Иван Абрамов - Оглянись на будущее
— Привет, дедушка! — громко, как глухому, крикнул Ивлев, остановившись в створе странной калитки. Как в той присказке: дом продали, ворота купили. Для чего калитка, если нет забора? Может, вместо пограничного знака? Дескать, от сих пор начинается нашенская территория.
Не шелохнулся дед. Может, не услышал приветствия, погруженный в свои думы, а то и не захотел общаться. Это с ним тоже бывает. С чужими людьми он не шибко. Пришел, а кто тебя звал?
Подождал Виктор, оглядывая владения, улыбнулся своим выводам, прошел по тоненькой дорожке, стесненной буйной муравой, тщательно вытер ноги о половичок, позвал зычно:
— Эй, на вахте!
— Не кричи, дед смерть как не любит голосистых, — отозвался Иван из каких-то глубин своего странного поместья.
Сняв устрашающую трафаретку, Виктор зашвырнул ее в лопухи, ступил через порог и замер, наткнувшись на грозный окрик:
— Ноги!
— Что… ноги?
— Вытирай!
— Я вытер.
— Э-э, тоже мне! Это вам баловство — такие полы мыть? — Иван грякнул чем-то и где-то, Виктор отступил. Долго и старательно, кряхтя и притопывая, вытирал ноги, пока не услышал: — Хорош, можете входить!
— Ты всех таким гвалтом встречаешь? — спросил Ивлев, во второй раз переступив порог.
— А ты думаешь, это шать-мать полдня тут ворызгаться? Космические наслоения. По нашим залежам запросто можно эпохи сосчитать. Дед очки втирает… Да проходи, проходи.
Судя по голосу, не сказать, чтоб горем убит. Приободрился Ивлев. Честно говоря, в Ивановой беде он видел и частицу своей вины. Он все же технолог, а сыр-бор горел именно по технологическим мотивам. И это хорошо, что Иван не пал духом. Стоит посреди комнаты, как монумент. Босой, штаны закатаны до колен, на воротнике ни единой пуговицы. Чем-то напоминает добра-молодца. Потому тряпка в руке — не тряпка вовсе, а боевая палица. Ахнет сейчас — и конец сказочке.
— Ну и ну! — покачал Ивлев головой. — Химик! Что ж ты потоп устроил? Вода в подпол, подбор гниет. Грибок заведется, рухнет все.
— Пущай на месте гниет, — ответил Иван старой присказкой. — Да не торчи ты бревном в глазу. Вон туда ступай! — указал на табуретку у окна. — Не скалься, сказано, не то полыхну тряпкой по твоей визитке — ни одна химчистка не поможет. Я мигом, тут раз плюнуть осталось. Сиди, дыши. Почитай, если хочешь. Во-он там! — указал тряпкой на книжный шкаф.
Ступая на носки и балансируя руками, Виктор прошел в красный угол, но садиться не захотел. Он — рабочий и сын рабочего, впервые в такой вот квартире. Вырос в стандартных условиях молодежных общежитий, изредка навещал товарищей, перекочевавших в квартирки для молодых специалистов, бывал на квартирах разных начальников, где на старинных коврах спят старые сенбернары или «боксеры». Квартировал почти в таком же домике. Но, как ни странно, впервые ступил в гнездо потомственных рабочих, сохранившее все отпечатки былого. На плечистом комоде, иссеченном глубокими трещинами, — модель мартеновской печи. Работа равняя, филигранная. Над центральной заслонкой надпись старославянской вязью. Прочесть без увеличительного стекла трудно. Да и не в тексте дело. От прадеда осталась, вот что в этой модели. Справа от мартена — семейная фотография в рамке из морских ракушек. Слева — тоже в рамке, Похвальная грамота, как видно, тридцатых годов. Над комодом зеркало, похожее на лист свинца. Тоже в рамке. Рамка выщерблена во многих местах, немного сбочилась. Не пользуется это зеркало особым вниманием. А в святом углу, вместо икон, очень давний, весь в мушиных следах, желтый от старости плакат. Полудугой по верхнему обводу: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» Усатый рабочий в наглухо застегнутой куртке опускает в красную урну белый листок. В овале, исходящем изо рта рабочего, бегущие вкось и вкривь буковки: «Все, как один, проголосуем за депутатов рабочих и солдатских представителей!»
— Не узнал, да? — спросил Иван, указывая на плакат. — Это ж дед наш. Первый бюллетень опускает за первый наш Совет.
И правда Гордей Калиныч. Точно так. Бравый был. Но что ж это он разместился на иконном месте? А Иван с гордостью сказал. Наверно, любит объяснять, управится — подробнее расскажет.
Ну, да и все. Голо на стенах. Пузатенький книжный шкаф, как незваный гость, притулился в дальнем, в полутемном углу. Иванова койка как-то колченого к стенке приткнулась. Как держится еще? Лет сто, не меньше отслужила Стрельцовым. Прикрыла убожество старческое смятой байковой одеялкой, выставила ухо подушки, к чему-то прислушиваясь. Доживает век. Может, все это — насчет династий — пустые слова? Тянется да тянется однообразная жизнь в таких вот закоулочках, наслаиваются один на один безликие дни и годы, а в результате — династия. Что в этом загадочного, что заманчивого, что похвального? Чем тут гордиться?
