Разорванный круг - Владимир Федорович Попов
Валерка пожал плечами.
— История умалчивает.
Леля погладила сына по голове.
— Все же ты у меня молодец. Прямо экскурсовод. А неточности… Это устранимо. Кстати, тебе известно, что Петр был автором парусного корабля под названием «Предисцинация», что означает «Божье провидение»?
— Известно. Этот корабль был очень нарядный.
— Верно. Декору, то есть оформлению, Петр придавал, большое значение. Существует даже такой термин — «петровское барокко». Петр привнес, много своего в этот вычурный стиль, в ту пору очень распространенный в Европе.
Ответив затем на общие для всех родственников вопросы — как кормят, не холодно ли ночью, не заедают ли комары, Валерка довольно бесцеремонно стал торопить мать с отъездом — он-де беспокоится, что следующие предвечерние автобусы будут перегружены.
Возвратясь домой, Леля подвела итог своим раздумьям, которые вольно и невольно донимали ее все эти дни, — она сделает попытку устроиться на работу в Центральном научно-исследовательском институте шин.
Ей приходилось бывать в этом крупнейшем в стране институте. Она имела представление о размахе его деятельности, знала, какие глобальные и конкретные проблемы он решает, слышала не раз, что в нем царит на редкость творческая атмосфера.
В отдел кадров, толком ничего для себя не выяснив, идти не хотелось, нового директора института она даже в глаза не видела, а вот с Дубровиным, хоть и поверхностно, знакома была и испытывала к нему повышенную симпатию. Он несколько раз выступал у них в НИИРИКе и подкупил не только умением доступно говорить о сложнейших химических явлениях, не только увлеченностью своей, но и удивительно доброжелательным отношением к людям. А своей принципиальной позицией в Комитете партгосконтроля Дубровин окончательно покорил ее.
День в институте был необычный. Во дворе стояли, выстроившись в ряд, три десятка машин, вокруг них собралась огромная толпа. Из отрывочных разговоров Леля узнала, что вернулась с государственных испытаний, проходивших в районе Орла, колонна машин. Шины «Р», разработанные институтом, прошли в три раза больше, чем обычные серийные, и были еще годны к дальнейшей эксплуатации. Вот почему лица светились радостью, вот почему здесь было шумно, как в пионерском лагере. Разговоры стихли, когда из двери главного корпуса вышли директор института, Дубровин и еще несколько человек довольно представительной внешности. Обходя машины, они стали внимательно осматривать покрышки и о чем-то расспрашивать шоферов.
Пошла вслед за ними и Леля. Ей интересно было услышать, что говорят о шинах водители-испытатели, люди, несущие ответственность не только за свои действия, но и за каждое свое слово.
Вскоре появились руководители Комитета партийно-государственного контроля, и Леля уехала домой, поняв, что в такой обстановке никто ею заниматься не станет. Но общая радость передалась ей, хотелось верить, что через несколько дней она, чего доброго, войдет в этот коллектив, решающий значительные и злободневные задачи.
…Дубровин встретил ее приветливо, вспомнил, где и при каких обстоятельствах видел, только вот фамилию вспомнить не мог.
— Ракитина Елена Евгеньевна, — официально представилась Леля и, чтобы завязать разговор, призналась, что была в институте вчера с намерением поговорить о весьма беспокоящем ее деле, но попала на осмотр шин и ушла после того, как несколько удовлетворила свое любопытство.
— Напрасно, напрасно. Для такой милой женщины я нашел бы время, — галантно проговорил Дубровин, используя право преклонного возраста не скупиться на комплименты. — Значит, вы видели шины. Ну и как?
— Шины хорошие, только сложны конструктивно.
— Это не такая уж беда.
— Как сказать. Пока заводы получат соответствующее оборудование, а сборщики освоят изготовление, пройдет уйма времени. У нас, к сожалению, новинки вводятся черепашьими темпами и появляются на свет божий зачастую уже старичками.
В глазах Добровина появилось любопытство. Смотрит в корень, вникает в суть вещей. Но что привело ее сюда?
— Я разошлась с руководством во взглядах на пути поиска антистарителя, — уловив, какой вопрос вертелся на языке Дубровина, и предупреждая его, ответила Ракитина, — ибо разделяю точку зрения… сибирского завода и, простите за дерзость, хотела бы работать у вас.
Лицо Дубровина выразило живейший интерес.
— Но, родненькая, правильность взглядов доказывают борьбой, а не бегством, — осторожно обронил он, опасаясь, как бы визитерша не обиделась.
— Каждый доказывает как может, — возразила Ракитина. — Я предпочитаю искать единомышленников, а не бороться в одиночку с противниками. Одиночки побеждают исключительно редко, лишь в том случае, когда сильной натуре сопутствуют счастливые обстоятельства.
— Вы кандидат?
— Нет. Рядовой научный сотрудник, химик-аналитик с солидным стажем. Позволю себе сразу предупредить: исследовательских способностей за собой не ощущаю и плодить число ученых-пустоцветов не собираюсь.
— А может, в вас просто не пробудили этих способностей? — смягчая самокритичный пыл Ракитиной, попробовал возразить Дубровин.
На эту амортизирующую фразу Ракитина ответила коротким анекдотом: «Человека спросили, играет ли он на скрипке. „Не пробовал. Может, и играю“».
Дубровин рассмеялся. У него и без улыбки добродушное лицо, типичное, как казалось Леле, лицо человека науки, который имеет дело с реактивами, колбами, пробирками и совершенно не приспособлен к жизненным встряскам.
— Вы копуха или торопыга? Признавайтесь, — неожиданно потребовал Дубровин.
— Торопыга, Клавдий Яковлевич, — поспешно ответила Ракитина, словно боясь, что, если помедлит с ответом, Дубровин примет ее за копуху. — Стремлюсь получить результат как можно скорее.
Профессору все больше нравилась эта исполненная обаяния женщина, с решительными суждениями и подкупающе естественной манерой держаться. Она не старалась произвести выгодного впечатления, чем обычно грешат люди, нанимающиеся на работу, и это тоже подкупало. Однако Дубровин отдавал себе отчет в том, что особой ценности для его отдела Ракитина не представляет. Под его эгидой работало шесть докторов наук, семнадцать кандидатов, два академика консультировали наиболее значительные темы, одиннадцать аспирантов готовили диссертации. Рядовой химик — не находка, но почему-то отпускать Ракитину ни с чем не хотелось, и он стал рассуждать вслух:
— Хорошо бы подключить вас к поисковой работе дальнего прицела. Как правило, это значительные темы, и ведут их серьезные ученые. Вот сейчас, например, мы пытаемся создать моношину. Знаете, что это такое?
— Сплошь из одного полимера.
— Значимость ее представляете?
— Трудоемкий процесс сборки заменяется литьем или штамповкой.
— Интересно?
— Пожалуй. Только прицел больно уж далекий. Люди, решающие подобные задачи, походят на путников в дальней дороге — не спешат. — Ракитина застенчиво улыбнулась. — А я торопыга.
— Ну, насчет темпов — тут, видите ли, кто как, — возразил Дубровин. — Это зависит от научного темперамента. Но когда на тебя наседают — скорей, скорей, горим! — невольно заторопишься. — Каким-то домашним жестом, не рассчитанным на посторонний глаз, Дубровин вдавил пальцы в щеку, как бы ощупывая больное место. — Есть у нас еще одно интересное дело. Пожалуй, вам более близкое.
