Эльмар Грин - Другой путь. Часть первая

Но столичный гость в ответ на эти слова Илмари только пожал плечами. А церковный распорядитель, увидя это, обернулся к Илмари и провозгласил:

— Прекращай, Илмари, свое грохотанье. Запираю церковь.

Однако столичному гостю не понравилась такая грубость, и, смягчая ее, он сказал:

— Я понимаю вашу мысль, молодой человек. Но вы заблуждаетесь. Никогда финский народ не пойдет на дружбу с русскими, чуждыми его психологии.

— Вот как? — Илмари с готовностью повернул к нему свою крупную голову. — Чуждыми его психологии? Чью психологию имеет в виду господин столичный гость? Разумеется, не психологию простого финского народа, не психологию финских рабочих и трудовых крестьян, составляющих всего каких-нибудь девяносто процентов населения Суоми. Что с ними считаться? У них такой странный взгляд на дружбу, что его не стоит принимать во внимание. Наши рабочие, например, способны жить и работать одинаково мирно и с русскими и шведскими рабочими. Они могут жить и трудиться бок о бок с ними независимо от того, с кем воюют их правительства, и никогда их интересы не пойдут врозь, несмотря на разный язык. Такой нелепый у них взгляд на дружбу с двумя соседними народами. К самостоятельности Финляндии они стремятся, может быть, сильнее, чем наш господский класс, но даже при полной самостоятельности они не потеряют способности жить в дружбе с русскими.

Столичный гость встал со своего места и устало махнул рукой, готовясь выйти из церкви. Он сказал:

— Такие речи мне уже знакомы. Я отдаю должное вашему самородному остроумию, господин социалист, но, право, нужно быть слепым, чтобы не видеть, как глубоко проникли национальные чувства в сердце каждого финна, независимо от его сословной принадлежности.

— Не национальные, а националистические. И не так уж глубоко. Потому вы и стараетесь развивать их с помощью ваших проповедей.

— Зачем? Это лежит в самой природе финского человека.

— В самой природе? Вот как?

— Да. И благодаря природе русского. Есть в ней нечто, с чем вы никогда не примирите финна, как бы ни изощрялись в своей противоестественной пропаганде.

— Да! Вы правы. Есть в ней нечто, в природе русского. Это нечто — желание жить в дружбе с финским народом. Какая потрясающая наглость! Русский мужик, пригодный лишь на то, чтобы служить заслоном для других народов от разных азиатских и европейских завоевателей, осмеливается равняться с финном! Взвалив на выносливую русскую спину всю нашу долю военного труда, мы прикидываем теперь: а чем бы тут еще попользоваться? И наши националисты помогают перебегать через горло Ботнического залива высокородным финским молодцам, прозванным в Германии «пфадфиндерами». Тайно обученные немцами в Локштедтском лагере под Гамбургом, они уже составили целый егерский батальон числом в две тысячи человек, готовых вернуться в Суоми и служить кому? Кому будут служить эти люди?

— Не русским, разумеется.

— Еще бы! Не русские же их выпекли. Но оплачивать за них немецкий счет не пришлось бы финскому народу.

— Цель стоит платы.

— Чья цель, чьей платы?

— Не нашей, надеюсь.

— Вот именно. Вы надеетесь, что плательщиком в конечном счете окажется русский народ. Но финские рабочие могут испортить ваши ожидания. Работая с давних пор бок о бок с русскими, они перестали видеть разницу между собой и ими и даже готовы поддержать их борьбу против царизма, считая эту борьбу также и своим кровным делом, несущим свободу Финляндии. Как ни старается часть нашей бравой печати напомнить им, что все русские поголовно их враги, — не могут они этого усвоить. Бедные слепцы! Где им понять, что их дружба с русскими рабочими может привести к осечке все ваши благородные заигрыванья с кайзером! Ох, уж эти русские, околдовавшие финских рабочих своей революционностью!

4

Я пошел потихоньку прочь из церкви. Мне стало неудобно оставаться здесь. Мне показалось, что люди стали вдруг внимательнее разглядывать мою синюю осеннюю тужурку и мои приютские сапоги. Многие из них, наверно, знали, что я вот уже год как живу в русском приюте, и ем их хлеб, и ношу их одежду.

У меня даже мелькнула мысль выбраться обратно на большую дорогу и вернуться в приют. Но в то же время меня очень тянуло увидеть еще раз свой родной дом, который отошел к Арви Сайтури за долги моего отца. И я был также не прочь увидеть сердитую тетю Асту, о которой сказала свое доброе слово Вера Павловна. И, думая о них, я все же решился наконец выйти на маленькую боковую дорогу, ведущую в Кивилааксо.