«Ну а тут у него что? — распахнул Ивлев дверцы книжного шкафа. — Чье тут? Тоже от дедов-прадедов?»
Две верхних полки плотно уставлены томами Ленина. Интересно, нетронутые стоят или брал их тут кто-нибудь? Вытащил наугад из самой середины, раскрыл. Ого! Закладки недавние. С бисерными надписями. На полях тоже пометки. Тоже недавние. Аккуратные, карандашом, без нажима. Что тут, что? Разное тут, не все понятно. Да не в этом дело, не в этом. Читает человек, вникает. Ну, ну! Поставил том, прицелился, взял тоже наугад со средней полки. Куприн. Рядом — Шекспир, Гете, Пришвин. Поискал глазами, нет, никакой системы. Добывалось в разное время, вставало в шкафу где придется. Да и что тут систематизировать?
На корточках сидеть неудобно. Повернул табуретку набок. Достал с самой нижней полки что-то переплетенное в дерматин. Раскрыл. Гегель. Тоже недавно в руках был. Наверно, дед увлекается. Иван как-то сетовал. Взял тетрадку с обтрепанными углами. Не то дневник, не то какие-то конспекты. То отчетливо, почти каллиграфическим почерком с ровненькими полями, то вкось и вкривь какими-то каракулями. Полистал, хотел сунуть на место. Прощально пробежал глазами фразу и сел поудобнее. Емкая фраза.
«Ничего никому не навязываю, но прошу быть взаимным».
Чье-то изречение? Умозаключение самого Ивана? И дальше:
«Нам часто говорят, что мы идем нетореной дорогой. Это верно лишь по отношению к первым рядам. Остальные двигаются по такой глубокой колее, что из нее не вывернуться и при желании. Это сужает наш кругозор, обрекает на отмирание многие наши качества человека».
Факт, что не изречение. Недостаточно отчетливо для цитаты. Но само по себе интересно.
«Надо спросить: он-то как хотел бы? Цепью идти, как в штыковую атаку? Каждому и самолично изобретать собственное колесо? Нет, не о том тут написано. Не о чем спрашивать. Но… чем же он недоволен? Что у него отмирает?»
Перевернул несколько страниц. Прочитал бегло:
«Наши производственные отношения стоят на трех китах: производительность, качество, дисциплина. Пора подумать о четвертом: духовность человека. Рано или поздно именно этот кит встанет во главе. Пора выращивать красивые души».
«Как это делать? — задал Ивлев вопрос, словно не читал записи неведомо каких лет, но разговаривал с Иваном сейчас. — Ты умеешь, ты знаешь? Этим человечество занято с самой своей колыбели. Этим и теперь заняты…
Проповедь, — сам себя остановил Ивлев. — Но и он хорош. Растить красивые души. Легко сказать. Но… кто же, кто у нас теперь занят именно этим?»
И окликнул:
— Иван.
— Аюшки.
— Ты партгрупорг, почему ты не растишь красивых людей?
— Что, что? А-а-а! Не лез бы ты куда не просят. Уф, черт, легче две смены подряд отработать, чем с этими полами… Насчет красивых ты не понял. Я не о гусарской красоте.
— Не затевай полемики, — попросил Ивлев. — Умойся, переоденься в парадное. К Леониду Марковичу пойдем.
— Не могу, — отказался Иван. — Да и незачем. Гостей жду.
— Каких?
— Эт наше дело. Ты вон что, глянь тот рулончик, — указал на лист ватмана, свернутый трубочкой. — Глянь, не шебурши. Мы, сам знаешь, академий не кончали. А насчет гостей — ты тоже в списке. — И, размахнув дверцы старенького шифоньера, принялся переодеваться.
Развернул Ивлев рулон. Положил на стол, придержал края ладонями. Спросил, в самом деле не поняв что к чему:
— Это что — церковь?
— Коттедж, — уточнил Иван.
— У-ууу! С вестибюлем, с мезонином, с верандой в сад. Мезонин для домового, что ль?
— А библиотека, а гостиная, — как бы похваляясь, добавил Стрельцов. — Оранжерея тоже. Смотри между верандой и вестибюлем.
— Раскатали-и! — покачал Виктор головой. — На кого рассчитан?
— На всю бригаду.
— Не понял. Генку тоже сюда? Чуков, как известно, в трехкомнатную секцию перебирается.
— Тебя пригласим. Сергея в бригаду перетащим.
— Ты не знаешь, где Сергей?
— Ну и что? Выручим. Давно пора его под контроль… — Иван поперхнулся, что-то увидав в окно, засуетился, прыгая на одной ноге. Виктор тоже выглянул, пошире открыв створки. У калитки, положив обе руки на головку столбика, стояла Зоя. Стояла и смотрела куда-то поверх задичавшего шиповника. Дед, кому-то сигналя и перебирая ногами, возвещал громко и сварливо:
