Екатерина Михеева - Старый дом
— Дурак ты еще, потому и переживаешь, — усмехнулся Иван, выслушав его бессвязную исповедь. Он тоже изрядно захмелел и покровительственно похлопал Андрея по спине: — Я тебе скажу, бабы — они слаще… Они все тридцать три удовольствия, как другу только говорю. Ну сам посуди, зачем тебе ехать куда-то? Бросать дом? А дом, это такое, брат, дело, с ним не пропадешь. Хоть и говорят: собственник, мол, отживающий элемент, а по мне — человек все равно свой сундук прежде всего набивает. Вот так-то. — Он нагнулся к самому уху Андрея и, оглядевшись вокруг, доверительно зашептал:
— Нет, мой тебе сказ: женись и точка. Сейчас мы это дело заодно обмоем.
Из чайной они ушли самые последние и в прекрасном расположении духа. Все, что до того казалось Андрею трудным и неразрешимым, теперь стало простым и ясным. Все вокруг было мило и дорого ему, особенно Таисия.
— Ты, Тась, не сердись, — глупо ухмыляясь, начал он, переступив порог кухни. — Раз такое дело случилось, распишемся. Ты только не сердись… Мы с Ванькой Сорокой это дело маленько… Надо же… мы честь по чести.
У Таисии от сердца отлегло. Вернувшись с работы, она все глаза проглядела, поджидая Андрея. Сегодня как никогда что-то задержался в мастерских. И решила для острастки закатить ему сцену. Пусть домой пораньше приходит. Она, Таисия, ему жена, а не какая-нибудь там потаскушка. И тут в ее душе впервые зародилась смутная внутренняя тревога, почему за последнее время Андрея в дом не тянет… Но признание Андрея успокоило ее и охладило.
— Сама себе всякие страхи выдумываю, — решила она и, усадив Андрея, стала его раздевать.
Он, точно котенок, беспомощно тыкался губами то в ее щеку, то в шею и бубнил благодушно:
— Что уж тут думать. Сказал, значит все. В субботу пойдем и запишемся.
— Запишемся, запишемся, Андрюшенька, — ласково и нежно ворковала она.
— Факт. Чего нам резину-то тянуть, — согласился Андрей и, уткнувшись головой в ее теплое, упругое плечо, тотчас уснул.
А Таисия, боясь спугнуть его близость и сон, долго сидела так, неподвижно. Заживут они теперь, как все порядочные люди, спокойно, семейно. Обзаведутся ребятишками. Мальчик будет в Андрея, смуглый, крепкий, как боровичок, а девочка светленькая, ясноглазая, что «анютины глазки». Они так и назовут ее Анютой. Таисия никогда раньше не мечтала иметь детей и не хотела обзаводиться ими. Зачем они ей при больном муже? А тут представила себе, как прикладывает к груди маленькое, беспомощное существо плоть от плоти Андрея, кровь от его крови, и млела от счастья.
В субботу Таисия, как всегда, встала чуть свет. Она накануне еще тщательно прибралась в комнатах и поставила с вечера тесто, теперь затопила печь и начала разделывать пироги. Ей хотелось, чтобы в этот день было все особенно торжественно и красиво.
Пироги удались на славу, по вкусу Андрея, пышные, румяные, с тонкой хрустящей корочкой. К десяти часам у нее все было уже готово, и она разбудила Андрея.
— Вставай, засоня! Пора уже.
После завтрака Таисия хотела прибрать посуду, она не любила беспорядка в доме, но Андрей заторопил ее.
— Давай одевайся, а я пока за папиросами схожу. — Ему не терпелось покончить со всеми своими сомнениями и от волнения страшно хотелось курить. — Я мигом. — Надев пальто, он вышел во двор и тут же заметил в почтовом ящике у калитки письмо. «Наверное, от Тольки», — подумал Андрей. Он давно ждал ответа от друга на свое письмо. Но письмо было из Астрахани. Сердце Андрея забилось с такой силой, что стало трудно дышать. Первым порывом было не вскрывать конверта. Все же решено. Выбор сделан.
Но человек часто сам не знает силу своего чувства. Ему кажется, что оно заглохло, а оно, словно угли, присыпанные пеплом, тлеет в тайниках сердца, и достаточно подкинуть в эти угли сухого хвороста, как вспыхивает новое пламя ярче и горячее прежнего.
Андрей, разорвав поспешно конверт, достал из него небольшой плотный листок бумаги, исписанный мелкими аккуратными буквами, что низались в ровные убористые строчки.
