Петрусь Бровка - Когда сливаются реки

Петер подошел к верстаку и, словно заглаживая свою вину, принялся за дело так, что стружки веером летели в разные стороны. Лайзан мастерил новую бричку. Равномерно постукивая молотком, он пробивал в кленовой плашке дырки для грядок. Работа в столярной шла споро, и к полудню во дворе уже стояла высокая бричка, почти готовая для кузницы. Перед тем как пойти на обед, Ян Лайзан и Петер решили передохнуть, и, как всегда, каждый из них присел на свою колоду.

Петер взялся за газету. Читая, он слышал, как ходит по дереву и шуршит нож Лайзана, — старик принялся за свою любимую работу — резьбу. Кленовые стружки падали ему на колени и сыпались вокруг, а из обрубка дерева постепенно вырисовывались контуры стремительной и легкой лодки. Обыкновенный нож старика казался колдовским инструментом, из-под которого могло возникнуть что угодно. Прошло еще немного времени, и Петер, отложив газету, увидел, что в лодке появился рыбак, простиравший из-под паруса руку в безвестную даль.

— Хоть на выставку посылай! — пошутил Петер. — Вон сколько этого добра у вас... И куда вы его денете?

— А ты об этом не беспокойся, — недовольно отозвался старик, — рано тебе... Заведешь детей — поймешь!..

Вырезывание из дерева пароходов, самолетов, лодок, различных фигурок было для Лайзана не просто любовью к искусству, а способом поддерживать дружеские отношения со всеми ребятишками хуторов. Суровый на вид, всегда одинокий, старик питал большую любовь к босоногим и белоголовым мальчишкам, которые, набегавшись в лесу или возле речки, вдруг табунками появлялись во дворе столярной.

— А, деда проведать пришли! — усмехался Лайзан.

— По ягоды мы ходили, — отзывался кто-нибудь из них, многозначительно переглянувшись с приятелями и подавая старику лукошко с помятыми, недозрелыми ягодами земляники.

— И рыбу ловили, — добавлял другой.

— Не вижу я что-то вашей рыбы, — оглядывался кругом старик. — Может, она еще в озере плавает?

— Так ее ж мамка жарит!

— Вот как, значит, угощение будет... Ну, что же мне вам дать такое? — озабоченно спрашивал Лайзан. — А я ничего сделать не успел, — хитрил он, наблюдая, как вытягиваются у ребятишек лица и грустнеют глаза. — Сколько ж вас здесь? Один, два, три... восемь... Видите, сколько, может, и не хватит подарков!..

И надо было видеть, с каким ожиданием и захватывающим интересом следили серые, голубые, темные глазенки за тем, как Ян Лайзан нарочито не спеша обшаривал полки в углу, надо было видеть их восторг, когда оказывалось, что подарков хватает всем, да еще, может быть, и остается кое-что про запас, до следующего раза! Одному доставалась утка, другому самолет, третьему вставший на дыбы медвежонок, и столярная мастерская, обычно темноватая и молчаливая, вдруг как бы светлела и наполнялась кряканьем, свистом и гуденьем...

На этот раз вместо детских голосов за воротами послышался конский топот. Глянув за ворота, Ян Лайзан увидел, что приехал Каспар Круминь. Это был мужчина грузный, но и ростом в добрую сажень. Колхозники шутили, что, когда Каспар еще только собирается выйти из Долгого, голова его уже видна в Эглайне. Однако, несмотря на почтенный возраст и крупное телосложение, Каспар был подвижен, и теперь, соскочив с лошади и одернув свой коричневый из самотканого сукна пиджак, он быстро прошел в столярную.

— Ребятишек неподалеку видел. Наверное, к вам бежали, да меня постеснялись, может, и мой Томас там же... А я к вам, дядька Ян! — говорил Каспар, пожимая руку старику.

— Забегает и Томас в нашу канцелярию! — пошутил Лайзан. — Да и ты вот — спасибо — не забываешь...

Каспар Круминь с большим уважением относился к старику и часто наведывался в его мастерскую. С малых лет знал Каспар деда Яна, еще мальчишкой бегал он сюда за подарками. Выросший на глазах у Лайзана, Каспар всегда в трудную минуту советовался со стариком — и когда шел в солдаты, и когда женился, и когда уходил в партизаны. И теперь, став председателем колхоза, он частенько заглядывал сюда, чтобы посоветоваться с дедом Яном.

— Канцелярия ваша куда лучше моей, потише и спокойнее, — шуткой на шутку ответил Круминь, усаживаясь на колоду. Сел и Лайзан. Солнце стояло высоко, и лучи его, проникавшие в мастерскую, освещали лица Круминя и Лайзана, седая голова которого, казалось, была окружена сиянием. — Так что, дядька Ян, пойдем на стройку в Долгое?

— Это ты мне? — взволнованно спросил Лайзан. — Шутишь!..

