Борис Левин - Юноша

Только Праскухин собрался уходить, как в кабинет вошел Эммануил Исаакович. Он сел в кресло, снял кепи, вытер платком лоб и стал говорить о том, что для хозяйственных нужд «Книга — массам!» необходим хороший арап, который мог бы доставать стройматериалы, пилы, вагоны, лопаты, грузовики. Эммануилу Исааковичу с большим трудом удалось найти такого человека.

— Это хороший арап. Он из-под земли все достанет. Он будет всех хватать за горло. Потом у него есть всюду связи. Нам необходим такой арап.

— Зачем нам арап? — удивился Праскухин.

Эммануил Иссакович вновь перечислил неоценимые качества арапа. Праскухин сказал, что такой сотрудник, помимо того, что дискредитирует «Книга — массам!», будет еще воровать.

— Это я учел, — заметил деловито Эммануил Исаакович. — Ну, украдет сто — двести рублей, но он нам вполне окупится: зато будет работать как следует.

— Если он хороший работник, платите ему сто — двести рублей лишних, но чтоб без всяких арапских штук и не крал!

— Это невозможно. Все равно будет красть. Надо идти на это сознательно.

— Раз так, — рассердился Праскухин, — так гоните его в шею к чертовой матери. Нам таких не надо. У нас социалистическая стройка. Арапские методы хороши при капитализме.

Эммануил Исаакович при упоминании о социалистической стройке, социализме немедленно увядал. Глаза тускнели, а на лице появлялось выражение почтительной скуки.

Праскухин давно это заметил и сейчас строго сказал:

— Мне кажется, Эммануил Исаакович, что вы плохо верите в то, что мы действительно строим социализм. Вам, наверно, кажется, что это не серьезно. Так просто, разговоры. Болтовня. Запомните раз и навсегда! Мы строим социализм. У нас не просто стройка, а социалистическая стройка. И кто плохо в это верит, тот никогда не будет хорошо работать.

Эммануил Исаакович встал, с достоинством произнес:

— Александр Викторович, судя по вашему тону, мы с вами навряд ли сработаемся.

— Если вы не откажетесь от старых навыков, то никогда не сработаемся! Об этом надо прямо сказать.

— Тогда разрешите, — выговорил с болью Эммануил Иссакович, тряся головой, — меня больше не считать сотрудником «Книга — массам!».

— Вам виднее, — заметил спокойно Праскухин, убирая со стола бумаги.

Эммануил Иссакович ушел обиженный. Его поражало жестокое хладнокровие Праскухина. При таком недостатке работников он швыряется преданнейшими сотрудниками. Идея проекта принадлежит Эммануилу Исааковичу. Он весь организационный период вынес на своих плечах. «И вот вам — благодарность! Вот как меня ценят!..». Недаром его предупреждали, что Праскухин груб.

Александр Викторович уже по дороге к Кузьмину подумал: если Эммануил Исаакович так легко мог отказаться от сотрудничества, то, значит, это дело ему не дорого. Если так, то не жалко. А если «Книга — массам!» действительно ему дорога, то ничего — вернется.

Праскухину открыла дверь жена Кузьмина.

— Ваня дома? — спросил он громко.

Она тревожно посмотрела на Александра и сообщила шепотом, что ее муж очень болен, и заплакала.

Праскухин сразу стих, на цыпочках вошел в комнату к больному. То, что он увидел, его страшно поразило. На кровати лежал восковой силуэт прежнего Вани Кузьмина. Небритая кожа стянула лицо; усталые руки поверх одеяла.

— Садись, — сказал тихо больной и печально, как-то одними белками, посмотрел на Александра.

Стоящая у дверей жена, уронив голову, плакала.

— Оставь нас, Феня…

Когда она ушла, больной рассказал, что у него язва желудка. Два раза оперировали, но безрезультатно. Он ничего не может есть. Долго лежал в больнице. Но вот уже неделя, как дома.

— В больнице надоело. И ни к чему это… Да и врачи не скрывают.

Праскухин начал торопливо говорить о том, что, возможно, врачи ошибаются… Потом, язва излечима — он читал об этом… Больной скривил губы в улыбку. Александру стало совестно.

— Я за время болезни прочел уйму медицинских книг. Так что мне все известно… Плохи мои дела… Видишь, как… — грустно сказал Кузьмин. — Ну, а как ты, Саша?

Праскухин очень подробно рассказал ему идею «Книга — массам!».

— Я шел сюда специально затем, чтобы договориться с тобой о работе, — закончил он. — Пошел бы, Ваня?

— Пожалуй, да, — вздохнул больной.

Наступила тишина. Слышно было всхлипывание жены в соседней комнате.

— Все время плачет, — раздраженно сказал больной. — За ней это водится — нытье и вечная панихида.

Праскухин почувствовал, как у него самого навертываются слезы.