Семь верст — не близкий путь для девятилетнего мальчика, уже прошедшего три версты. Зато не было жарко. Сплошные серые тучи отделили от земли солнце, и воздух содержал в себе первую прохладу осени. Пройдя половину пути, я решил отдохнуть и перебрался через канаву на траву. Пока я там лежал, заслоненный кустарником, по дороге в сторону Кивилааксо прошел Илмари Мурто. Я пригнул голову ниже, пока он отмерял своими длинными ногами эту часть дороги. Конечно, бояться его у меня не было причины. До сих пор я всегда видел его только издали, а он меня, может быть, совсем не видел. Но все же не стоило привлекать его внимания. А вдруг он подойдет ко мне и начнет вести свои непонятные речи, от которых одни становятся сердитыми и стараются от него скорей отделаться, а другие только улыбаются с недоумением на лицах, Что мне тогда делать: улыбаться или уходить?

Он был очень странным, этот Илмари Мурто, и неведомо откуда появился в наших краях. Говорили, что он родом из Саволакса и что его отец умер в тюрьме, куда его посадили финские власти за то, что он в 1906 году поддержал с другими финскими рабочими русских солдат, которые восстали в Суоменлинна[6] против своего царя. К нам, в Кивилааксо, Илмари приехал по объявлению, его дал в газете «Карьяла» Арви Сайтури. Арви указал в объявлении, что ему нужен рабочий-кожевник. А Илмари успел за свою неспокойную жизнь сменить столько разных профессий, что и кожевенное дело оказалось для него не чужим. Неизвестно, из какого города прибыл он в Кивилааксо, но не было, пожалуй, в Суоми ни одного города, где не остался бы его след. Надо думать, что приехал он в Кивилааксо в трудную для себя пору, если согласился работать у Арви Сайтури, который никогда и никого не баловал хорошей платой. Может быть, и для Арви тоже было не совсем приятно брать в работники человека вдвое крупнее себя, но как иначе мог он оживить попавшее ему в руки кожевенное хозяйство, если сам еще не знал этого дела? Приходилось мириться с крупными размерами работника. Кстати, из крупных размеров можно было выжать больше соков. А это он уже хорошо умел делать, несмотря на то, что был на десять лет моложе Мурто. И на всякий случай у него всегда был при себе пуукко[7], которым он владел получше многих других парней из Кивилааксо, Метсякюля и Матин-Сауна.

Но когда Илмари Мурто увидал, в каком состоянии находится кожевенное хозяйство, он потребовал у Арви помощника, хотя бы на первое время. Арви предложил ему самому подыскать себе помощника и тут же указал как бы невзначай на моего эно. Конечно, Илмари в то время еще не знал, что это и есть законный хозяин кожевенной мастерской. Как удалось ему уговорить моего эно поступить работником к своему врагу, этого никто не знал. Некоторые говорили, что он будто бы пообещал ему отвоевать обратно его хозяйство от Арви. Но это легко было сказать и очень трудно сделать, ибо сухой и жесткий Арви Сайтури все шире пускал свои корни по каменистой финской земле, крепко удерживая все то, во что вцепился.

Вот прошел уже год, как Илмари стал кожевником, и что-то не слыхать было, чтобы он выполнил свое обещание, данное моему эно, если он действительно такое обещание давал. Услышать можно было только об его бесконечных разговорах, в которых он выворачивал напоказ перед людьми все дела Арви Сайтури. Но это ничего не меняло. Разговоры на Арви Сайтури не действовали.

Я выждал немного, чтобы Илмари отошел от меня подальше, и тоже выбрался на дорогу. К тому времени его уже заслонили от меня деревья, и я мог не бояться, что он увидит меня и примется угощать своими речами, в которых даже взрослые не все понимали. Дорога все время шла лесом, росшим почти на голых камнях, и только перед Кивилааксо открылись обработанные поля. Здесь дорогу пересекла поперек другая дорога, соединявшая деревни Метсякюля и Матин-Сауна. А за перекрестком показались первые два хозяйства Кивилааксо, прилегающие к продолговатой каменистой лощине, по которой наша деревня и получила, надо думать, свое название[8].

Они занимали правый скат лощины, эти первые два хозяйства, которыми владели крестьяне по фамилии Пуро и Элоранта, имевшие в числе своих детей двух мальчиков — Ууно и Оскари. Весь левый скат лощины занимал молодой Арви Сайтури. Он же владел дном лощины, где не все было покрыто камнем. Часть лощины заплыла торфом и глиной, и эта часть давала ему сена на целый сарай. Остальная часть лощины до самого озера Ахнеярви состояла из мелкого голого камня, украшенного только папоротником и иван-чаем.