Иван Свистунов - Жить и помнить
— Закончим с костюмом.
— Не беспокойтесь! Одену вас — мать родная не узнает. Сейчас сниму мерочку. — Пшебыльский вытащил из кармана записную книжку и сантиметр. — Так-с! Согните руку. Вот так. Плечи пошире сделать? Правильное решение — сменить форму. В наши дни не следует лишний раз напоминать о своей службе в иностранной армия.
Дембовский насторожился:
— Вы думаете?
— Скоро и вы так будете думать. Однобортный? С жилетом? — И, опустив сантиметр, сел на стул. — Как живет мой племянник? Вы часто с ним встречались?
— Я уже говорил вам, что видел его всего один раз. Он принес письмо и попросил передать его вам. Вот и все.
— Вот и все! — усмехнулся Пшебыльский. — Только один всевышний знает, где начала и где концы. Мне жаль, что вы не подружились с ним. Он настоящий поляк.
— Так уж получилось. Когда будет готов костюм?
— Через два дня примерка, — значительно подчеркнул Пшебыльский слово «примерка» и, хотя сунул в карман записную книжку, прощаться не собирался. — Не были, значит, близко знакомы с ним? Очень жаль! — И неожиданно спросил: — Как вам нравится в Польше?
Ян уже ругал в душе младшего брата, давшего адрес подозрительного портного. Может быть, и не портной он. Проговорил уклончиво:
— Мне трудно судить. Я долго не был на родине, а здесь так много нового, что сразу и не разберешься.
— Справедливо, — Пшебыльский заговорил по-приятельски: — У вас, верно, есть друзья, которые помогут в правильном свете увидеть и оценить все факты и явления.
Разговор принимал неприятный характер.
— Да, у меня есть друзья.
— Не сомневаюсь. Но не забывайте слова Экклезиаста: во многой мудрости много печали; и кто умножает познания, умножает скорбь. Помните старых друзей? Вы помните пана Войцеховского?
Теперь Дембовский был убежден, что имеет дело с провокатором. Спросил резко:
— В чем, собственно, дело?
Не обращая внимания на враждебный тон Дембовского, портной-буфетчик сообщил доверительно:
— Говорят, что сын старика Войцеховского, как и вы, служил в английской армии.
— Не встречал! Я спешу. Давайте закончим с костюмом. Какой у вас материал?
— Сейчас покажу образцы. А вы вспоминаете те годы?
Дембовский усмехнулся. Вспоминает ли он те годы? Да разве их забудешь! Ранения. Госпитали. Черный песок пустынь… Спросил прямо:
— Почему вас интересуют такие вещи?
— Вы пролили кровь за родину, за наше общее дело. Я думаю, мы найдем общий язык.
— О каком языке вы говорите?
Пшебыльский заголил гнилые зубы:
— Конечно о польском. Ваши товарищи в Лондоне…
— У меня там не осталось товарищей. Они погибли в боях или гниют в лесах Канады, в шахтах Шотландии.
— Остались идеи, за которые они погибли.
— Идеи! С тех пор как я вернулся домой, я многое узнал, о чем мне и не снилось. Как видно, там от нас тщательно скрывали правду.
Пшебыльский перестал улыбаться. Губы вытянулись узкой горизонтальной полоской.
— Вы оказались способным учеником новых друзей.
— Друзья мне открывают глаза, и я по-новому смотрю на мир, обдумываю и взвешиваю.
— Солдат учат не рассуждать, а выполнять то, что прикажут.
Много лет Ян Дембовский слышал такие речи. Много лет выполнял то, что ему приказывали. Сейчас даже напоминание об этом показалось оскорбительным.
— Теперь я решил прежде думать, а потом уж выполнять приказания.
— Вы не учитываете одну маленькую деталь, — усмехнулся портной. — Можно снять форму, но нельзя изменить биографию. Человек краткодневен и пресыщен печалями.
Дембовский встал:
— У меня нет охоты продолжать разговор.
— Напрасно. Вы должны понять простую истину. Кто вы такой? Солдат английской армии с американскими долларами в кармане. В органах государственной безопасности, смею вас заверить, сидят не простаки.
Дембовского взорвало. Ему угрожают! И кто! Плюгавый тип, не то портной, не то буфетчик, которого плевком убить можно!
— Вы смеете угрожать мне, видевшему Монте-Касино, Тобрук, Сиди-Барани! — у Дембовского перехватило дыхание. С каким удовольствием он хватил бы табуреткой по плешивому черепу. Какой костюм буфетчик хочет для него сшить?
— Монте-Касино! Это в прошлом. Надо смотреть вперед.
— Я смотрю вперед. И предупреждаю: не становитесь у меня на дороге. Шею сверну! — В подтверждение своих слов Ян так толкнул стоявший между ними стол, что тот с грохотом отлетел в угол. Вышел на площадку, с остервенением хлопнув дверью. Сбежал по лестнице, прыгая через три ступеньки. Скорей на улицу! К людям!