— Пойду покурю, — сказал Александр. Ему хотелось выйти из комнаты, успокоить плачущую женщину.

— А ты здесь покури, — предложил Кузьмин.

— Могу потерпеть.

— Кури, Саша! Я бы и сам закурил, но ни одной затяжки не выношу: рвет… Что ж ты молчишь? Рассказывай, что слышно? Кого видишь?

Праскухин пожаловался, что не хватает работников.

— Ты знаешь, — сказал Ваня, — у меня есть на примете талантливый химик… Ну-ка, открой шкаф, достань из пиджака записную книжку: там записан его телефон… Я его знаю по Стеклофарфортресту. Беспартийный, но преданный нам человек.

Праскухин записал себе адрес химика.

— Еще кого-нибудь не порекомендуешь?

— Надо вспомнить… А отдел кадров разве не присылает?

— Присылает, но, во-первых, сам знаешь, этого недостаточно. И потом, хочется какое-то ядро сколотить особенно надежных.

Праскухин рассказал о профессоре В. и об Эммануиле Исааковиче.

— Перед уходом к тебе поругался с ним. Пристал, что нам нужен хороший арап.

Кузьмин улыбнулся.

— Он не плохой работник, — продолжал Праскухин, — но каждый раз с ним одна история. В нем очень живучи навыки старого хозяйчика. Вот и сегодня: «Нам нужен арап. Арап все достанет», — и Александр представил Эммануила Исааковича.

Кузьмина это смешило.

— Поскобли меня, Саша, — сказал он неожиданно, потрогав усталыми пальцами заросшую шею.

Праскухин охотно согласился его побрить. Направил бритву, намылил впалые щеки. Изображал развязного парикмахера: «Вас не беспокоит?» Когда он брил подбородок, тепловатый, нехороший запах изо рта больного напомнил о смерти. Праскухину стало невыносимо жаль Кузьмина. Молча добрил его.

Больной посмотрелся в зеркальце.

— Спасибо, — сказал он. — Терпеть не могу шершавости… Даже как-то легче стало… Ко мне заходят товарищи… бреют…

Александру дольше оставаться было тяжело.

— Я пойду, — сказал он. — Тебе ничего не надо?

— Нет… Мне ничего не нужно… Но вот что… Прикрой-ка крепче дверь…

И Кузьмин сказал, что после его смерти у него останутся двое ребят. Девочки. Надо последить, чтоб дети выросли коммунистами.

— На жену не надеюсь… Кто ее знает… Я об этом еще кой-кому говорил, вот и тебя прошу, Александр…

— Обязательно, Ваня… Но зря ты это… У тебя организм здоровый… Язва рассасывается… Я знаю много примеров…

Праскухин чувствовал, что говорит глупости и что ни одному его слову Кузьмин не верит. Больной с грустным презрением, одними белками посмотрел на Александра.

Праскухин пожал влажную руку Вани.

Он пришел домой совершенно расстроенный. Его душили слезы. Александр прислонился к стенке, зажав рукой глаза.

Он не слышал, как в полуоткрытую дверь вошла Нина. Ее поразило отчаяние в фигуре Праскухина. Она испуганно приблизилась к нему, коснулась вздрагивающего плеча.

— Александр Викторович!.. Праскухин!..

Он обернулся и, по-ребячески всхлипывая, сказал:

— У меня товарищ умирает. — Не глядя на Нину, он угрожающе добавил: — Подлая смерть! Вот еще с кем нам предстоит бороться!

Нина смотрела на него зачарованная. Ей хотелось сказать ему что-то очень нежное, но ни слова не могла выговорить. Сдавило горло, и она почувствовала слезы.

— А почему вы плачете, Нина? — спросил Праскухин.

— Я… так… Я очень устала. То есть я не то хотела сказать.

С Праскухиным Нина себя чувствовала умней, значительней и уверенней. Это сказывалось на работе в фабзавуче, на заседаниях художественного совета ситценабивной фабрики — во всей Нининой жизни.

Им никогда не было скучно.

— Вы мне представлялись положительным героем… из театра МГСПС… Я вас боялась. А сейчас совсем не боюсь.

— Этаким железобетонным передвигающимся памятничком?.. Да? Смешно!.. А вы мне, Нина, вначале показались немного ненатуральной…

— Как это?

— Вот так: неестественно улыбались, умничали.

Нина смутилась.

— Не краснейте, — продолжал Праскухин. — Я знаю… Вы очень правдивая… Но вот вы часто нападаете на Синеокова, Фитингофа. Правильно. Их надо разоблачать, но не у себя в комнате, как это делаете вы… Фитингофы, Синеоковы имеются не только в искусстве. Они и в Центросоюзе, и у вас на фабрике. С ними надо бороться публично: на собраниях, в печати… А вы почти весь свой запал тратите в комнате. Получается, что вы от них страдаете — и нет никакой возможности бороться с этими Фитингофами. Это же неверно!