Сергей Сартаков - Философский камень. Книга 1
— Вы пессимист, господин полковник, — улыбаясь, сказал капитан Сташек.
— А вы бездумный оптимист, капитан Сташек, — уже сердясь, ответил полковник Грудка.
Он отвернулся, уперся лбом в прохладное стекло. В вагоне было жарко, густо висел табачный дым. Поезд, скрипя железом, тащился на подъем, и за окном медленно отступали назад кривые сосенки, избитые жестокими забайкальскими ветрами. Телеграфные провода; похожие на нотные линейки, то взбегали вверх к серому зимнему небу, то падали вниз, к такой же серой земле.
— Дядя мой, священник, любит повторять, что даже если, вопреки святой Библии, свершится второй всемирный потоп, жизнь будет все равно продолжаться, — сказал Сташек. — Вот это оптимизм! И я его разделяю. Так думать человечнее. И, знаете, мне очень хотелось бы посмотреть именно на ту жизнь, какая будет после второго потопа.
— Улитки и морские ракушки. Это вас удовлетворяет?
— Такого не может случиться, господин полковник! На земле всегда будут жить люди.
И Сташек снова засветился в самой простодушной улыбке.
Полковник хмурился все больше. Сигарета, зажатая между пальцами, давно погасла, он взглянул на нее, поморщился и с силой втиснул окурок в угол оконной рамы, хотя настенная пепельница была совсем рядом.
— Завидую вашему характеру, Сташек… Нет! Совсем не завидую. Даже с тревогой думаю, что было бы, если бы мы поменялись местами. Скорее всего, ни вас, ни меня, ни всех людей, которые сейчас едут с нами в этом поезде, уже на свете не было бы. На болоте, где много журавлей, нельзя быть благодушной лягушкой. Меня больше устраивает положение охотника за журавлями. Я беспокоюсь за вас, капитан Сташек. Если в этой войне вы не погибли, у вас не очень много шансов не погибнуть и в следующей войне.
— А следующей войны уже никогда не будет! — радостно воскликнул Сташек. — К тому же по приезде на родину я немедленно и навсегда сброшу этот мундир. Стану пивоваром. Вы мне подсказали прекрасную профессию.
— Воевать — и для меня занятие не из приятных. Но это все же профессия, вполне достойная профессия. И по приезде на родину я приложу все усилия, чтобы поскорее стать генералом. Поверьте, Сташек, на войне лучше быть фельдфебелем, чем рядовым солдатом, а генералом быть лучше, чем полковником. И я боюсь одного: что новая война случится прежде, чем я успею заслужить генеральские погоны. — Он провел рукой по своим пышным, чуть тронутым сединой волосам. — Не пора ли нам вернуться к игре? До Владивостока еще далеко. И вы, Сташек, успеете весело проиграть оставшиеся деньги.
— Готов, господин полковник! Но прежде мне хочется на одну минуту заглянуть в свое купе. Я обещал мальчику показать интересный карточный фокус.
— А! Очень кстати. Что вы думаете делать дальше с этим мальчиком? Он уже совершенно здоров.
— Вероятно, если захочет, увезу с собой в Прагу. Он теперь круглый сирота. И такой приятный, ласковый. А пивовару Сташеку помощник пригодится. Патер, мой дядя, тоже будет рад. Жена, может быть, меньше. Особенно когда у нас появятся свои дети. Но это мы с Блаженой уладим легко.
— Вы еще не женаты, Сташек!
— Так точно, господин полковник. Но я непременно женюсь на Блажене. Эта проклятая война на целых шесть лет продлила мою бесполезную холостяцкую жизнь.
Полковник слегка прищурился.
— Ну, бесполезной она у вас была не все эти шесть лет. Мне кое-что известно, Сташек.
— Семью, господин полковник, ничто заменить не может, в особенности если знаешь, что тебя ждет чрезвычайно милая девушка. Когда вы мне показываете семейные фотографии, те, где, вы снимались со своей прелестной дочуркой Густой, я неизменно с сожалением думаю: как я опоздал! Мне хотелось бы продолжить нашу дружбу с вами и в Праге, но лучшая дружба, господин полковник, домами, особенно если в одном доме жених, а в другом невеста. Мне хочется завести поскорее свой собственный дом. Ну, и жениха! — Сташек улыбался солнечно, мечтательно. — А мальчик этот, господин полковник, разве вам не нравится?
— Этот мальчик как все мальчики, Сташек. Не больше. Но если бы он мне очень не понравился, он бы давно уже не ехал с нами. И Густа моя не заметила бы потери своего будущего жениха.
— Вы приказали бы сбросить его с поезда? Больного! — В первый раз лицо Сташека сделалось строгим.
