Андрей Черкасов - Человек находит себя

Шпульников, поскабливая щеку, молчал. Эталон взял Токарев. Отбросив в сторону бракованный брусок, он взял тот, что принес Любченко, только что обработанный. Сравнил. Показал оба Ярцеву и Гречанику.

— Смотрите! — с довольной улыбкой произнес он. — Рядовая деталь по качеству лучше утвержденного эталона. Это же показательный случай. Александр Степанович, вы чувствуете, чем начинает припахивать это дело? Эталон устарел, отстал. Молодец, товарищ Любченко! Да, товарищ главный, — обратился он к Гречанику. — Давайте-ка команду готовить новые эталоны. Выходит, они уже перестали быть мерилом лучшего.

— Если бы Шпульников так же старался, как Анатолий Васильевич, — вступил в разговор Костылев, — если бы слушал мои советы, разве было бы так?

Костылев начал энергично перебирать забракованные детали, показывая их то директору, то парторгу и заходя попеременно то с одной, то с другой стороны. Он без умолку говорил, возмущался, спрашивал…

— Ну вот хоть эта? Это что? Ну взгляните! Видите — перекос угла. Это же ясно! Эх, Кирилл Митрофаныч! Или вот эта! Михаил Сергеевич!.. Товарищ парторг!.. Ну это нее чистейшее безобразие!

Шпульников понуро стоял в стороне, ожидая приговора. Вокруг Костылева все молчали. А его точно подхватил ветер и закружил, завертел. Он поднимал деталь, показывал ее всем, бегал, лавируя между стоявшими возле него людьми, как будто с кем-то играл в кошки-мышки.

— Нет, ну что это? Ну какую ни возьми! Любая хоть сейчас в топку! Вот смотрите! Проверьте эту! Какой позор для моего цеха! Сейчас я вам, Михаил Сергеевич, напишу докладную и лично принесу в контору, ей-богу, хватит!

— Ей-богу, хватит, Костылев! — громко и резко оборвал его Токарев. Гримаса брезгливости и презрения тронула его лицо. — Неужели вам не надоело болтать?

— Как болтать? — неожиданно замерев на месте, спросил Костылев.

— Языком! — сухо ответил Токарев. — Давайте в контору!

— Мне? — начальник цеха в недоумении развел руками, роняя на пол не нужные больше бруски.

— Вы что, не поняли? — строго проговорил Токарев.

— А ему, Шпульникову, тоже? — Лицо Костылева постепенно серело. На лбу появлялись мелкие капельки пота.

— Когда понадобится, я приглашу, не спрашивая на то вашего позволения! — отрезал Токарев и обернулся — Пошли, товарищи! — Он быстро зашагал к выходу…

— Из-за тебя, сволочь! — просипел Костылев прямо в растерянное лицо Шпульникова.

Сменный мастер молчал, опустив руки и остеклянело глядя на ворох брака.

Разговор в директорском кабинете состоялся сразу же. Костылев пришел, приготовив про запас кое-какие оправдательные доводы. Токарев велел ему сесть. Костылев опустился в кресло, озираясь на Ярцева и Гречаника. Разговор с директором с глазу на глаз устраивал его больше. По насупленным бровям Токарева и слишком внимательным, как показалось, взглядам окружающих он понял, что дело дрянь. Токарев начал без обиняков.

— На что мне начальник цеха, который никого не учит? — спросил он, в упор глядя на Костылева. Тот поспешно перебирал в голове припасенные доводы. Помешкав с минуту, произнес:

— Я не виноват, Михаил Сергеевич, что Шпульников не воспринимает. Работа Озерцовой и Любченко лучше всего доказывает правоту моих слов.

— Ах вот как? Интересно! — с сочувственной иронией закивал Токарев. — Гадкий, бесталанный Шпульников! Как он подвел вас! Александр Степанович, дайте, мне ваши расчеты. Смотрите-ка, Костылев.

Начальник цеха приподнял голову. Перед директором лежал лист писчей бумаги с какими-то цифрами. Не очень давно Гречаник после разговора с Ярцевым проверил по его совету сменные задания Костылева, начиная с августа, и поручил нормировщикам подсчитать трудовые затраты в каждой смене. Оказалось, что в августе смена Озерцовой сделала на сорок процентов работы больше, чем смена Любченко или Шпульникова, если даже учитывать те дни, когда ей не удавалось выполнить задание. Позже, после костылевской перегруппировки, смены Любченко и Озерцовой, как правило, выполняли больше Шпульникова процентов на тридцать.

— Хорошая нагрузка пошла им обоим на пользу, — не смутившись, проговорил Костылев, когда Токарев назвал несколько цифр.

— А Шпульникову?

— На Шпульникове я ошибся, признаюсь, — Костылев наклонил голову.

— А вот это как? — Токарев назвал еще одну цифру — трудовые затраты в смене, которой до приезда Тани руководил сам Костылев. Они были много ниже, чем в остальных сменах.

