Том 1. Романтики. Блистающие облака - Константин Георгиевич Паустовский
– Идите сейчас же ко мне!
Берг, спотыкаясь, вышел в сад. Обручев взял его за руку и повел в темноте, – Берг был близорук. Накрапывал редкий дождь.
– Ну, что ж вы молчите? – спросил Обручев.
– Несомненно, – пробормотал Берг, – здесь что-то есть. Если не для поисков, то для рассказа. Тема, понимаете. Надо использовать тему.
– Вы – вивисектор!
Ударила молния. В глазах Обручева она сверкнула гневной вспышкой.
В квартире доктора стоял розовый свет, сухой лоск паркета.
Берг закурил. Он, казалось, оглох; глаза его рассеянно бегали по стенам.
– Да… – бормотал он. – Конечно… Да, конечно… Это так… Занято, очень занятно… Пришел доктор.
– Ну, милый мой, – сказал он, – слава богу, ее успокоили. Никогда не делайте таких вещей. Вы не понимаете, как серьезно.
– Да, да… простите. Но почему на нее так действует эта фамилия?
Доктор помял в руке папиросу.
– Конечно, тут совпадение. Прежде всего она не настоящая киноартистка. Она недавно приехала в Одессу к брату, поступила на кинофабрику ради заработка. У нее очень фотогеничное лицо, ее взяли. Но дело не в этом. Она разошлась в Москве с мужем, – его фамилия Нелидов. Девичья же ее фамилия Левшина. Здесь был ее муж, он студент-химик. Человек крайне необщительный, молчаливый. Многого, конечно, нельзя выяснить. В конце концов я дознаюсь, в чем дело. Ходит к ней еще ее брат, он плавает третьим помощником на «Перекопе». С ним мне надо будет потолковать. А вы, я вижу, – доктор посмотрел на Берга, – порядочный путаник.
Когда вышли от доктора, дождь прошел, и земля шуршала, впитывая воду.
Окраинная ночь была безветренна, с огородов пахло зеленью. Подошел прямо из степи пустой вагон трамвая.
На следующий день на Австрийском пляже Берг вел себя странно, – помреж даже обиделся. Он не обратил никакого внимания на киноартистов, лишь мельком пробежал по ним взглядом и углубился в домино. Он путал, проигрывал и часто ходил к ларьку покупать «за проигрыш» пшенку, квас и папиросы. У стойки была толчея. Берг вздрагивал, когда холодное тело соседа или соседки в мокром купальном костюме прикасалось к нему, и с легкой досадой уступал место. Только к вечеру он нарушил молчание и спросил Обручева:
– Как вы сказали вчера, – вивисектор?
– Вот именно.
– Ага, – пробормотал удовлетворенно Берг. Два следующих дня шел дождь, было тепло и пасмурно, и в плане поисков произошла заминка: на пляжах не было ни души. Берг пропадал в городе, узнавал, обдумывал, был донельзя рассеян. Ночью он плохо спал, – мешал Обручев, читавший до рассвета Марселя Пруста.
На вторую ночь Берг окликнул Обручева:
– Здесь очевидное недоразумение. Мы пошли по ложному следу. Но это дело я доведу до конца.
– Какое дело?
– С больной. Я был у доктора. Он говорит, что болезнь излечима. Это не сумасшествие, а нервное расстройство. Надо устранить причину.
– А вы ее знаете?
– Кое-что знаю.
– Зачем вы путаетесь в эту историю?
– Много свободного времени.
– Хорошее основание, чтобы лезть в чужие дела. – Обручев сердито зашелестел страницами.
Берг рассказал Обручеву, что разыскал младшего помощника Левшина и успел даже сдружиться с ним. Левшин был коренастый и черный человек, ругатель и не дурак выпить. Угрюмостью он прикрывал застенчивость. Знакомство с Левшиным было выполнено просто, – Берг пришел на «Перекоп» в качестве сотрудника морской московской газеты «Вахта», показал удостоверение, взял беседу о последнем рейсе в Александрию, с парохода пошел с Левшиным в бар, выпили пива, потом зашли в рулетку и сыграли в «пти шво».
– Завтра, если хотите, пойдем в «Уголок моряка», там у меня назначена встреча с Левшиным, – предложил Берг.
– Ну ладно, – неохотно согласился Обручев.
В «Уголке моряка» курили, но воздух был чистый, морской. Дым медленно выползал в окна, – с улицы могло показаться, что в «Уголке» начался тихий табачный пожар. Левшин сидел за столиком с седоусым сердитым человечком в потертом кителе. Берг поморщился, – дело затягивалось.
– Капитан Кузнецов, – представил старика Левшин. Старичок сунул каждому крепкую лапку. Несмотря на сердитость свою, он был словоохотлив.
– Вы не комсомолец? – спросил он Берга.
– Нет, вышел из этого возраста.
– Боюсь комсомольцев.
Левшин захохотал, поперхнулся кофе.
– Один комсомолец меня до того довел, – видеть их не могу.
И фамилия у него, знаете, такая противная – Бузенко. Он юнгой у меня плавал на «Виктории». Изволили, должно быть, видеть – паровая шаланда. Мачты в гнездах качаются, на ходу играет, течет, – одно счастье, что машины работают. Я на «Виктории» пять лет плавал, теперь вот в отставке.
В двадцатом году мы в Евпатории грузили казенную соль. Днем грузили для государства, ночью – для себя. Полный форпик солью набили. То время, знаете, какое было, идешь в рейс, а тебе дают в паек дюжину пуговиц и коробку синьки – вот и вертись! Погрузили, пошли. В Севастополе, вижу, Бузенко мой подался скоренько в город. Ну, думаю, наведет фараонов, гадюка. Что сделаешь, соль в воду не выкинешь. Смотрю, – идет, холера, а за ним особисты со шпайерами. Привел.
«Вот, говорит, они (это я, значит) совместно с командой воруют народную соль. В форпик пудов пятьдесят наклали».
«Веди, говорят, показывай». Веду, а у самого ноги дрожат. Открываю форпик – и что же вы думаете, – пусто!
…Кузнецов вытаращил табачные глазки, захохотал и развел руками.
– Пусто! По полу только соленая жижица плавает. А в борту у пола дыра в фут диаметром. Она, знаете, «Виктория» моя, проржавела, якорь сбоку висел, в дороге прихватила свежая погода, – якорь мотался, мотался и пробил эту самую дыру. Соль всю начисто смыло. И жалко, и рад.
«Вот, говорю, какой ты, Бузенко, подлюга, на товарищей и на своего командира ложно донес!»
Ушли особисты, а Бузенко говорит: «Вы разоряйтесь не очень сильно, потому я комсомолец». Но, однако, притих.
Решил, я его сплавить. Только как? Ядовитый народ и опасный. Идем мы в Мариуполь. Штормуем. Смотрим – в проливе треплется дубок, на полмачты поднят стул, – это у них, пацанов, вместо флага, обозначает сигнал бедствия. Подходим. Они, дураки, наклали полную палубу мешков с ячменем, – их, естественно, заливает. А у меня команда – бандиты. Мои ребята кричат: «Даешь половину ячки, тогда будем спасать!» Те кричат: «Даешь, растудыть вас в три господа!»
Взяли их на буксир, поволокли. Погода к вечеру стихла, – в море половину мешков и перегрузили. А Бузенко я послал на дубок: иди, говорю, будь там вместо шкипера, следи за порядком.
Под Мариуполем дубок отпустили, – уж очень они взмолились, – им в Ахтары было надо. Перед тем составили акт, заставили шкипера подписать. В
