Эдуард Хруцкий - Комендантский час (сборник)

– Мишка парень горячий, потом оружие… Баба эта.

– Ну и что, выпьем. Ему нальем из нашей бутылки. А когда он закосеет, я скажу, что деньги в портфеле, спрятаны в тайнике во дворе. Ты пойдешь за портфелем и откроешь дверь. Андрей и Лешка в форме войдут, ну тут обыск, изъятие…

– А потом?

– Что – потом? Потом его в отделение поведут. Вернее, нас, а он смоется и будет рад, что ушел.

– Не поверит.

– Возможно. Главное – взять вещь. Понимаешь? А потом мы с тобой надолго исчезнем. Его же ищут. Я к нему на квартиру человека посылал, так он еле ушел, засада там. Мишка все равно из Москвы бежать должен. А ты думаешь, что потом будет? Высшая мера ему светит, за Резаного, да и за камушки эти.

– Ну, если так…

– Трус ты, Фомин, тебе бы с дураками в три листика играть.

– Какая моя доля?

– Сто тысяч, доволен?

– Пошли.

– Иди к Андрею и Лешке, они ждут, скажи, чтобы в полдесятого у дверей стояли. Понял?

Он надел форму, туго перепоясался ремнем с кобурой. Ему противен был тот костюм, в котором он сидел в пивной вместе с Фоминым. Теперь он опять стал старшим сержантом Костровым, фронтовиком-разведчиком, человеком, ничего общего не имеющим с известным когда-то Мишкой Червонцем. Наверное, никто не радовался, как он, окончанию операции. И не потому, что удастся увидеть жену и ребенка, несколько дней пожить дома. Другое, более сильное чувство жило в нем. Сегодня, а это он знал точно, оплачен еще один долг.

Год назад, впервые согласившись помочь Данилову, он еще смутно, но сознавал, что это тот посильный вклад, который он, Мишка Костров, бывший уголовник, порвавший с прошлым, может внести в общее дело борьбы с фашизмом. Если после освобождения из колонии он с гордостью думал о том, что стал жить честно, как все, то со временем понял: люди, окружающие его, воспринимают происшедшее с ним как нечто вполне закономерное. Для них, его новых друзей и сослуживцев, это просто норма жизни. С тех пор Костров и свою жизнь разграничил четко: то, что было тогда, и то, что стало теперь. Стараясь вытравить из себя прошлое, он самоотверженно работал, начал учиться в школе. Но иногда, задумываясь о своей жизни, Мишка понимал: этого мало. Слишком велик был груз его вины перед теми людьми, которые поверили ему. Когда началась война, он сделал все, что мог, помогая Данилову. Ну а как воевал, об этом можно судить по двум его медалям. Конечно, дело было не в почетной грамоте, выданной ему на прежней работе, и не в медалях, полученных на фронте. Костров как бы рождался заново, в нем появились черты, удивлявшие его самого. Иногда, совершив тот или иной поступок, Михаил словно со стороны глядел на себя, не узнавая в этом новом человеке себя прежнего. За все, что произошло с ним, он был благодарен Данилову. Для него Иван Александрович стал непререкаемым авторитетом. Часто, собираясь что-то сделать, Костров мысленно советовался с ним, пытался поставить его в подобную ситуацию и сделать так, как поступил бы Данилов. Так было в сорок первом, когда он пошел на квартиру к Широкову, так было и сейчас.

Мишка ходил по комнате, курил папиросу за папиросой. Нервничал ли он? Пожалуй, нет. Интуиция, основанная на знании людей, с которыми он сталкивался в прежней своей жизни, подсказывала ему, что Гомельский обязательно придет. Не такой он человек, чтобы отказаться от больших ценностей. Мишка не нервничал, он ждал. Гомельского и Фомина. Ждал, когда медленно расстегнет кобуру, вынет наган и увидит их глаза. Все, поставлена последняя точка! Пусть знают они, кем стал он, сержант Костров.

Несколько раз в комнату заглядывала Зоя, но, посмотрев на Мишку, так же молча уходила.

– Ты ему не мешай, – сказал ей Самохин, – у него сейчас особый момент, вроде как экзамен.

– Он уже его сдал, – ответила Зоя.

– У него их много, экзаменов этих. Каждый новый шаг по жизни – экзамен.

Мишка подошел к окну, посмотрел в темный квадрат двора. Да, скоро осень, совсем скоро, а потом зима, самое тяжелое время для солдата. Куда он попадет через неделю, в какую часть, с кем служить будет…

– Окно надо закрыть и опустить маскировку, – услышал он за спиной чей-то голос. Так обычно говорят люди, привыкшие приказывать.

Мишка обернулся: в комнате стоял какой-то человек. К окну подошла Зоя, закрыла его, опустила штору. Щелкнул выключатель. От яркого света Костров на секунду зажмурился.

– Здравствуйте, Костров, – незнакомец протянул руку, – моя фамилия Муштаков.

