Виктор Полторацкий - След человеческий (сборник)
— А что сделаешь, вот так и приходится вникать в чужие заботы, — сказал он мне, когда обнадеженная женщина отошла.
В депо мне уже рассказывали об этой черте характера Максима Игнатьевича, о его отзывчивости к чужим заботам и нуждам.
Одно время ему пришлось водить пассажирские поезда местного сообщения, курсирующие на участках Златоуст — Челябинск и Миасс — Кропачево. Состоят эти поезда обычно из десяти — двенадцати жестких вагончиков, и ездит в них преимущественно рабочий народ.
Водители тяжеловесных товарных поездов смотрят на местные, как лошадь на муравья, а машинисты скорых или пассажирских дальнего следования с иронической усмешкой говорят:
— Да разве это поезд — у каждого столба останавливается!
Между тем эти скромные работяги, действительно останавливающиеся на каждой, даже самой маленькой станции, так же, как скорые, подчиняются строгому графику расписания, и движение их также рассчитано по минутам. Только соблюдать этот график машинисту гораздо тяжелее как раз из-за множества остановок, и тут требуются особые навыки.
Навык пришел к Максиму Игнатьевичу не сразу, но вскоре пассажиры стали отмечать классную работу механика и по характеру езды узнавали, что поезд ведет Куприянов. А его уже захватила новая мысль, связанная с заботой о пассажирах.
Вы, наверное, заметили, что на перегонах между железнодорожными станциями, почти у самой линии встречаются путевые казармы. В каждой такой казарме живут со своими семьями путевые рабочие. Жизнь их как бы привязана к линии, но отрезана от городов и селений. Между тем необходимость общения с населенными пунктами у жителей путевых казарм ощущается постоянно. Ведь, скажем, продовольственная лавка находится при станции, школа, куда ежедневно надо бегать детишкам путейцев, тоже при станции, и почтовое отделение там же, и медицинский пункт, и многое другое, без чего трудно обойтись человеку. А до станции от казармы пять, а то и десять километров. Летом в хорошую погоду это расстояние кажется совсем незначительным и пробежать его — одно удовольствие, но в осеннюю распутицу или зимой не очень-то разбежишься. Тут уж было бы лучше подъехать. Однако поезда возле одиноких казарм не останавливаются. Вот и случается, что на какой-нибудь станции или разъезде подойдет к электровозу путеец и попросит машиниста:
— Механик, будь таким добрым, притормози маленечко у моей казармы, я спрыгну там.
— А если шею сломаешь?
— Не, мы привычные…
Если машинист добрый, он, подъезжая к казарме, сбавит ход поезда, и путеец благополучно спрыгнет у своего жилья. Однако иной раз прыжок приводит к беде.
Вот об этом-то и задумался Куприянов. «А что, если у самых удаленных казарм поезда местного сообщения будут делать хотя бы полуминутную остановку? Какое облегчение было бы для путейцев!»
Поговорил он об этом с другими машинистами. Те согласились:
— Конечно, для путейцев удобство будет огромное, но как на это посмотрит начальство?
— Да ведь график-то ломать не придется. Остановки можно делать за счет нагона времени в пути. Давайте попробуем, что получится? — предложил Куприянов.
Попробовали. Оказалось вполне возможным, не выходя из графика, дополнительно делать на больших перегонах две-три остановки возле казарм.
С формальной точки зрения этот самовольный эксперимент можно назвать нарушением дисциплины, но он дал основание поставить вопрос о том, чтобы начальник дистанции узаконил дополнительные остановки.
— Не было у бабы хлопот, так она поросенка купила! — ответил начальник дистанции. — Вы же на себя лишнюю обузу берете!
— Зато людям удобнее станет, — сказал Куприянов.
И вот дополнительные короткие остановки вошли в расписание. Теперь, если у путейцев появлялась необходимость наведаться на станцию, то им уже не надо прыгать с поезда на ходу или топать по шпалам пешочком десяток километров.
О душевной чуткости и щедрости сердца Куприянова особенно убедительно свидетельствует история с неким Алексеем, из деликатности назовем его Фоминым. Эту историю я приведу здесь так, как услышал ее от самого Максима Игнатьевича.
Началось с того, сказал Куприянов, что однажды вызвали меня в горком партии и предложили отправиться в Златоустовскую тюрьму, чтобы побеседовать с заключенными.
Я спрашиваю:
— О чем же беседовать?
А мне говорят:
— Расскажи им о своей жизни и о работе.
Ладно, пошел. Начальнику тюрьмы говорю:
— Вы соберите мне ребят помоложе, дайте тот материал, из которого еще людей можно сделать.
