Александр Бартэн - Всегда тринадцать
Из тех многочисленных посетителей, что навещали ее, Столбовая особо жаловала троих — Васютина, Буйнаровича и Столетова. И еще, как ни странно, Евгения Жарикова.
С Васютиным было уютно. Расположившись возле изголовья, он журчал и журчал — певуче, незлобиво. Особенно воодушевлялся, рассказывая о своем первенце.
— Вчера сам ко мне потянулся. Изъясняться еще не умеет, пузыри пускает, а все же, чувствую, желает сказать: здравствуй, мол, милый папочка!
При этом Васютин воспроизводил улыбку сына, да так потешно, что Варвара Степановна не могла удержаться, смеялась сквозь кашель: «Ты, Василий Васильевич, вполне лекарство заменить собой можешь! У тебя ж у самого младенческая душа!»
Буйнарович — тот приходил по-другому. Тяжело ступая по половицам, он усаживался в кресло с осторожностью, но все равно оно под ним отчаянно скрипело. Сидел и с трудом ворочал редкими фразами. Зато уж скажет так скажет — никаких дипломатических вывертов. И еще Столбовой нравилось, что силач лелеет мечту — добиться спортивного, тяжелоатлетического рекорда.
— Ну зачем тебе этот рекорд? — сердилась Зинаида Пряхина. — Ты же в цирке выступаешь — не на стадионе спортивном!
— Роли не играет, — гудел Буйнарович. — У меня и гири и штанга — полного веса. Каждый может проверить: дутыми, туфтовыми не пользуюсь.
— Пусть так. Но зачем же тебе.
Пряхина продолжала сердиться, а Столбовая ее останавливала:
— B самом деле, Зинуша: вдруг Роман Евсеевич мировой рекорд ахнет? Вполне допускаю. Мужчина основательный.
Что касается Столетова — этот приносил с собой явственный воздух цирковой конюшни. Да и разговаривал — будто шамбарьером прищелкивал. С виду мог показаться не только сердитым, но и свирепым. Однако Варвара Степановна не заблуждалась: Столетов был надежным, проверенным товарищем, закулисные интриги презирал и всю свою привязанность делил между дочерью и лошадьми.
— Уж очень они у тебя в одну строку, Матвей Гаврилович, — с легким упреком качала Столбовая головой.
— А как же? — удивлялся он. — И дед, и отец из седла не выходили. И я. Не успокоюсь, пока классной наездницей не станет Маргарита!
Затем рассказывал о цирковой жизни. Кажется, все в порядке: сборы не падают, директор ведет себя хозяйственно, внимательно. Кое-кто брюзжит, да нет к тому серьезных оснований. А на будущую неделю производственное совещание назначено, разбор программы.
— Эх, подняться бы мне! — вздыхала Столбовая. — Поверишь ли, Матвей Гаврилович. До того наглоталась всяких лекарств — горечь сплошная во рту!
Визитеры эти появлялись обычно в первой половине дня. Ближе к вечеру захаживал Евгений Жариков. Участливо расспрашивал он старую артистку о самочувствии, но она-то знала — меньше всего ради нее стучится в дом начинающий коверный.
В тот раз, когда он зашел впервые, Столбовая спросила будто невзначай:
— Помощницу-то мою как находишь?
— Да ничего. Деваха, кажется, исправная.
Такую же незаинтересованность высказала и Клавдия, когда Столбовая спросила ее о Жарикове:
— Старательный он. И вообще смешной.
Но ведь вот любопытно: стоило юноше заявиться к старой артистке, как незамедлительно появлялась и Клавдия. Если же, напротив, первой приходила она — можно было не сомневаться: с минуты на минуту постучится Жариков.
— Извела меня бессонница, — говорила в этих случаях Варвара Степановна. И оборачивалась лицом к стене. — Уж вы не обижайтесь, попробую вздремнуть.
С того вечера, когда, разыскав на цирковом дворе обескураженного Жарикова, Клавдия поддержала его ласковым словом, молодые люди успели ближе познакомиться.
Слушая девушку, глядя в ее глаза — то хмурые, то загорающиеся упрямым блеском, — Жариков все очевиднее понимал, что Клавдия нравится ему. Крупна, конечно: не пожалел господь бог строительного материала. Фигурой, однако, вполне пропорциональна, и характер есть: не хнычет, своего добивается, с птицами поладила. Да и только ли с птицами? Жариков дня не мог провести без Клавдии.
Косясь на дремлющую Столбовую, стараясь не разбудить ее приглушенным говором, доверчиво беседовали молодые люди. С каждым разом откровеннее делился Жариков своими планами. Несмотря на недавний афронт, планы эти звучали все честолюбивее, и тогда Клавдия напоминала отрезвляюще;
— На словах-то, Женечка, все легко. А на деле? Сам, поди, знаешь!