6. Родимые пятна
Когда смолкли шаги на лестнице, из соседней комнаты вышел Юзек. У него было такое выражение лица, словно он только что претерпел приступ каменнопочечной болезни.
— Видели? И Станислав такой. И отец! Все, все такие…
Пшебыльский вытер рукавом пиджака отсыревший череп.
— Ничего. У человека с таким послужным списком одна дорога.
— А что, если он все расскажет Станиславу? — от страха у Юзека слова застревали в горле.
— Не расскажет. У вашего брата рыльце в пушку. Он привез письмо из Лондона. Письмо могло быть и шифрованным. Доказывай, что ты не верблюд. Дело пахнет шпионажем. При такой ситуации лучше держать язык за зубами.
— Боюсь, пан Пшебыльский, — чистосердечно признался Юзек.
Пшебыльский с раздражением посмотрел на Юзека. Невольно сравнил со старшим братом и даже поморщился. Какая мразь младший Дембовский! У него трясутся не только руки и ноги, но все печенки и селезенки. Впрочем, момент, кажется, подходящий.
— Не Станислава вам следует опасаться. Есть угроза реальнее.
Юзек насторожился:
— Что такое?
Пшебыльский выдержал паузу.
— Мне не хотелось говорить, но поскольку вам грозит большая беда, то, пожалуй, лучше предупредить.
Такое вступление произвело бы впечатление и на более мужественного человека, чем Юзек Дембовский. Сразу же бешеной каруселью завертелись человеконенавистнические оскалы сторожевых овчарок, следователи, протоколы, допросы, тюремная камера с недремлющим глазком, два столба с перекладиной…
— Ради бога, пан Пшебыльский! Что такое?
Годами и житейскими передрягами иссеченное обличье Пшебыльского стало значительным:
— Мы располагаем достоверными данными: Элеонора знает о характере ваших взаимоотношений с администрацией лагеря.
Юзек понимал: Пшебыльскому нельзя верить и на грош. Хитрая, коварная гадина. Должно быть, все выдумал. Разыгрывает его. Но зачем? Какую цель преследует? Пугливые мысли бросались из стороны в сторону. А вдруг?
Пшебыльский сокрушенно покачал головой:
— Представляете, чем пахнет?
Юзек все представлял с излишней даже ясностью. Не спать по ночам. Ждать. Поминутно вздрагивать. У подъезда остановится машина. По-хозяйски застучат на лестнице казенные сапоги. Раздастся звонок, который может поднять и мертвого. Уверенный, как команда, голос прикажет: «Откройте!» И конец. Всему конец!
Теперь Юзек не мог сдержать дрожь. Она непроизвольно возникала внутри и трясла его, словно по сердцу долбил отбойный молот. Вдруг правда?
— Не может быть… Вы думаете… Знаете, мне порой и самому казалось. Она так враждебно ко мне относится. Что же делать?
Пшебыльский проговорил сочувственно:
— Да, ужасное совершается на сей земле. Но не теряйте надежды. Главное — сохранить свою жизнь. Я уже напоминал вам мудрость святых отцов: кто находится между живыми, у того есть еще надежда, так как и псу живому лучше, нежели мертвому льву. Дело идет о вашем спасении. Если Элеонора вас выдаст, вы никогда больше не увидите голубого неба, молодого женского тела, не пройдетесь с тросточкой по проспекту, не выпьете стакана вина. А жизнь так хороша!
— Что же делать? Посоветуйте, пан Пшебыльский. — Юзек изо всех сил старался сохранить спокойствие.
Пшебыльский был убежден, что Дембовский клюнет, но не ожидал, что все произойдет так быстро. Попался, как глупая плотва на мормышку. Видно, правы русские, утверждающие, что у страха глаза велики. Проговорил буднично, как о вещи само собой разумеющейся:
— Выход один — убрать Элеонору.
Юзек стремительно отскочил к двери, как бильярдный шар от кия, дрожащей рукой схватился за ручку — таким страшным, невозможным, чудовищным был совет Пшебыльского. Кадык судорожно бегал вверх-вниз — от волнения рот наполнялся липкой тягучей слюной.
— Вы с ума сошли! Ни за что!
Глядя на Юзека, Пшебыльскому было приятно сознавать, что есть на белом свете люди, еще ничтожнее и трусливее, чем он сам. Он, пожалуй, даже немного жалел молодого Дембовского.
— Вы хлюпик, Юзек. Неужели перезрелая, как тыква, девка вам дороже собственной жизни. Не в такое время мы живем, чтобы разводить антимонию. Даже в библии сказано: предай смерти от мужа до жены, от отрока до грудного младенца, от вола до овцы, от верблюда до осла. Должны понимать, что только мертвые не кусаются.