— А чего мне шутить. Лучше тебя столярную работу никто там не сделает.

— Ну что ж, надо так надо... Помогу я станции, а потом она мне — научится авось фуганки да рубанки гонять, пилу крутить... Мастерскую надо расширить, заказов идет все больше.

— Не один ты, весь колхоз по-другому заживет.

Каспар Круминь вытащил папиросу из деревянного портсигара и закурил. Лицо его помрачнело. Он говорил, а пальцы его нервно перебирали и теребили ремешок висевшей через плечо кожаной сумки.

— Приедут долговцы соцсоревнование проверять, а у нас этот Езуп Юрканс фокусы выкидывает...

— Ты про ферму опять?

— Сам видишь, про то самое... Сколько раз говорил ему, а он все свое: то людей ему не хватает, то упрется на том, что мы к нему придираемся. Вот и сегодня зашел — глаза не глядели бы... И что с ним делать? Накричишь, смотришь, на следующий день все в порядке, а потом снова через пень-колоду...

— Я ж тебе говорил, — отозвался, оттачивая на широком бруске лезвие фуганка, Лайзан. — Этот Езуп языком в Риге, а делом — на печи. Не лежит у Езупа Юрканса душа к колхозному хозяйству, считает он, что не его все это. Он сам Алоизом Вайводом хотел быть. Ты не гляди, что он языком действует мягко, словно под ноги его подстилает, а вот что он думает?..

— Ну, это ты чересчур, дорогой Ян! Езуп хуторянин не такой уж богатый...

— Не стал богатым, потому что не успел, а то показал бы зубы! Ты ж видел, как он перед войной оттяпал у вдовы Мартынихи изрядный кусок земли... Подпоил судью и забрал, будто за долги, а женщину пустил по миру.

— Все это так, дед Ян, но во время войны он ничего плохого не делал, — защищал Юрканса Каспар, который всегда старался найти в человеке прежде всего хорошее.

— Ничего плохого, но и ничего хорошего. И ты, и я, и большинство из эглайнцев пошли в лес, а вот Езуп остался. Плакал, скулил, что у него жена хворая, а она и меня и тебя переживет! Хоть бы раз прислал в отряд муки — все ныл, что полицейские отобрали. А это неправда, все было у него спрятано, после деньги пачками загребал... Как хочешь, а не верю я этому человеку!

— Может быть, еще исправится, — старался смягчить Лайзана Каспар, но тот не сдавался:

— Не верю, и все!.. Если хочешь таких свиней на ферме выращивать, чтобы на всю республику о нас слава шла, так сначала прогони Езупа. У него на хуторе были такие йоркширы, что в хлев не влезали, а у тебя таких еще нет...

Слова старика задели Каспара. Захотелось доказать ему, что не все у них так плохо, и он пригласил:

— Пройдемся на часок, поглядим, что в поле делается. В свинарник тоже заглянем.

— Это можно, — согласился Лайзан.

Ян Лайзан и Каспар Круминь шли по высокому берегу озера и молча вглядывались вдаль. С одной стороны, насколько хватал глаз, переливались синие волны, и над ними кружили одинокие чайки, словно обрывки бумаги, подхваченные ветром, а с другой — далеко, до самого леса, лежали эглайненские поля: шумела, наклоняя колосья, пожелтевшая рожь, ровными зелеными бороздами лопушилась картошка, шелестел длинными усами ячмень. На взгорье, среди липового парка, белел двухэтажный дом, в котором помещались правление и колхозный клуб. А еще дальше, в полукилометре от центра колхоза, в ложбине, поросшей молодым березняком, виднелись шиферные крыши двух животноводческих ферм и высокая силосная башня. И повсюду вдоль берега озера поблескивали зеленоватыми окнами одинокие хуторские хаты, словно в испуге поразбежались они куда попало. Только одна дорога в местечко Драву, казалось, и объединяла их.

Лайзан и Круминь смотрели вокруг, и каждый по-своему вспоминал пережитое здесь. Поравнявшись со старой плакучей березой, ветки которой зелеными ручейками стекали до самой земли, Лайзан вспоминал, как сидел он здесь однажды, гадая в отчаянии — куда податься? Не раз отсюда поглядывал он на другую сторону Долгого, где жил его старый приятель Якуб Гаманек, но увидеться с ним он уже не мог: в двух километрах проходила тогда граница Польши, стоял бело-красный столб с «бялым орлэм», который разделял их... Круминь, увидев большой обрыв среди кустарника, вспомнил, как собирались здесь ночью батраки, чтобы потребовать увеличения заработка у Алоиза Вайвода. И только когда поравнялись они с узкой извилистой, поросшей травой стежкой, уползавшей в далекий темный лес, что виднелся за горкой, Каспар Круминь первым нарушил молчание:

— Наша партизанская!..