Иван Щеголихин - Дефицит
— Я с вашего позволения, прибыл, извините за беспокойство, — сказал Зиновьев заискивающе.
— Чего тебе? — Головы не повернул и ни один мускул его не дрогнул.
— Нужен совет, ваше э-э-э, космическое высочество.
Старец убрал ноги со стола, оперся о кресло обеими руками, встал с кроватным скрипом в суставах, опять пошел к доске, написал: «Ушла на базу», подумал-подумал, взял тряпку и стер последние афоризмы про шайбу и про базу, после чего вернулся в кресло и, не глядя на Зиновьева, углубленный в свои мытарства, спросил:
— Чего тебе надо, хиляк? Я тебя не вызывал.
Ну и ну, что еще за хиляк? Хоть ушам не верь.
— Нужна помощь, ваше высочество, наставления, указания и неотложные меры.
— Ходют тут всякие.
Не только одеяние старца, но и лицо у него было иным — не умудренным и не взыскующим, как в тот раз, а сугубо земным и ультрасовременным — губа брезгливо от-квашена, в глазах тупое, прямо-таки тупейшее равнодушие и рот постоянно открыт, будто у него аденоиды или полипы, морда дебила, ни дать ни взять, что как раз и модно в миру-то, на броде и на эстраде, и тут Зиновьев наконец-то вспомнил: да ведь он же ему сам советовал! Старец на земле побывал, в нужды населения вник, как всякий неофит усвоил то, что сверху лежит, — и вот вам, пожалуйста, любуйтесь на него и радуйтесь. Зиновьев поискал еще земные приметы, в окно выглянул — так и есть, «Лада» стоит шестой модели и номерной знак белый «АД-666». Что же, тогда этикет меняется, с такой публикой надо вести себя понаглее.
— А вежливее со мной нельзя? — сказал Зиновьев и ногами ощупал облако под собой, не нагревается ли? А то ведь и баралгин не поможет, если такого хиппака раззадоришь, они же ведь без руля и без ветрил. Кстати, и сковороды что-то не видно. — Послушайте, а сковороду вы что… отключили?
— Энергетический кризис, балда, — пояснил старец.
Да тот ли перед ним старец, в конце концов? Может быть, у них пересмена, скользящий график, и Зиновьев не к тому попал? Да нет вроде, сменщик ему по штату не полагается, он один, един, всеблагой, всевышний. Ну а коли так, неужели он забыл про свои наказы, угрозы и требования в прошлый-то раз? Такую прожарку Зиновьеву устроил, век не забудешь, а что теперь? Настроил, мобилизовал, накачку дал, распекачку и все забыл. Надо же контролировать исполнение, — растил в себе негодование Зиновьев. — Пусть ты на земле побывал, переоделся, рожу свою, извините, лик свой под дебила перестроил, но сущность-то твоя первозданная должна сохраниться?!
Злись не злись, а если уж большое начальство тебя в упор не видит, то делай вывод. Составляет старец заповеди, прими посильное участие и не суйся со своим личным под видом общественного. Зиновьев зычно, как в степи, откашлялся, привлек внимание и изрек на пробу:
— Языком мели, а рукам воли не давай! — В словах его и намек содержался особливо не бесчинствовать, если что.
— Ла́жа, — отозвался старец лениво, но все-таки плешь свою поднял и на Зиновьева посмотрел, значит, клюнуло.
— Моя хата с краю, — увереннее предложил Зиновьев.
— О, да ты молоток, смотрю, волокешь. — Старец прошагал к доске, четко выписал зиновьевскую подсказку, отряхнул руки от мела. — Ну, чего там у тебя протекло? — небрежно спросил, как слесарь-сантехник.
— Поговорить бы надо. Желательно по душам.
— Валяй, только покороче.
— В прошлый раз вы со мной вели разговор, между прочим, поучительный. Я его принял к сведению, но есть определенные трудности. Вы должны меня понять правильно и помочь мне. Поможете? — повысил голос Зиновьев.
— Все для блага населения, — как заведенный, сказал небесный старец совершенно земным голосом.
— Ситуация сложилась такая: я уже не беру.
— Ну? — сказал старец, глядя на Зиновьева с приоткрытым ртом, ну прямо с брода чувак или с эстрады этот, как его, из кулинарного техникума.
— Я даже не намекаю, мало того, я категорически отказываюсь, — не помогает! Сами суют, силком суют, вы понимаете, силком? Что прикажете делать? — Зиновьев даже шагнул вперед, требуя усиленного внимания; и тут старец оживился, легонько хлопнул себя по лбу, кажется, даже произнес: «Эврика», пошел к доске и написал четко: «Только бульдозер от себя гребет».
— Не хватит ли? — сказал Зиновьев, теряя уже терпение. — Пора подвести черту.
— Фигня, — отозвался старец. — Надо семь как минимум, иначе не комплект. Чего там у тебя еще есть, пошарь во лбу? Только чтобы верняк, актуальное.