— Это… э-э… — замялся Костылев.

— Это легкая жизнь для себя за счет других, — заметил Ярцев, сидевший в стороне.

— Я руковожу всеми сменами, я начальник и отвечаю за всё. Их успехи — мои успехи, их неудачи — мои…

— Хватит паясничать! — Токарев тяжело опустил руку на стол. — Выкручиваетесь, Костылев. Крупинки вашей нет в том, что завоевали два ваших мастера — Любченко и Озерцова, крупинки!.. Слышите?.. Разве только камни, которые вы бросали им под ноги! Давайте-ка начистоту! Кого вы пытаетесь обмануть? Токарева? Гречаника? Ярцева? Тернина? Кого еще? Вам удалось бы это, кабы обманывали каждого поодиночке! Но коллектив, партийную организацию вам обмануть не удастся!

— Вот что, Костылев, — сказал Ярцев, вставая и подходя к столу Токарева. Он наклонился вперед и оперся о стол обеими руками, — что решит директор, — дело его, но мне думается, с вами нам больше не работать. Знаете, как поступают с солдатом, если он вдруг начал стрелять по своим? Но где-то вы еще будете работать все равно, не знаю, где и кем, однако хочу сказать вам о просчете, который допущен вами. Не смотрите на меня так! Именно просчет, поскольку у вас были и расчеты. Вы избегали учить людей, потому что вы понимали: их рост — ваша могила. Вы копали ее, думая, что возделываете цветочную клумбу возле вашего дома, и отдыхали, сидя на самом ее краю. А люди переросли вас. Советую подумать об этом на будущее.

— Ну, Костылев, что скажете? — медленно проговорил Токарев по-прежнему с чуть брезгливой гримасой.

— Михаил Сергеевич, мне бы… я прошу вас… несколько слов наедине, пожалуйста, — делая скорбное лицо, заговорил Костылев.

— Мы и так наедине, — ответил Токарев, — вы, Костылев, и коллектив, который вам хотелось обмануть.

— Я прошу вас! — повторил Костылев тускнеющим голосом.

— Хорошо. Товарищи, оставьте нас на минуту.

Когда все вышли, Костылев проговорил, почти приникая к столу, возле которого сидел:

— Одна просьба! Вам она ничего не стоит! Дайте мне возможность уйти по собственному желанию!

— Так же, как ушел мастер-изобретатель Серебряков?

И это было последним, сокрушающим ударом. Костылев весь как-то сплющился, втянулся в кресло, как улитка в раковину, стал маленьким и сгорбленным. Последним усилием воли он попытался овладеть собой, потому что обладал неистощимым запасом нахальства, Он повторил просьбу.

— Боюсь, что уйти вам придется по собственному нежеланию работать с коллективом, Костылев.

Токарев встал.

— У вас есть что-то еще ко мне?

— Я прошу вас… Я вас очень прошу! — уже совсем открыто взмолился Костылев. — Вы не теряете ничего, а мне надо работать! У меня семья! Михаил Сергеевич! Я прошу…

Он говорил и упрашивал, давал всевозможные обещания, не вдумываясь даже хорошо в свои слова. Ему важно было одно…

Неожиданно открылась дверь. За ней стоял Ярцев, из-за плеча которого выглядывало унылое, помятое лицо Шпульникова.

— Можно к тебе, Михаил? — Ярцев переступил порог. — Пока ты не кончил разговор, есть одно дело. Шпульников, пройдите. Да, наверно, и всем можно? Товарищи! Александр Степанович, где вы? — обернувшись, позвал Ярцев. — Давайте сюда с Терниным.

— Говорите, Шпульников! — сказал Ярцев, когда все вошли.

Шпульников стоял посреди кабинета, беспокойно озираясь и косясь на Костылева. Его привел сюда страх. Он знал: конечно, Костылев наговорит на него, обольет грязью. Кто-кто, а Шпульников-то своего начальника знал лучше, чем все остальные. Пускай же и Костылев знает его, Шпульникова! Он только что признался Ярцеву в том, что больше года скрывал известное ему присвоение «новиковской фрезы». Сейчас, промаявшись с минуту, он рассказал это еще раз Токареву.

— Уговорил он меня, умаслил, — снова покосился Шпульников на бывшего начальника. — Сто рублей отвалил с премии.

— Ложь! — крикнул Костылев, вскакивая. — Это мое, кровное!

— Тихо! — Токарев гулко ударил по столу зажатым в кулаке карандашом. — Сядьте, Костылев.

— Сейчас мы внесем ясность, — сказал Ярцев, направляясь к двери. Распахнув ее, он позвал: — Товарищ Новиков!

Илья, растерянный и немного сконфуженный, вошел в кабинет. Ярцев распорядился сразу послать за ним, как только Шпульников рассказал об этой истории. Когда Илья услышал вопрос Токарева, увидел пришибленного, сидевшего в кресле Костылева, радостное удивление появилось на его лице.