– Здравствуйте. – Мишка пожал крепкую ладонь и вспомнил, что видел Муштакова в МУРе.

– Ждете гостей? А что же стол не накрыли?

– Зачем?

– На всякий случай, мало ли как они придут. Может быть, сначала один Фомин – посмотрит, проверит… Давайте, Зоенька, быстренько. Вам помочь?

– Да что вы, я сама.

– Прекрасно. – Муштаков внимательно посмотрел на Мишку. – Вы молодец, Костров. Я много слышал о вас, но даже представить себе не мог, какой вы молодец. Теперь осталась чисто техническая работа. Они придут, сядут за стол. Вы не волнуетесь?

– Нет.

– Отлично. Вы им налейте водку и скажите: «Зоя, принеси товар». Тут мы и войдем. Ну а как себя держать вам, поймете по обстановке, лучше, конечно, чтобы наган был под рукой.

– Ясно, товарищ Муштаков. Как там Иван Александрович?

– У него все хорошо. К утру ждем от него сообщение о ликвидации банды. Кстати, после окончания операции вы уедете вместе с нами, мы завезем вас домой.

Мишка вздохнул. Тяжело, нервно вздохнул. Муштаков заметил это и улыбнулся.

А на столе уже стояла немудреная закуска: консервы, колбаса, холодная картошка, и еще были две бутылки водки.

Муштаков, словно режиссер сцену, оглядел комнату и, видимо, остался доволен.

– Вам надо выпить. Вам и Зое. Пусть они думают, что все уже пьяны. Да, гитара у вас, Зоенька, есть?

– Есть.

– Говорят, вы неплохо поете.

– Какое там.

– Не надо скромничать. – Муштаков взглянул на часы. – Давайте.

Мишка взял бутылку, налил две рюмки, посмотрел на Муштакова:

– А вам?

– К сожалению, в нашей работе не у всех такие приятные обязанности, как сегодня у вас. Пейте. – Он еще раз оглядел стол. – Вот что, пустая бутылка у вас есть? Так. Поставьте ее, пусть думают, что вы давно пьете. Кстати, закуску-то. Вот так. А то она уж больно нетронута. А теперь, Зоя, берите гитару. Пора.

Муштаков подошел к Мишке:

– Когда вы скажете: «Принеси товар, Зоя», это и будет сигналом. Только слишком не затягивайте встречу. В общем, начинайте.

Во дворе было тихо. Только с Большой Грузинской долетали трамвайные звонки. Игорь с Парамоновым и двумя оперативниками сидели в затхлом палисадничке. Впрочем, место они выбрали неплохое. Темнота закрывала их лучше любых кустов.

Они сидели и прислушивались к шарканью шагов в переулке. Время тянулось медленно, так всегда бывает, когда чего-то с нетерпением ждешь.

Наверху, в квартире, за маскировочной шторой, зазвенела гитара, и женский голос, приятный и не слишком громкий, запел:

Мы странно встретилисьИ странно разойдемся…

Игорь прислушался. Это было похоже на старинный романс. Голос женщины звучал грустно, с ноткой потерянной надежды, и гитара подыгрывала ему с какой-то щемящей тоской. Игорь даже забылся, так захватило его внезапное пение. Но это длилось всего несколько минут. Под аркой раздались осторожные шаги. Кто-то вошел во двор, постоял, прислушиваясь, и снова скрылся под аркой.

Игорь осторожно потянул из кармана пистолет, спустил предохранитель. Щелчок показался ему выстрелом, и он внутренне весь сжался. Опять послышались шаги, но теперь уже шли несколько человек.

«Четверо», – сосчитал Игорь. Двое были в штатском, а двое в форме, это он определил по силуэтам фуражек, только в какой – различить не мог.

Вошедшие о чем-то посовещались вполголоса, потом вспыхнула спичка, кто-то осветил циферблат часов: «Через тридцать минут…» Дальше Игорь ничего разобрать не смог. Двое скрылись в подъезде, другие остались во дворе.

Парамонов сжал плечо Муравьева, и тот понял: оставшихся двоих надо брать.

В прихожей звякнул входной звонок один раз и после паузы еще два.

– Иди, Зоя. – Мишка кивнул на дверь.

Зоя прямо с гитарой вышла в прихожую. Костров услышал щелчок замка, потом чьи-то приглушенные голоса, среди которых явно различил сипловатый басок Фомина.

– Проходите, – громко сказала Зоя. – Мы вас уж заждались, почти все выпили.

– Неужели ничего не оставили? – Голос был бархатный, с игривой интонацией.

Мишка скрипнул зубами от злости: «Ишь, сволочь, прямо как в театре разговаривает».

В комнату вошел человек в светло-сером костюме со шляпой в руках. На лацкане пиджака блестел орден «Знак Почета».

– Здравствуйте, Миша.

– Здорово, Гомельский, – Мишка встал и, чуть качнувшись, шагнул навстречу вошедшему, – садись, гостем будешь.

– Ну, если не надолго.