Леонид Кокоулин - Колымский котлован. Из записок гидростроителя
Подруливает Гена, выкатывается из кабины. Маленький, кругленький, как бочонок, этот Гена.
— Шамовку сюда везти?
— Погоди, Гена.
— Вези, вези сюда! — Кричит Славка.
Я смотрю Гене на ноги.
— Какой размер? — не подойдут Славке, у него лапа дай бог.
— Да я на четыре размера больше ношу.
— Сей момент, — Вячеслав Иванович прыгает на одной ноге. Гена снимает яловые на меху сапоги.
— Примерь, у меня кабина те-о-п-лая.
Славка примеряет Генины сапоги.
— О’кэй!
Подходит Володя Гущин.
— Ну что тянете кота за хвост…
— У тебя есть сапоги? — спрашиваю Володю.
— Где-то кирзухи валялись, а че?
— Надевай, Володя, и ты сапоги.
— Да я и так уже насквозь выхлюпался. Теперь все равно.
— Нет, ты надень. И телогрейку запахни. Ну, будем теперь базарить, запахивайся.
Наледь, словно блины на сковородке, обошла тяжеловес, разливается, а у «Колымаги» морщится. Парни, хлюпая по воде, сцепили поезд.
— Дерните пока вполсилы, не изо всей дурацкой мочи.
Ребята согласно кивают — расходятся по машинам и натягивают тросы. Отхожу на обочину так, чтобы меня видели из всех кабин. Мигнул фонариком, рывок. Еще мигнул. Еще рывок. Лязгнул, погудел металл и затих. «Колымага» даже с места не тронулась, только разве еще глубже осела. А-а, что будет, даю команду — полный вперед. И распадок застонал от рева моторов. Застрелял под колесами лед, покатилось в сопки и где-то застряло в гольцах эхо. Тяжеловес задрожал, дернулся, выплеснул из-под колес воду, посунулся, но вобрал лошадиные силы тягачей. Замер. И тут я увидел, как балку на водиле перечеркнула трещина и стала растягиваться. Я помигал фонариком. Прибежал Василий без шапки, нараспашку.
— В чем дело, Антон? Кажись, ведь стронулась, пошла, — начал он сердито выговаривать, но, увидев водила, осекся. — Эва-а оно что.
Над головой звездное небо. На земле из туго набитых темнотой распадков резучий ветер. Серенький пар от наледи припадает и рябит в отсвете фар.
Гена все канючит.
— Остывает чай ведь, пирожки стынут, придется еду собакам выбросить — зря старался.
— Я тебе выброшу, — шипит на него Славка.
— Надо пожевать, — говорит и Василий. — Прийти в себя…
Мы разбираем колбасу, хлеб и залезаем втроем к Славке в кабину.
Василий Андреевич на переднем сиденье. Мы со Славкой за его широкой спиной. Чай пьем из одной кружки по очереди. А вообще Славка любит всухомятку есть, а потом запивать кружкой холодной воды. Но сейчас не может, без примочки давится. Еще на ЛЭП Славка всегда возил термос с кипятком, я пью горячий, он снегом разбавляет.
— Тонизированная, — говорит.
Я другой раз скажу:
— Прохватит тебя эта тонизация.
— С чего бы это, я жареные гвозди могу кислотой запить…
— Ну уж так и кислотой, хвастун ты, Славка!
— Не веришь? Да у нас, если хочешь знать, в чистом виде кислота в кишках, ну если не в кишках — все равно в брюхе имеется.
— Я вот тоже раньше мог, а теперь колиты, гастриты, черт-те что. Вот и ты приобретешь.
Славка мычит, согласно кивает, ему некогда разговаривать. Умял полбулки хлеба, палку колбасы и вывалился из кабины, сразу свободнее стало.
— Кабина узкая, а так бы можно минут на двадцать кости бросить, — говорит Василий. — Он доедает ночной обед; складывает в мешочек кружку, сахар. На лице у него белая щетина торчит как алюминиевая щетка — никогда не замечал у него такого.
— Чего уставился? — трогает он ладонью подбородок. — Зарос, как Дед Мороз. В баньку бы с веничком, а, Антон?
— Однако трогать будем…
— Будем.
Мы вылезаем из кабины и, поднимая ноги, как цапли, идем к тяжеловесу.
— До чего же штука вредная, эта наледь…
Ребята долбят лед. Славка в одном свитере.
— Ты бы хоть шубу набросил, Славка.
— Шубу? Талип говорит, в шубах не работают, в шубах греются, — и Славка налегает на лом.
— Постойте, ребята. Ну-ка разойдитесь. — Василий идет к своей машине. Разворачивается и с разгона колесами ломает лед, таранит буфером. Только брызги во все стороны, светлячками, бабочками.
— Хариусов не подави, — кричит Славка.
Как только Поярков раскрошил лед перед «Колымагой», ребята снова сцепили поезд. А у меня ноги гудят, хоть впору садись прямо в наледь.
