Ухожу, не прощаюсь... - Михаил Андреевич Чванов
Вертолет не пришел и завтра. Семен Петрович перестал ходить к Эмману. Мы сидели около своей палатки на хрустящем черном пепле, которому, куда ни глянь, не было конца, над ним поднимались тяжелые и едкие испарения. Семен Петрович то и дело вытаскивал из своего рюкзака косметический крем и подолгу тщательно втирал его в пальцы — не каждая женщина так следит за своими руками. За этим занятием его застал Эмман.
— Что это он? — вполголоса спросил меня Вячеслав Борисович.
— Что? — не понял я.
Широко раскрытыми глазами Вячеслав Борисович повел в сторону Семена Петровича. На губах его бродила чуть ли не презрительная улыбка.
— А, — засмеялся я. — Он же хирург! Готовится к операциям.
— Каким операциям?
— Пятнадцатого у него в клинике уже операционный день. Пальцы должны быть гибкими, чувствительными. А здесь они огрубели.
— А, — облегченно сказал Эмман.
На третий день пришла радиограмма, что до пятнадцатого числа вертолетов вообще не будет — нет горючего. Мы в последний раз пообедали все на том же черном пепле — крошечный кусочек желтого, завалявшегося сала, вытрясли крошки из мешочка из-под сухарей.
— А дальше как? — спросил Семен Петрович. Он уже, кажется, со всем смирился.
— Пойдем на поклон к вулканологам. К Эмману.
— Неудобно. Они же сами почти впроголодь.
— А что делать?! Все равно поделятся… Ничего, с голоду не помрем.
Но с вертолетом нам все-таки повезло. В этот же день к вечеру он неожиданно вывалился откуда-то из-за Толбачика, навис над бочками из-под горючего. По номеру в бинокль я узнал вертолет хабаровских геодезистов. Сначала в Федотовке царило растерянное недоумение, ведь была радиограмма, что вертолетов не будет, потом к нему бросились десятки разное время ожидающих оказию людей, и пилот побоялся приземлиться на взлетной площадке, завис в стороне, я заранее понял его маневр, кинулся наперерез. Пилот махнул мне, я дал условный знак Семену Петровичу, бросился к палатке — собирать ее было уже некогда, кое-как напялив рюкзак и согнувшись под ним, побежал обратно к вертолету, с ужасом видя, как вокруг него сжимается кольцо бегущих со всех сторон людей, во что бы то ни стало всех их нужно было опередить. Казалось, сердце не выдержит, сжав зубы, я подналег, и мы раньше других оказались в чреве вертолета, вслед за нами успели заскочить еще несколько человек, и, пока остальные соображали, в чем дело, вертолет уже набирал высоту. Внизу одиноко белела наша палатка — а ладно, ребята заберут! — жалко только, около нее остались валяться мои видавшие виды сапоги: нехорошо бросать вот так честно и долго послужившие тебе походные вещи, или надо закопать их, или сжечь, но сейчас было не до этого — видит бог, но все равно я чувствовал угрызение совести — и через два дня уже вполне цивилизованных мытарств мы снова были в Ключах на сейсмостанции.
Степанова на станции не застали — улетел на Шивелуч. Спросили про Федорыча, как он там, на Апохончиче.
— Вроде бы ничего. А Степанов даже рад» что разбило всю аппаратуру, институт будет вынужден монтировать на станции новый щит. Со старым-то замучились.
После полудня появился Степанов. Мы передали ему просьбу Севы Козева и Володи Ушакова о замене.
— Хорошие они парни. Но вряд ли теперь я их скоро сниму. Заменить-то некем. Федорыч вон совсем один сидит, а его оглушило к тому же. День лежал. Двое суток рация молчит, я уже не знал, что делать. И вертолет как раз не могу выбить. Приехал, а он ничего не слышит, кричу — не слышит. «Сильно оглушило?» — «Да нет». Тайком за сердце хватается. Боится, что с сейсмостанции сниму. Или на Ключевской не возьму. Я, говорит, по-прежнему тренируюсь. А на картошку Севе и Володе — попрошу в школе — пионеров-тимуровцев пошлют, выкопают. Федорыча я хотел туда, на Толбачик, послать, да теперь ему восстанавливать Апохончич.
— На Ключевской-то когда собираетесь? — спросил Семен Петрович.
— Да, наверное, теперь только уж на следующей неделе наконец соберусь.
— Я вас прошу, Владимира Федоровича с собой не берите. Как врач вам говорю.
— Да я уж пробовал его отговаривать, но бесполезно.
— А вы прикажите — и все.
— Приказать, конечно, можно, — усмехнулся Степанов, — но как последнее у человека отбирать? Он ведь ради этого и прилетел на Камчатку.
— Семен Петрович, — спросил я, когда мы вышли, — неужели у него дела так уж плохи?
— Ну ладно, на Апохончиче пусть живет. Но на Ключевской… Высота, кислородное голодание, загазованность. Вы же видели, какие оттуда вернулись ребята.
— Но сами-то вы тоже… — У меня чуть не вырвалось «хороши», но я вовремя остановился.
— Что вы имеете в виду? — строго спросил Семен Петрович.
— У вас тоже здоровье-то далеко не блестящее, — начал я изворачиваться.
— О чем вы? Ну-ка договаривайте!
— На том же Толбачике в такую-то загазованность лезли. Там и здоровые-то легкие вот-вот оторвутся.
— Откуда вы знаете? — нахмурился Семен Петрович.
— Случайно в поликлинике узнал.
— В поликлинике? От кого?
— Просто на приеме попался на глаза список.
— Хм! — покачал он головой. — Ну и работает эта поликлиника. Приеду…
— В этом никто не виноват. Врача вызвали на минутку, ну, я и заглянул.
— Ребята знают? — усмехнулся Семен Петрович.
— Нет, наверное, по крайней мере я им не говорил.
— Впрочем, никакого секрета я из этого не делаю… Еще будучи аспирантом, получил большую долю радиации — из-за преступного ротозейства в соседней лаборатории. И не подозревал об этом, только страшная слабость, пока однажды не свалился на улице. Помимо белокровия, развился туберкулез. Ну теперь, слава богу, это дело уже прошлое, только от шевелюры моей, видите, что осталось…
Только через год с лишним я попал в Москву. Так уж получилось: год пролетел, словно день, в чертовой свистопляске, больше всего угнетало, что занимаюсь совсем не тем. Все это долго и ни к чему здесь объяснять, только кончилось это больницей, и подвело меня, пошло вразнос, что я меньше всего ожидал, — сердце. Впрочем, этого нужно было ожидать, но мужик, пока гром не грянет, не перекрестится, а если и перекрестится — тут же забудет. И вот после больницы я приехал в Москву — поразведать: как жить с моим сердцем дальше. Устроившись в гостинице и отвалявшись с час пластом на кровати, пока отходило сердце — боже мой, какой-то год назад я легко взбегал на вулканы! — первым делом позвонил по телефону, который мне дал Владимир Федорович Танюшкин. В ответ были короткие гудки, когда телефон бывает занят. Вечером я позвонил еще раз — то же самое. Позвонил