Зиновьеву тут и думать не надо, чего-чего, а такого добра у него навалом.
— «Ты мне, я тебе», — предложил он. — Иначе говоря, любовь к ближнему, если по-старому.
Старец охотно принял эту максиму, мало того, поставил ее на первое место, затем, возвратясь к столу, сказал:
— Утрясем вопрос и провентилируем тики-так. — Похлопал себя по карманам, ища закурить, вытянул пачку «Кента», щелкнул зажигалкой «Ронсон», выпустил дымок, и пижонское колечко сизым венцом повисло над его головой, как на картинке Жана Эффеля.
— Вы, я вижу, на земле побывали на грешной и вкусить кое-чего изволили, — заметил Зиновьев.
— А как же? Ближе к массам. Нельзя отрываться, изучать надо нужды, потребности и чаяния.
— Надо бы людей к порядочности призвать, совесть окончательно потеряли. — Возможно оттого, что подобная фраза была Зиновьеву не совсем к лицу, она как бы свернулась в нуль и легким таким флером ускользнула в космическое пространство, не задев головы старца.
— Толкуют, вишь ли, что бога нет, что он умер и всякую-такую лапшу на уши вешают. А я докажу! Это вы там умираете да не сдаетесь, а я гибкий, тики-так. — Он самодовольно ухмыльнулся и выпустил еще два колечка дыму.
Зиновьев тяжело вздохнул, не видя признаков для своего утешения. Старец на земле насмотрелся, наслушался, принял все некритически и решил возглавить движение вместо того, чтобы поставить ему заслон. Пошел на поводу у толпы ради дешевого авторитета.
Зиновьев с тоской огляделся — куда теперь обращаться за помощью, кому высказать покаяние и попросить всепрощения? — увидел, наконец, сковороду пресловутую, но, бог ты мой, в каком она состоянии? Бесхозный инвентарь, осиротело пустынный, с ошмотьями горелой ржавчины в сизом полумраке заброшенности; с дальнего его края доносилось слабое шарканье метлы, словно по асфальту. Зиновьев вгляделся и сквозь облачко рыжей пыли различил призрачное созданьице с острыми крылышками за спиной, вот оно взмахнуло метлой — звякнула и покатилась пустая бутылка, еще взмахнуло — затарахтела консервная банка, облачко вздымалось и отходило в сторону, и одно, и другое, и третье.
Старец между тем докурил сигарету, загасил ее о подошву и щелчком пульнул окурок в пустоту.
— Сатане теперь кранты, дорогуша, конфронтации никакой. А что помогло? Связь с земными нуждами помогла. Не отрывайся, познавай, изучай запросы — такая, вишь, злоба дня.
— А кто тебя надоумил, как не я? — возмутился Зиновьев. — Хотя бы спасибо сказал.
— Спасибо, дарагой. Ты мне, я тебе. Хошь, судьбу предскажу?
С поганой овцы хоть шерсти клок. Зиновьев увидел сбоку полки с тяжелыми фолиантами, полная батарея от «А» до «Я», корешки кожаные с выпуклыми полукружьями, и на них бронзовые буквы — «Книга судеб», — прочитал Зиновьев, склонив голову набок.
— Как твое фамилие? — спросил старец.
Раньше знал, маразматик, досконально все.
— У тебя склероз, дед, переходи на сыроедение.
— Ничто человеческое мне не чуждо, страдаю провалами.
Он опустился, — вот в чем главная его беда, — до земной нужды снизошел, пал долу. Люди тянутся к небесам неспроста, в космос взмывают по извечной тяге к возвышенному, а эта орясина старая, наоборот, опустилась до простого смертного и слышишь теперь, что боронит? Вместо того, чтобы взять человека за уши и тянуть из рутины на высоты духа, он сам скатился и погряз в болоте, поддался заразе разложения и подобающе принарядился, каналья.
— Стадо без пастыря разбредется, — сказал ему с упреком Зиновьев. — Вести же надо его.
— Хочешь, чтобы я зазнался? — подозрительно спросил старец. — Чтобы оторвался? Хрен тебе. Я демократичный и общедоступный. А стадо из отдельных голов состоит и каждая запрограммирована и внесена, куда надо, все тинь-тили-линь. Как фамилие, спрашиваю?
— Так для чего ты сидишь тут? Вахтером устроился, синекуру нашел, халтуру?
— В длинной поле запутаешься, длинным языком удавишься, — беззлобно парировал старец. — Подай фолиант.
Зиновьев, делать нечего, шагнул к стеллажу, учуял мышиный запах, пылесос тут еще не освоен и про хлорофос не ведомо, посмотрел по корешкам «Зан, Зен, Зин», вытащил тяжелый, как аккумулятор на «Жигулях», том и подал старцу, тот положил книгу перед собой, водрузил на нос очки, опять же тонированные и со значком фирмы на стекле, раскрыл, послюнявил палец, полистал.