«Здравствуй, Андрюшка! — писала Лина, — Что с тобой? Почему ты нем, как мои рыбы? Ты же обещал по приезде в Еланск сейчас же написать нам с дедушкой и до сих пор ни строчки. Прошло два месяца! Не знаю, как тебе, а мне они показались двумя годами. В голову лезет всякая чепуха, и настроение мое под стать погоде, сплошная осенняя мокрота. Мне все кажется, что с тобой обязательно случилось что-то плохое. Возможно, я бы не решилась написать тебе это письмо, но дедушка постоянно ворчит. Он, видимо, сильно к тебе привязался. «Чем, говорит, реветь да на кофейной гуще гадать, лучше б написала. Может, человек болен, может, наша помощь требуется. Коли уж сговорились всю жизнь вместе пройти, нечего гордость свою выставлять». Поэтому я спрятала ее в карман, гордость-то свою. Ну ладно, хватит об этом. Я узнала, что с первого января объявляется набор студентов на вечернее отделение машиностроительного техникума, в который ты, кажется, имел твердое намерение поступить. Так вот, если оно не изменилось, поторопись. Времени осталось в обрез. Мне хотелось бы написать тебе много, много, но боюсь показаться смешной и назойливой. В общем, до свидания. И знай, что бы там у тебя ни случилось, как бы ни изменились твои планы, они мне не безразличны, потому что я по-прежнему люблю тебя. Целую, Лина».
Прочитав письмо, Андрей уткнулся в него лицом и долго стоял так.
«Лина, Линочка! Какой я подлец! Какая я дрянь, Линочка!»
Жизнь без Лины показалась ему вдруг ненужной, как, например, ход часов, у которых потеряны стрелки. Ведь это она, Лина, сама того не подозревая, научила его любить цветы, солнце, землю, по которой ходит, воздух, которым дышит…
До армии Андрею казалось, что все люди живут и работают одинаково. Но там, в Астрахани, он понял, что это не так.
Одни живут для себя, как Таисия, Иван, другие помнят о том, что надо что-то после себя на земле оставить. Ищут и находят радость в труде, творят, мечтают.
Андрею вдруг припомнился рыбоводный завод, где Лина проходила производственную практику. По воле человека тысячи радужных икринок оживают там юркими мальками. Что за чудо искусственные водоемы? А какая чистота! Как бережно пестуют, выращивают рыбную молодь люди, работающие на том заводе! И с какой любовью! Какие белоснежные халаты на них, точно это не завод, а детские ясли!
— Если бы не наш завод, — как-то с гордостью воскликнула Лина, — в Каспии давно бы перевелись осетровые! Волгу-то плотинами перекрыли, им нереститься негде… А мы вот на помощь им пришли.
«На помощь» — какое слово сильное! Самому Андрею захотелось тогда сделать что-нибудь нужное, полезное людям. Решил во что бы то ни стало выучиться…
«Выучился, — горько усмехнулся он про себя, — понял. Все понял… А на какой дорожке оказался?»
Спрятав письмо в карман, Андрей вышел на улицу и долго бродил бесцельно по городу, потом свернул через мост к Шадринским землянкам, где жил Иван. Выполнить сейчас обещание, данное Таисии, было для Андрея сверх сил…
Когда-то до революции на правом берегу реки стоял небольшой кирпичный заводик неудачливого предпринимателя Шадрина. За заводом по взгорью возле кладбища тянулась свободная земля, где селились не только кирпичники, но и всякий пришлый и безработный люд. Рядом в обилии пропадал даровой строительный материал — тальник и глина. Землянки лепили без всякого плана, где кому вздумается, одну к одной, низенькие, наполовину ушедшие в землю, чтоб теплее было.
В конце концов Шадрин разорился и прикрыл дело. Как воспоминание о заводе на берегу остался пустырь с многочисленными ямами, откуда когда-то брали глину, да название местечка «Шадринские землянки» или просто Шадринка.
Слободка славилась зловонием, которое распространяли ямы, заваленные нечистотами, беспробудным пьянством и подозрительными притонами. За годы советской власти Шадринка, как и большинство рабочих поселков, вылезла из земли и раскинулась чистыми, светлыми кварталами многоэтажных домов вплоть до лесопильного завода, преобразованного в пятьдесят пятом году в огромный лесокомбинат. Улицы слободки выпрямились, раздались вширь и закурчавились веселыми зелеными скверами, засверкали зеркальными витринами новых магазинов. Каждое утро по этим улицам тянулось к школе, что, точно белокаменный дворец, стояла теперь на пустыре в окружении молодых тополей, новое поколение шадринцев, розовощекое, неугомонное с портфельчиками в руках и ранцами за плечами. Шадринка молодела и хорошела с каждым годом, и только на ее окраине возле самого кладбища еще сохранились маленькие, трухлявые, точно гнилые грибы, землянки. Но и их вот-вот по решению горисполкома должны были снести, сравнять с землей. Как раз в одной из таких землянок жил Иван и держался за нее потому, что имел справное хозяйство: кур, поросенка и даже собственного «Москвича». Правда, машина была не новая, купленная по случаю на барахолке, но все-таки машина.
