Шум ветра - Владимир Сергеевич Беляев
Антонина неподвижно стояла, как вкопанная, сама в эту минуту похожая на памятник, влажными глазами ласково и приветливо смотрела на солдата, стараясь разглядеть в нем и уловить все живые черты. Взглядом и сердцем почуяла радость в поднятой левой руке солдата, решимость и волю в крепко сжатых пальцах правой руки, держащей автомат, твердость и легкость шага, и доброту в улыбке, и непреклонность во взгляде, и удаль в походке, и стать в плечах. Вот же он — весь такой родной и славный Андрюшенька. Андрейка. Сынок…
Не вытирая слез, затуманивших материнские глаза, Антонина медленно опустила седую голову и поклонилась до самой земли.
— Здравствуй, сынок!
Припав на колени, прикоснувшись ладонями к мягкой, сухой дороге, опустив лицо вниз и чувствуя дыхание жаркой земли, солдатская мать тихо плакала.
Когда она вытерла глаза и поднялась во весь рост, все кругом было так, как и прежде. Солдат стоял на своем месте, все так же держал автомат в руке, с доброй улыбкой смотрел на Антонину.
Она отошла от памятника и только теперь увидала, что по бокам цветочной клумбы на скамейках сидят женщины. И все они в новых платках, и все так же, как и Антонина, смотрят на памятник. Антонина подошла к ближней скамейке, женщины приветливо подвинулись, уступили ей место.
Седая старуха с узким лицом, черными густыми бровями, поправляя платок на голове, тихо сказала:
— Смотри, как верно изобразили моего Васю. Всегда он, когда радовался, точно так поднимал левую руку. И чуть прищуривался и смеялся. Теперь вот навсегда будет жить. И мне легче, когда хочу — приду к сыночку.
Другая женщина, с худой длинной шеей, ровным грудным голосом сказала свое, будто и не слышала слов только что говорившей соседки:
— Видать, этот скульптор хорошо знал моего Павлика. Ну прямо как живой. Такой же смешливый и все так же норовит правое плечо кверху вздернуть. Эх, Павлик, Павлик! Ну скажи хоть одно словечко!
— Какой же он Павлик? — удивилась Антонина. — Это мой родной сынок. Андреем звали. Анрюшенька.
Никто из женщин не возразил на эти слова, все продолжали сидеть на своих местах, глядя на памятник неизвестному солдату. И каждая видела в нем то, что хотела видеть.
К скамейке подошла Антонинина товарка Мария, постаревшая, согнувшаяся, опираясь на палку, приветливо заулыбалась:
— Ты моего младшенького, Гришу, помнишь? Так ему же этот памятник поставили. Помнишь, как он, бывало, шутил со мной? Поднимет одну ногу и говорит: «Уйду я, мамка, от тебя. Уйду». А сам не уходит, так и стоит с поднятой ногой. Вот потеха! И теперь, видишь? И теперь не уйдет. Не-ет!
Антонина ничего не отвечала Марии, не отрывая умиленного взгляда от ласковых глаз улыбающегося ей дорогого сыночка.
К скамейкам подходили и подходили другие женщины то с почтением, то с улыбкой, то со слезами смотрели на памятник солдату, и каждая мать кланялась ему, как своему родному сыну.