Из-за тягача высовывается Гена.
— Все в порядке, дед: заварили водило, но там какой-то субъект на легковушке на горло берет.
— Пропусти его, распорядись, ты же сам голова…
А Василий уже сигналит фарами, ходу просит. Мигнул фонариком, и в ответ погасли фары. Люди, машины, земля — все слилось воедино. Переключились, и тут же вспыхнули фары. Зазвенели тросы — чувствую, пошла родная, милая кобыла, кобылка. Из глушителей языки пламени, снопы искр. Большая тень поползла по обочине. Это «Колымага» на брюхе, как гигантский бульдозер, буровит впереди себя вал ледяного крошева.
Тягачи все яростнее ревут. Только бы тросы не подвели, выдержали. Но тень все медленнее и медленнее двигается, вот уже и совсем затаилась. Тягачи исходят в надсадном реве моторами, еще немного усилия, еще рывок… Пригляделся: Гена со своими сигнальщиками бросает под колеса песок. Молодцы, догадались! Тягачи собирают всю силу — и еще рывок. Вал льда хрястнул и, звеня, рассыпался. «Колымага» подмяла лед, словно вынырнула, подросла и побежала, оставляя черную воду. И в этой воде роились звезды, как серебро в черни.
— В ажуре, дед, — улыбается Гена.
— Ты почему пост оставил?
— Как оставил? — разводит руками Гена.
В это время подходит сержант и докладывает Гене.
— Хорошо, — говорит Гена, — разрешаю движение. Только лично проверьте объезд.
Сержант, козырнув, уходит.
— Я его у дорожников нашел, — поясняет Гена. — Инспектор он — понял! А то с этими шоферами никакого сладу нет. Все норовят проскользнуть, как будто на свадьбу. А кому загорать охота?..
Высветлило. Отделились горы, в небе заблестел шпиль гольца.
Я подсаживаюсь к Славке в машину.
— Дед, кичиги, видишь? — показывает он на стайку мерцающих у самого горизонта звездочек. — Может, и мы кемарнем секунд?
— А чайку не попьем?
— Энто можно.
И Славка помигал фарами.
Василий потянул поезд на обочину.
— Пить, дед, хочется, так бы и похлебал галушек.
— Ну и обжора ты, Славка, стал.
— Едой говорят силу не вымотаешь…
Поезд прижался к спуску горы, потух, затих. А впереди все разгорался и разгорался белый клык Тальского перевала. Мы все заснули.
Пробуждение было тягучим и сладким. Ныли в суставах руки, ныла поясница.
— Не спишь, Антон? — спросил Василий, поворачиваясь на сиденье. Под ними гудели пружины.
— Что, уже? — буркнул сквозь сон Славка. — Только ведь легли.
Василий выбрался из-за рычагов, ногой открыл дверку и вывалился наружу. Нас обдало холодом. Через несколько минут за бортом кабины послышались шаги, голоса, кто-то ударил кувалдой по железу.
— Ты уже, дед, пошел? А я, один момент, досмотрю сон.
— Дрыхни, дрыхни.
У «Колымаги» Гена со своей командой сигнальщиков скалывает лед. Настраивает сварочный аппарат.
— Дед, где этот Диксон, не на реку выехал спать-то?
Я хотел ответить, но тут появился Славка.
— Привет! — заискивающе поздоровался Гена.
— Привет, привет от старых штиблет…
— Чертова шарманка, никак не заводится, Вячеслав Иванович!.
Славка сладко зевает и лезет под капот.
— Ну так и знал, так и есть, оборвали дроссель, разве это порядок — олухи. Вам только на ишаках ездить. Ну тебя, Гена, заводи сам. Техника такая, с ней надо, как с барышней — по-хорошему, поласковее, а не дергать.
— Ну завел…
— Надо же, и аккумуляторы посадили. Охо-хо! Гена, Гена — одним словом — интендант — вот ты кто, Гена.
— Сам ты Чижик!
Славка смотрит из-под локтя на Гену.
— Крутни-ка, товарищ интендант-педант. Поработай ручками… если головка тю-тю…
Гена вставляет в храповик заводную рукоятку и зло дергает. Мотор чихнул.
— Будьте здоровы, — откликается Славка.
— А нам и на бюллетене неплохо.
— Правильно, товарищ интендант, еще прошу.
Гена еще раз проворачивает рукоятку. Мотор затрясся, набирает обороты. Гена трясет Славке руку.
— Ну, я пойду погрею свою ласточку, а ты, Гена, много воздуху не давай, ладно?
Славка прячет багрово-красные руки и трусит вдоль поезда. Я иду за Славкой. Из-под тяжеловеса вылезает Поярков, разгибается, преграждает дорогу.
— Антон, натяжные тросы оборвало. Надрывы в косынках заварим, а что делать с тягами? Думай, Антон.
