Лидия Вакуловская - И снятся белые снега…
И все это было верно, так как в этот день Леонид Владимирович сильно расстроился и покинул дом в состоянии крайнего душевного волнения.
Впрочем, утро началось для него с хорошего известия: ему позволил начальник управления, которого он отлично знал и с которым раньше работал, и предложил ему занять в управлении прежнее место, место зама, поскольку уже были переговоры с министерством. Это вполне устраивало Леонида Владимировича, и они договорились завтра встретиться, все обсудить, а через месяц, после Кисловодска, куда он уже взял путевку, Леонид Владимирович намеревался приступить к работе.
Вскоре после завтрака Лиза ушла по своим делам, в которые Леонид Владимирович не желал вникать, хотя и знал, что все дела жены связаны с реализацией трех больших ящиков хрустальной посуды, которые благополучно прибыли в первом контейнере (остальные контейнеры находились еще в пути) и стояли на кухне, покрытые клеенкой. Все утро он находился дома, собирая посылку своим старикам. Сразу по приезде Лиза сама сказала ему, чтобы он выслал старикам посылку, и сама приготовила для отправки три метра прекрасной заграничной клеенки, разукрашенной гроздями винограда, шарфик отцу и шерстяные чулки матери. Уложив в фанерный ящик все эти вещи и увидев, что в ящике остается много свободного места, он нашел в бельевом шкафу несколько пар нижнего белья из своих старых запасов, которое давно не носил, дополнил ими ящик, а сверху насылал конфет: ирисок, мармеладу и карамели, найденных в кухонном буфете.
Раз пять он отвечал на телефонные звонки и объяснял каким-то девицам, просившим пригласить к телефону Алика, что сын на работе и неизвестно когда вернется, полагая, что это «неизвестно когда» отпугнет девиц и они перестанут звонить. Звонки девиц порядком надоели ему за все эти дни, что он находился дома, и он собирался серьезно поговорить с Аликом и насчет многочисленных звонков, и насчет того, что Алик редко заявляется домой, где-то пропадает вечерами и ночами. И только потому, что он не мог остаться с сыном наедине, вне присутствия жены и тещи, он откладывал этот разговор, ожидая подходящей минуты.
Покончив с посылкой и надписав адрес, Леонид Владимирович пошел в спальню с тем, чтобы надеть полотняный костюм и отправиться на почту. Проходя через столовую, он услышал всхлипывания, доносившиеся из комнаты сына. Кроме него дома была лишь теща, все утро она стирала в ванной, и он считал, что она все еще возится там с бельем. Во все годы их совместной жизни Леонид Владимирович и его теща не проявляли особого расположения друг к другу, редко разговаривали и были как бы чужие. Но в этот раз, когда он приехал, ему показалось, вроде теща обрадовалась ему. Не в пример прошлому она частенько заговаривала с ним, старалась оказать ему всяческие услуги: то вычистит его туфли, то выгладит рубашку, то простирает носки. И сам он за эти дни проникся к ней какой-то симпатией, что ли, смешанной с жалостью, вызванной ее немощью: теща сильно исхудала за время, что он ее не видел, совсем согнулась и сморщилась лицом.
Леонид Владимирович открыл дверь в комнату Алика и увидел сидящую у окна тещу. Она плакала, закрыв лицо ситцевым фартуком.
— Что такое, Елена Архиповна, что с вами? — подошел он к ней.
— Ничего, ничего, Ленечка… — Она снова горько заплакала, прижимая к глазам фартук скрюченными, изуродованными подагрой пальцами.
— Да что такое?.. Ну, успокойтесь, успокойтесь… — говорил Леонид Владимирович. Он машинально протянул руку и стал гладить ее худые плечи, остро выпиравшие и вздрагивавшие под полинялой байковой кофтенкой. — Ну, что случилось? Вас кто-нибудь обидел? Может, я в чем-то виноват?
— Никто не виноват, Ленечка… разве я виню?.. — говорила она, не в силах справиться со слезами. — Но разве ж так можно?.. Чтоб матери — двадцать рублей в месяц… как собаке… Кто ж на двадцать рублей проживет?.. Сколько я терпела, всегда голодала, от соседей скрывала…
— Какие двадцать рублей? — ничего не понимал Леонид Владимирович. — При чем здесь двадцать рублей? Ведь вы оставались с Аликом, Лиза достаточно высылала.