— Мы именно так и предполагали, — отвечает он.
И вот сидят передо мной воры, мошенники, словом, уголовные элементы, заключенные на разные сроки. Некоторым лет по тридцать и больше, но есть и совсем молодые — лет по семнадцати. Стал рассказывать им всю свою жизнь, как она складывалась, к чему я пришел.
— Вот видите, — говорю, — когда-то и сам я чуть было не споткнулся. И меня бы завела та дорожка в тюрьму, потому что другого конца у нее не бывает, рано или поздно, а быть бычку на веревочке. Теперь же я человек. Работа для меня — радость жизни, и не стыдно мне людям в глаза поглядеть…
Тут некоторые из них заявляют:
— Вам, действительно, повезло. Вы в тюрьме не сидели, а мы уже вроде клейменые. Значит, у нас такая судьба.
— Ерунда! — говорю. — Ваша судьба от вас же зависит. Отбудете срок и берите ее в свои руки, вставайте на правильный путь.
Вот так поговорили мы с ними, поспорили и даже маленько поругались. А через какое-то время вернулся я из очередной поездки, дома никого не было, прилег отдохнуть. Слышу, стучатся. Открываю дверь. Входит незнакомый человек лет тридцати. Одет неважно — засаленная стеганка, брючишки потертые и помятые, на ногах полуботиночки стоптанные. Спрашивает:
— Можете вы меня выслушать?
— Проходите.
Прошел он в комнату, сел на стул. Носом сопит, смотрит исподлобья и в сторону.
— Ну, — говорю, — какое у вас дело ко мне?
Он еще больше потупился и отвечает:
— Я только что из тюрьмы вышел. В общей сложности почти десять лет отсидел.
— За что?
— По указу, два-два.
— Я, — говорю, — не юрист и в этих статьях не ориентируюсь. Вы мне попрямее скажите.
— Проще сказать — ограбление.
— Ну а теперь что думаете?
— Решил покончить с преступной жизнью.
И тут в первый раз он в глаза мне взглянул. Дескать, поверю или не поверю?
— Правильно, — говорю я ему. — Очень хорошо, что приняли вы такое решение.
— Принять-то принял, да только получится ли?
— Это от вас зависит.
— Не только от меня, — сказал он и снова набычился. — Знаете, как к нашему брату относятся? Приходишь в отдел кадров, посмотрят документы — рецидивист, уголовник, и тут же отбой — не нуждаемся… Что же мне, опять на хазу идти?
Вижу, что парень переживает мучительно. Если не поддержать, опять поскользнется.
— Хорошо, — говорю, — а что вы можете делать? Специальность какая-нибудь, кроме тех, что статьями предусмотрены, у вас есть?
— В слесарном деле кое-что понимаю. Не очень шибко, но ведь и подучиться могу. Помогите мне на работу устроиться!
— Ну а какие документы есть у вас?
Подает он мне новенький паспорт и справку. В ней сказано, что Алексей такой-то освобожден из мест заключения по отбытии наказания.
— Ладно, — говорю, — Алексей Батькович, постараюсь помочь тебе устроиться на работу, но и ты не подведи уж меня.
— Слово даю!
— В таком случае денька через два заходи.
Пообещал я ему, значит, и мне свое слово держать надо. Пошел в партийный комитет, в профсоюзную организацию просить за этого парня и добился, что приняли его в вагонное депо, на первое время подручным слесаря. И даже койку в общежитии ему выхлопотал.
Стал он работать. А я как бы со стороны наблюдаю за ним, из виду не выпускаю. Парень старается, хотя нет-нет да в чем-то и прорвутся блатные привычки.
Прошло месяца три, дело уже к весне было. Снова является ко мне Алексей.
— Максим Игнатьевич, я опять к вам за помощью.
— Что у тебя случилось?
Он рассказывает, что хотелось костюм в рассрочку купить, а бухгалтерия гарантийную справку не выдает, мы, говорят, на тебя еще не надеемся. Костюм же вот так, позарез ему требуется.
Спрашиваю:
— А что тебе так приспичило, уж не собираешься ли пятки салом намазывать?
— Что вы, Максим Игнатьевич, разве могу я вас обмануть!
Потом мялся, мялся да и сказал:
— С девушкой я познакомился, а в этой одеже встречаться с ней совестно.
— Что за девушка?
— Да у нас же на железной дороге работает проводницей, Ниной зовут ее.
И вспомнилось мне, как сам я, когда за Тоней ухаживал, переживал из-за того, что костюма у меня не было, что в старой красноармейской гимнастерочке на свидания ходил. «Ах, шут возьми, — думаю, — помочь надо парню».
