Мария Халфина - Повести и рассказы
Заплатин опять, скрипнув стулом, повернулся к окну.
— Девчонки между собой дружные, привязаны друг к другу. Так ведь у нее, у тещи-то, ни совести, ни жалости ни на грамм нету. Нинке она что хочешь спустит, Нинка — любимица, на мать похожа, красивенькая… А Танюшка в меня уродилась. Бабка как разозлится, начинает поливать: «Пакля рыжая… чухна конопатая… Заплаткина порода». А Нинка плачет: «Разве Таня виновата, что на папу походит?»
Супруга моя — красавица, а я, сами видите, лицом не задался. Теще брюнеты по вкусу, а я и мастью не вышел, фамилия моя — и та ей ненавистна. Она как хочет Томку побольнее задеть — начинает ее величать «мадам Заплаткина…»
— Из этих слов я могу понять, что вашей жизни с женой мешает ее мамаша… — осторожно начал Колмаков. — Может быть, вам действительно лучше пожить одним, разобраться в отношениях?.. Ведь у нее, насколько мне известно, есть другие дети…
— Некуда ей ехать… Никому она не нужна… — угрюмо отозвался Заплатин. — Ни с кем она не уживается. У сына два раза жила, невестка-змея, видишь, с сыном ее, с Шуриком, развела. К старшей, к Зинаиде, переехала — зять не по душе. У нас тоже третий раз живет. Старшие дети ей не больно и нужны. Для нее один свет в окошке — Томка. И ее поедом ест: зачем за неровню замуж шла… Мы же из-за нее и из Новосибирска уехали… Только начали здесь по-человечески жить, девчонки душой оттаяли, а она опять прикатила… Судьбу Томкину с генералом устраивать… Овдовел генерал-то на нашу беду…
Опять этот проклятый генерал… Все вроде ничего, рассуждает нормально, здраво, а потом опять — генерал…
— А может, Иван Поликарпович, вам отдохнуть бы поехать? Я поговорю с завкомом, выбьем путевочку в санаторий. Отдохнете, тогда и будем решать, что делать…
— А может быть, вы мне и в психиатричку путевочку схлопочете? — покривился Заплатин. — Ладно, Петр Захарович, вы мне в общежитии место дайте и, попрошу вас, воздержитесь, не вмешивайтесь пока в мои дела. Я пошел.
Он встал и, не прощаясь, сутуло сведя под спецовкой худые плечи, длинный, нескладный, молча пошел из кабинета.
Дня не хватало.
Дела, одно другого важнее, спешные, неотложные, обступали со всех сторон.
Завод переходил на пятидневную неделю, предстояло общее партийное собрание, готовились к открытию нового заводского дома культуры.
Из мыслей не идет Заплатин с его «семейным конфликтом». Легко сказать, не вмешивайся пока, воздержись… Попробуй воздержись, если торчит оно, как заноза в пальце, тревожит, не дает покоя.
Идешь по цеху — вот он, Заплатин, склонился над станком, худой, сутулый, с серым окаменевшим лицом.
То вдруг в напряженной сутолоке дня тревожно кольнет мысль: как она там сейчас, эта… синеглазая? Молодая еще, глупая, натворит беды, будет потом всю жизнь казнить себя…
То встанет перед глазами искаженное злобой и болью лицо матери…
И девчонки… большие ведь уже, все понимают… «Папуленька… Папуленька…» По силам ли хрупкому ребячьему сердчишку такое испытание — разрываться между матерью и отцом?
Нельзя дальше тянуть. Не может он, не имеет права воздерживаться. И право его и долг его — искать выход из людской беды.
На столе его ждала почта. Извещение горкома о семинаре… Бланки отчета… Приглашение военкомата на встречу ветеранов войны с призывниками.
Колмаков вскрыл последний конверт. Три страницы убористого машинописного текста… Бросилось в глаза первое слово обращения — «мама» и восклицательный знак.
Колмаков потянулся за брошенным в корзину конвертом. Нет, все правильно: наименование завода, партбюро… секретарю. Ну что же, товарищ секретарь, выходит, кому-то нужно, чтобы ты прочитал это чужое письмо, адресованное чьей-то чужой маме…
«Мама! Я получила письмо депутата райсовета товарища Анисимовой, которая живет рядом с вами. Итак, ты своего добилась: развела Ивана Поликарповича с Тамарой… — прочитал Колмаков и тихонько присвистнул. — …Развела Ивана Поликарповича с Тамарой. Но тебе показалось этого мало. Чтобы свалить вину на Ивана, ты грозишь написать на него жалобу в партбюро.
Предупреждаю: копию этого письма я одновременно высылаю секретарю его парторганизации.