— Ох, Ленечка, ничего вы не знаете, — снова забилась она в плаче. — У Алика свой бюджет, а мне двадцать… Ведь обидно… дочь родная… Ведь я стараюсь: уберу, постираю… А он собаку в дом привел, и ее кормила… Просто жить не хочется…
— Как же это, Елена Архиповна?.. — растерялся Леонид Владимирович. — Я этого не знал… Поверьте мне, я не знал…
— Знаю, знаю, Ленечка, — плача, соглашалась теща, торопливо вытирая глаза. — Но что же мне делать?.. Покупатель один на толчке обманул, за джинсы тридцать рублей дал, а деньги при мне считал — сто пятьдесят было, сама-видела… Домой пришла — только тридцать. Значить, шулер попался. А Лизочка говорит — я потратила, обманываю ее… Она с меня эти деньги требует…
— Ну-ну, чепуха все это! Это Лиза черт знает что городит! Она, наверно, шутит, а вы всерьез приняли, — убеждал ее Леонид Владимирович. — И собаку Алик увел. Вот видите, я настоял — и он увел… Не плачьте, не нужно, все это пустое. Вот Лиза придет, и мы все выясним.
— Не надо, Ленечка, не надо ей говорить! — испугалась теща. — Я ж не хотела, само с языка сорвалось… Сколько мне жить-то осталось? Я дотерплю… Только не говорите ей…
— Хорошо, хорошо. Если вы не хотите, я не скажу, — пообещал он ей. — Но мы с вами что-то придумаем, я это все изменю. Только успокойтесь, не плачьте.
— Не буду, не буду… Сейчас умоюсь… А вы идите на почту, а то она придет скоро. Мне ж хуже будет… — дрожащим голосом говорила теща.
Она суетливо поднялась и, согнутая набок, никогда не разгибавшаяся в спине, засеменила на кухню, резко и часто припадая на укороченную, усохшую ногу, обтянутую грубым шерстяным чулком.
Леонид Владимирович вышел из дому, потрясенный этой историей. Его била нервная дрожь, и он, выйдя со двора, не свернул влево, к почте, а пошел со своей посылкой в противоположную сторону, чтоб походить лишнего и успокоиться. Так он прошел по своей улице, свернул за угол, но вместо того, чтобы идти по тротуару, пересек дорогу и вошел в сквер, усыпанный толстым слоем опадавших листьев. И опять его охватило желание бросить все к чертовой матери, немедленно уехать, хотя бы в тот же Кисловодск, и больше никогда не возвращаться домой. А в следующую минуту захотелось наоборот — вернуться, грохнуть кулаком по столу, покрошить топором эти проклятые ящики с хрусталем, вышвырнуть вон все привезенные тряпки, все эти джинсы, брючные костюмы, халаты, пеньюары и прочую мишуру, исхлестать ремнем сына и избить жену тем смертным боем, каким в старину русские мужики били своих жен, чтоб научить покорности и вышибить из головы дурные мысли.
Потом, несколько успокоясь, он пытался понять и объяснить себе, откуда у его жены, выросшей, по сути, в бедности, такая безграничная жадность, стремление как можно больше накопить, разбогатеть? И постепенно пришел к мысли, что не одна она повинна в этом, повинны и многие другие, одержимые той же страстью накопительства, и что это уже, как эпидемия, поражающая не только глупых, недалеких людей, но и людей, не страдающих недостатком ума и тем не менее бросающих свой ум, энергию, нервы на приобретение машин, дач, какой-то особой мебели, каких-то особых сервизов, рюмочек, бокальчиков, ваз, штор, обоев, чтобы тем самым поразить воображение других или самим утешиться тем, что и мы, мол, не хуже других.
Но другие были другими, а его жена была его женой. Он искал ей оправдание и нашел его.
«Ведь она не скупа, она не раз устраивала сыну именины и не считалась с деньгами. Она просто жадна от природы, — думал он, не отдавая себе отчета, в чем же разница между понятиями «жадность» и «скупость». — Когда-то ей трудно жилось, она привыкла на всем экономить и вот теперь экономит даже на собственной матери».
Однако он тут же понял шаткость своих доводов, никак не могущих оправдать отношение Лизы к своей матери, которую он теперь жалел, и лишь теперь понял, что его хроменькая теща все годы, живя с ними, трудилась, как мышка, по дому, честно отрабатывая свой хлеб.
Леонид Владимирович вышел на Дерибасовскую улицу, держа под рукой посылку, вспомнил, что на противоположной стороне есть почтовое отделение, и пошел в том направлении до перехода через улицу. Он шел и напряженно, до боли в висках, думал, что ему делать: раз и навсегда порвать с Лизой и куда-то уехать, куда-то перевестись, или сперва съездить в Кисловодск, а потом уже заняться переводом? Или сегодня же сесть в поезд и уехать к своим в Донбасс, послав предварительно телеграмму Андрею?..
Так и не решив ничего толком, он дошел до перекрестка и, не видя, что люди стоят на тротуаре в ожидании зеленого света, даже не взглянув ни на сигнальный огонь, ни на дорогу, свернул на проезжую часть, прямо под мчавшийся автобус. И уже не слышал ни скрежета тормозов, ни отчаянного, испуганного крика людей, которые с ужасом увидели, как автобус подмял под себя человека в полотняном костюме.