Он притихал, смирялся, но вскоре снова пускался вскачь:
— Письмо получил от Толи Красовского. Не слыхала? Акробат замечательный. Очень ценит мои замечания. Новый номер сейчас в Москве готовит. Под руководством Николая Григорьевича Морева. И руководитель превосходный, и педагог. Ну, а как я в Москву ворочусь — тоже внесу свои поправки!
Москва, Москва! Жариков много рассказывал Клавдии о столичной жизни, о Цирковом училище, о своих товарищах. При этом не сомневался, что вскорости отвезет девушку в Москву
— С вокзала прямо к маме. Она у меня мировая, тебе понравится.
Столбовая продолжала лежать неподвижно, но лишь затем, чтобы не вспугнуть молодость. И невольно вспоминала то далекое время, когда сама слушала любовный шепот. Что же сохранилось от прожитой жизни? Больничный лист да перспектива перейти на так называемый заслуженный отдых?!
Стоило Варваре Степановне подумать об этом отдыхе, как тотчас вспыхивало внутреннее сопротивление. Рано, рано еще! Пока что новый номер на очереди. Орлик обучился возить колясочку, попугай Илюша новые слова выучил. Отдых подождет! Сперва новый номер!
Прихлынувшие мысли не давали возможности дальше притворяться.
— Ну-ка, молодые люди, — приподымалась Столбовая. — Микстуру давайте. Дрянь изрядная, но нет другого выхода!
И все же, как ни стремилась она скорее вернуться на манеж, цирковые дела опередили ее.
Формально говоря, зритель не мог обижаться, что номер Столбовой временно отсутствует в программе. Она и без того была обширна. Но Петряков, зайдя к Костюченко, высказал иную точку зрения:
— Цирковая программа, Александр Афанасьевич, это не только число номеров, но и определенный ассортимент. Я к тому, что если не птицы, то хоть собачки в программу
желательны. Не только для детских утренников — для любого представления нужны зоологические номера!
Тогда-то, прислушавшись к совету инспектора, Костюченко и адресовался в местную группу «Цирка на сцене»: не располагает ли подходящим номером.
О том, что с будущей недели в программу включаются дрессированные собачки, Столбовая впервые услышала от Васютина.
— Артиста-то как звать?
Васютин не знал, и тогда Варвара Степановна пожала плечами:
— Впрочем, я и не интересуюсь особенно! (На самом деле почувствовала себя задетой.) Никакой собачий номер не сравнится с птичьим!
Когда же Васютин ушел, подозвала Клавдию:
— Ты вот что. Отправляйся в цирк и разузнай чин чином — какой артист, какие собачки. А сейчас микстуру дай мне. Ничего, что лишний раз. Так надежнее!
2Если воскресенье самый шумный день в цирке, то понедельник, напротив, тишайший. День выходной. Отдыхают артисты. Манеж, кулисы — все неподвижно, безмолвно. Разве что конюх пройдет через двор на конюшню.
Этим днем и решил воспользоваться Казарин, чтобы доставить с завода изготовленную для него аппаратуру.
«Завтра, друзья, нуждаюсь в вашей помощи, — накануне вечером предупредил он ассистентов. — Разумеется, затем получите отгул. Мы выгрузим аппаратуру, и я ознакомлю вас с ее возможностями».
Не было десяти утра, когда к воротам цирка подкатили две грузовые машины, от борта до борта плотно закрытые брезентом. Въехали во двор. Ворота тотчас захлопнулись. Началась разгрузка.
Хотя Казарин и досадовал часто на своих помощников, сейчас они действовали умело. Аппаратура, в ясном утреннем свете казавшаяся особенно фантастичной, скользила по скатам, ее бережно подхватывали, спешили унести в складское помещение. Там она попадала в руки Семена Гавриловича и Георгия Львовича: мягкой ветошью они до блеска протирали лакированные плоскости, зеркальные призмы.
Разгрузка уже приближалась к концу, как вдруг из зала донесся громкий собачий лай.
— Ишь ты! — прислушался один из ассистентов. — Никак, псы?
Не менее других удивленный этим непредвиденным шумом, Казарин направился в зал.
Посреди манежа он увидел Зуеву. На тумбочках, расставленных полукругом, восседали собаки.
— Надя? Вы?
Это были те же слова, какие произнес Казарин, впервые повстречавшись с Зуевой на горноуральской улице. Интонация, однако, была сейчас совсем другой: не столько удивленной и недоверчивой, сколько встревоженной.
— Неожиданность какая! Никак не ждал!
— Да я и сама — ответила Зуева, и робкая улыбка тронула ее лицо. — Сама не ждала!