— Ну, зачем же, Сташек! «Сбросить»… Просто оставить, вполне естественно, на попечение русских. И мне кажется, это неизбежно придется все-таки сделать во Владивостоке, хотя и очень жаль, что пивовару Сташеку тогда придется искать себе другого помощника до поры, пока подрастут его собственные дети и собственного сына он сможет предложить в женихи моей дочери.
— Но, господин полковник, я действительно хочу взять с собой мальчика. Он из очень хорошей семьи. Его отец был, как я представляю, крупным юристом и крупным исследователем в оккультных науках. Дружил с ныне покойным генералом Каппелем.
— Даже если бы он был сыном самого императора Николая! Впрочем, для сына императора, возможно…
— Я не понимаю.
— Сташек, нельзя же быть таким наивным! Неужели вы полагаете, что на пароход, который будет предоставлен нам, можно будет пройти без всякой проверки кому угодно? Я, например, пока еще совершенно не представляю себе всех обстоятельств нашего отъезда. Но думаю, что на пароход свободно сможет подняться только тот чех или словак, который занесен в официальные списки воинской части. А что касается русских, едущих с нами… Нет, я не хочу быть недобрым пророком, но… Но им придется, очевидно, каждому самому позаботиться о своей судьбе. В том числе и этому мальчику. Что ж, для этого он и не совсем мал.
— Это невозможно, господин полковник! Мне его жаль. Он здесь погибнет.
— Он русский и останется на родине. Почему это вас беспокоит?
— Не знаю… Не знаю… Я не буду чувствовать себя честным человеком, я не смогу сказать ему: «Ступай, куда хочешь!» Наконец, я… привык к нему, господин полковник. Действительно, очень привык!
— В этом поезде, Сташек, едет немало русских женщин, к которым чешские офицеры и солдаты настолько привыкли, что называют их своими женами.
— Вы… вы хотите сказать… — Глаза капитана Сташека уже горели гневом.
— Поймите меня, Сташек, — спокойно и как-то в особенности сосредоточенно проговорил полковник, — поймите, что я не ворон. Я не хочу на этих женщин накаркивать беду. Жены они или любовницы — они люди, и я думаю о них как о людях. И все-таки, Сташек, вероятнее всего, что женами и любовницами они будут только до Владивостока. Тем более что все они не родственницы императора Николая и даже не друзья покойного генерала Каппеля. Берите мальчика с собой, но договаривайтесь об этом, если понадобится, с нашим главным командованием сами. А может быть… и с японцами. Не забывайте, что во Владивостоке они самая большая сила. А я ведь только начальник одного эшелона, не очень желающий потерять свою репутацию.
— Простите, господин полковник, но во Владивостоке сейчас сам Гайда, и если бы вы…
— Не напоминайте мне о Гайде, капитан Сташек. Когда он был маленьким и очень тупым — офицериком у меня в подчинении, он обожал своего терпеливого начальника, он клялся при случае и жизнь за меня отдать. Теперь, когда Радола Гайда выше всех нас на этой вот русской земле, теперь, когда Радола Гайда женат на племяннице адмирала Колчака, — прими, господи, его душу! Гайда плюет на полковника Грудку. Не рассчитывайте на меня, капитан. А Гайда… Гайда… Мне не хочется произносить слово «авантюра», но все, что делали мы с вами здесь под военным руководством Гайды и что делал сам Гайда, войдя в приближенные к адмиралу Колчаку, — все это в конце концов ничуть не более чем жалкая и грустная авантюра.
Полковник Грудка медленно вытащил из кармана пачку сигарет, предложил Сташеку.
— Закуривайте, капитан. И вернемся к картам. Это — пока самое лучшее.
6
А время шло. Медленно, с трудом, но эшелон все же приближался к Тихому океану. Остались далеко позади унылые забайкальские степи, чахлый кустарник после Хабаровска сменился могучими лесами, торжественно-черными, уходящими по обе стороны железной дороги словно бы в бесконечность.
Полковник Грудка на каждой очередной крупной станции стремился связаться по телефону с Владивостоком. Иногда это удавалось, но чаще он возвращался в вагон ни с чем, до крайности раздраженный несовершенством техники и глупостью телефонисток.
Да, собственно, эти телефонные разговоры с начальством приносили больше волнений, чем удовлетворения. Командующий всем чехословацким корпусом генерал Сыровы был недоступен. Он всегда оказывался или в отъезде, или на каких-нибудь заседаниях, то с японцами, то с американцами, то с французами. А дежурные офицеры откровенно намекали на сложность их положения: переполненность Владивостока иностранными войсками и русскими беженцами, стремящимися как можно скорее покинуть «красную страну», убивала надежду на быстрое получение зафрахтованных морских судов. Но тут же утешали: «Приедете — сами тогда во всем разберетесь».
