с нежною улыбкойПорою будешь вспоминатьО детской той мечте, о зыбкой,Что счастием привыкли звать.

С ним так интересно. А на душе и хорошо и тревожно. Все дни окрасились тревожной радостью. Разве могла быть интересной для него она — простенькая, глупышка? У такого и подруга должна быть умной, талантливой. У нее же весь талант — в преданности.

Вера повернула к городу. Неужели сейчас в сердце ее прокралось то, о чем столько мечтала?

В школе она относилась дружелюбно к мальчишкам своего класса, но старалась все же держаться от них подальше.

Вера питала отвращение к цинизму, пошлости, особенно возненавидела их после приставаний отчима. Умение Иржанова держать себя, его внимательность, мягкость очень нравились Вере. Анатолий не разрешал себе ничего лишнего, был искренен, прост, даже беззащитен перед грубостью других.

Ей все время хотелось видеть его, делиться с ним своими радостями и горестями. А вот ушла и бродит сейчас одна…

Она успела полюбить этот город, доверчиво прильнувший к морю, его улицы с громкими названиями — Фестивальная, Гоголевская… Улицы только рождались, стояли первые дома, а на стенах, едва поднявшихся из земли, уже были выписаны метровые цифры — количество будущих квартир.