Я не могу позволить тебе клеветать на такого чистого и честного человека, как Иван Поликарпович. Через неделю начинаются каникулы, я за тобой приеду. Пишу тебе это письмо для того, чтобы раз и навсегда все обговорить и не вступать с тобой в личные объяснения.
Говорить с тобой невозможно. Любой разговор ты превратишь в дикий скандал, с истерикой и визгом.
Не обижайся, что я пишу о наших семейных делах всю правду, ничего не скрывая.
Пришло время поставить точки над i.
Секретарь парторганизации, к которому ты сама обратилась, для Ивана, да и для всех нас человек не чужой. Он должен во всем разобраться и понять, как могли в нашей семье сложиться такие тяжелые отношения.
Я прекрасно знаю, на что ты делаешь упор в своей жалобе. Во-первых: оставшись молодой вдовой, ты самостоятельно воспитала троих сирот-детей. Жертвуя ради детей личной жизнью, всех поставила на ноги, дала им образование.
Второе: Тамара, истерзанная неудачным браком с Иваном Поликарповичем, доведена его ревностью до нервной болезни, и твой материнский долг и твое материнское право не оставить дочь в беде, вмешаться в их жизнь и т. д. и т. п. Другими словами, добиться от Ивана развода.
Никогда ни я, ни Шурик, даже во время твоих диких скандалов, ни в чем тебя не упрекали.
Мы тебя любили. Ты для нас была самой красивой, самой умной. Мы гордились тобой. Мы могли обвинять кого угодно и в чем угодно, но только не тебя. Ты всегда была права.
Ты была уверена в нашей любви. Ты внушила себе, что твой материнский авторитет в наших глазах ничто не может поколебать. Ничто не может лишить тебя нашей привязанности и уважения.
А ведь все это осталось в прошлом. Не все можно забыть и простить — даже матери.
Несколько слов о твоих „жертвах ради детей“. Когда мы были маленькими, ты много работала, чтобы прокормить и одеть нас. Но никогда в своей „личной жизни“ ты не считалась с нами.
После смерти папы ты трижды выходила замуж. Но ты ни с кем не могла ужиться. Второй из твоих мужей мог заменить нам отца. Мы уже начали к нему привязываться. Особенно Шурик — ему так нужен был отец. Тамары еще тогда не было. Не знаю, что между вами произошло, я была девчонка, очень тебя любила и считала, что в разрыве был виноват он.
Он ушел, ты привела третьего. Родилась Томка, но ты уже начала увядать, а он был моложе тебя. Начался в нашей несчастной семье ад кромешный. Ревность, скандалы, взаимные оскорбления. И все это происходило на глазах Шурика и Томки.
И после разрыва с ним ты себе ни в чем не отказывала. Мы жили в деревне. Сколько грязных сплетен, обидных намеков, прямых оскорблений пришлось мне и Шурику проглотить, пока мы не уехали в город!
Напомню тебе одну сцену. Я, обливаясь слезами, умоляла тебя не ездить больше вдвоем с Матейкиным в лесхоз, потому что Матейчиха грозит „выхлестать“ в нашем доме окна.
Ты влепила мне две полновесные оплеухи, потом закатила истерику, а я целовала тебе руки, просила прощения. А на кровати в два голоса кричали Шурик и Томка.
Через несколько часов ты, веселая и нарядная, уехала в лесхоз. И, конечно, не одна.
Теперь о нашем образовании. Я благодарна тебе, что ты дала мне возможность закончить десятилетку и поступить в институт.
Шурик и этого был лишен. Закончив семь классов, он бросил школу, потому что после моего отъезда в город некому было возиться с хозяйством. В те трудные годы жить в деревне без коровы, без свиньи, без огорода было невозможно.
Перейдя на четвертый курс, я забрала Шурика к себе, и только тогда он смог закончить школу и начать готовиться для поступления в вечерний институт.
Я не выходила замуж, чтобы учить Шурика, а потом нужно было помогать и тебе. Хозяйство ты ликвидировала, начала прихварывать, а красавица Томочка требовала немалых расходов.
Ты же считала, что я не могу выйти замуж, потому что некрасива, — ты ведь в женщине ценишь только красоту.
Ты с сочувственной улыбочкой величала меня „вековушкой“ и „христовой невестой“.
Так вот: образования мне и Шурику никто не давал. Мы его получили сами. А Тамара не получила ни высшего, ни даже среднего. И в этом повинна только ты.
С пеленок ты внушала ей, что она красавица и что ее сила и счастье в красоте и женском обаянии.
Она ушла из восьмого класса, и ты с этим мирилась. Она металась от одного дела к другому. Курсы английского языка (станешь переводчицей, будешь вращаться среди иностранцев); курсы стенографии (устроишься секретарем к начальнику, будешь вращаться среди больших людей); какие-то курсы художников-гримеров (поступишь в театр, будешь вращаться среди артистов).
