Эльмар Грин - Другой путь. Часть вторая. В стране Ивана
Одна из женщин сказала:
— Да уж решила, Василь Мироныч. Чего уж там скромничать перед заезжим-ти гостем. Хороший дом. Дай бог каждому колхозу такой. Только почаще кино присылай да с телевизором поторопись. На одном радио тепере-тка далеко не уедешь.
Один из мужчин, помоложе остальных с виду, добавил:
— А к зиме лыжи приобрести необходимо. Тоже очень полезный вид отдыха, особенно для молодежи.
Парторг согласился с этим, но сказал:
— Не все сразу. Дайте срок. Будет вам и белка, будет и свисток.
Я сперва не понял, к чему он упомянул свисток и белку, когда дело касалось лыж и телевизора. Но потом догадался, что белка и свисток — это единственное, что еще было ему по средствам. Все остальные деньги колхоза ушли на этот красивый дом, которым они похвастались перед заезжим-ти гостем. Не думая о завтрашнем дне, они ухлопали сюда все деньги, а когда принялись подсчитывать, выяснили, что у них осталось только на белку и свисток. Да и то надо полагать, что втайне они надеялись поймать белку даром в своем собственном лесу, а для свистка сорвать прямо в поле зеленую дудку, за которую им тоже не понадобится платить господу богу ни копейки. Вот до какого состояния докатились они со своим домом отдыха.
Тем не менее люди, сидящие в катере, продолжали говорить о лыжах, о коньках, о санках, о телевизоре, о телефоне, о новом радиоузле в новом доме культуры и о всяких других способах украшения человеческой жизни. Видно было, что они еще не сумели охватить умом всю глубину постигшего их страшного разорения и потому не отказались от своих пустых мечтаний. Один я пока что сумел доподлинно разглядеть всю безвыходность их положения своим прозорливым умом. Но я не пытался их больше просвещать, молча прислушиваясь к их певучему говору. Бог с ними. Зачем наводить людей на невеселые догадки? Придет время — откроют все сами и тогда успеют еще наплакаться.
Катер быстро скользил вниз по Оке, увозя меня обратно в их разоренный начисто колхоз. Правый берег реки высился крутым зеленым обрывом, над которым лепились кое-где деревни, тоже, наверно, успевшие разориться. Так, надо полагать, обстояло у них дело с деревнями. Все они были разоренные. А как же иначе? Так уж принято было считать в иных местах за пределами России, что ничего хорошего в ней быть не могло, только плохое.
Катер быстро скользил по сверкающей глади плохой русской реки Оки. Ее правый берег высился над водой крутым зеленым обрывом, на котором красовались плохие русские деревни. А левый, низменный берег то подступал к воде плохими сочными луговыми травами, то повисал над ней живыми зелеными валами лиственного леса.
Где-то мне однажды объяснили, почему реки на земле имеют разные по высоте берега. Это будто бы потому, что земля, вращаясь постоянно к одну сторону, заставляет воду прижиматься плотнее к другой стороне. Вода прижимается и размывает понемногу землю. Размывая ее, она постепенно сама перемещается к этой стороне, оставляя с другой стороны размытую низину. Происходит это перемещение так медленно, что люди его не видят, живя на земле всего какие-то десятки тысяч лет. Только за миллионы лет можно это заметить.
Все как-то странно складывается в жизни человека. Земля проходит в небесах свой постоянный путь, провертывая вокруг себя за двадцать четыре часа все свои сорок тысяч километров, составляющих длину ее поверхности по кругу. Многие миллионы лет совершает она этот путь, никуда не отклоняясь. И вращается она вокруг себя на этом пути всегда в одну и ту же сторону, с одной и той же скоростью, показывая этим человеку пример удивительного постоянства. А человек не желает перенимать ее постоянство. Рожденный столь примерной планетой, он все время норовит идти наперекор ее правилам. И если говорить о постоянстве, то проявляется оно у него лишь в одном: он постоянно изыскивает способы, как сделать легче, богаче и полнее свою крохотную жизнь. И чем дальше, тем эти искания упорнее. Дошло уже до того, что в некоторых странах Земли эти искания провозгласили главным видом деятельности народа и правителей. Не мудрено, если при таком союзе их усилия где-то уже стали давать плоды.
Катер все скользил среди свежести и блеска, которыми был наполнен этот кусок мира. Скоро он вернулся к тем просторам реки, где ее обрывистый правый берег отодвигался от воды, уступая место широкой полосе луговой низины, уже знакомой мне. В эту низину сквозь прорези в зеленой стене обрыва выходили старинные овраги, давно ставшие у своего выхода широкими травянистыми долинами, поросшими березняком. Через одну прорезь на низину выходила двумя рядами своих домов деревня Листвицы. В другой прорези уместилось целое футбольное поле, где ребятишки уже гоняли мяч. По одной из этих прорезей в низину выходила дорога. Высоко над ней, по обе ее стороны, высились крайние дома деревни Корнево. Я знал эту деревню. Я жил в ней когда-то, ночуя у человека с непослушными руками и ногами, который сам почему-то не ночевал дома.
И тот высокий выступ на краю обрыва я тоже знал, ибо стоял на нем однажды возле развалин церкви, слушая смешную сказку о том, как на этой высоте вырастет у них четырехэтажный дворец культуры. Но теперь я прощался со всем этим, потому что уже окончательно выяснил самое последнее, что еще касалось жизни их колхозов. Больше узнавать о русских колхозах мне было нечего.
Сенокос на береговой низине, как видно, близился к концу. Косари сгрудились у двух последних стогов, заделывая их вершины и подчищая вокруг них место от остатков сена. Парторг привстал над бортом катера и помахал им рукой. Они тоже помахали ему в ответ руками, косынками, граблями, вилами и даже прокричали что-то веселое.
Миновав сенокосную луговину, катер обогнул капустное поле. Здесь низина сузилась, позволив далекому береговому обрыву снова приблизиться к воде. И здесь катер подошел наконец к причалу напротив деревни Чуркино. Мы все вышли на берег. Кое-кого из прибывших встретили ребятишки. С ними они разошлись в разные стороны. Меня никто не встретил. Меня готовились встретить совсем в другом месте. И, торопясь попасть скорее туда, где меня готовились встретить, я направился к пристани.
Парторг в это время выкатил мотоцикл из деревянного сарайчика. Я остановился. Что-то надо было, пожалуй, сказать ему на прощание за все его заботы обо мне. Подумав немного, я свернул к нему с дороги и постоял немного возле него, ожидая, когда он кончит разговор с маленьким черноглазым мальчуганом, вцепившимся своими ручонками в заднее сиденье мотоцикла. На мальчугане были знакомые мне короткие синие штаны и белая рубашка с короткими рукавами. Я уже видел однажды этого мальчугана в том садике, где они так безжалостно разнесли мои финские сказки. Он цеплялся за мотоцикл и упрашивал парторга:
— Прокати, дядя Вася, а? Прокати!
Но парторг отвечал:
— Нельзя, голубчик. Упадешь.
А тот уверял:
— Не упаду, дядя Вася! Вот увидишь! Ну, прокати-и!
Дядя Вася, кажется, был в затруднении. Он явно не хотел обидеть мальчика и потому медлил трогаться с места, выжидательно озираясь вокруг. Заметив меня, он как будто обрадовался и сказал мальчику:
— Попроси вон дядю Лешу. Если он тебя подержит — поедем.
И красивые черные глаза мальчонки мигом обратились ко мне, и мне он сказал с робкой надеждой:
— Дядя Леша, вы подержите?
Милый мой мальчик! Ну конечно же, я тебя подержу. Разве может отказать тебе в таком пустяковом деле твой дядя Леша! Я усадил его перед собой на заднее сиденье и надежно оградил с двух сторон руками, взявшись ими за кожаную скобу. А он положил свои ручонки на кисти моих рук. И мы понеслись вдоль нижнего края обрыва мимо косарей, идущих и едущих домой с береговой низины, где они за два дня превратили сырую луговую траву в полсотни стогов сухого сена. Черные кудряшки мальчугана трепыхались на ветру, касаясь моего подбородка. И когда нас встряхивало на ухабах, его худенькие ручонки сильнее сдавливали кисти моих рук.
Парторг остановил мотоцикл у футбольного поля. Мальчонка мигом спрыгнул на землю и, крикнув на ходу: «Спасибо, дядя Вася! Спасибо, дядя Леша!» — умчался в отдаленный уголок поля, где стояли приспособления для разных детских игр и где уже шла игра в маленький мяч, поддаваемый палками. Проследив за ним с улыбкой, парторг спросил меня:
— А вы как, Алексей Матвеич, со мной дальше махнете или посмотрите, как наши тренируются? У них завтра матч с командой колхоза «Луч».
У меня не было надобности ехать с парторгом дальше. Что я там у него не видел? Я все видел и знал, что касалось их колхозов. На пристань мне надо было теперь идти, чтобы уехать вечером в город Горький, а оттуда в Ленинград, где тосковала по мне моя женщина. И ведь я, кажется, уже шел к пристани, но вот так получилось… Да, все у них тут заодно.
Парторг спросил еще раз:
