Павел Гельбак - ...И вся жизнь
— Знаю, тема не из легких, ветер будет дуть в лицо.
— Ветер в лицо — красиво звучит, — заметил Криницкий. — Но обветрит лицо, станут шершавыми губы, будут слезиться глаза — не все заметишь! Я тебя не отговариваю. Есть силы — берись за эту тему.
У меня такое чувство, словно перешел на третий курс журналистского университета, не факультета журналистики, а подлинного университета жизни, где сама жизнь набивает шишки, возможно, и по пятибалльной системе, не подсчитывал. Первый курс, образно говоря, когда тебя, неопытного щенка, бросают в море фактов, и ты должен найти более или менее подходящий, принести его в редакцию, а там его используют по своему усмотрению. На первом курсе приходится осваивать даже такое, кажется, с детства привычное дело, как умение разговаривать с себе подобными. На втором курсе ты учишься расставлять слова по местам, начинаешь думать над каждым словом, преодолевать привязанность к красивостям, особенно звонким и часто употребляемым фразам. Ищешь форму подачи материала, учишься рассказывать о том, что видишь. А вот сейчас, на третьем курсе, наставники, такие, как Курелла, да и наш главный редактор, учат самостоятельно мыслить.
Публицистика! И слово звучное. Да, если стать настоящим публицистом…
Размечтался. «Надо быть скромнее», — советует отец. Почему? Может быть, скромность — оборотная сторона медали, именуемой чванством? Сколько людей кокетничают своей мнимой скромностью, прикрывая ею самодовольство или ограниченность.
В конце концов недооценивать себя — такое же отклонение от истины, как преувеличение своих способностей.
Хватит! Пора спать. Завтра начинаем бой против мещан. Не хочу быть скромным. Хочу, чтобы статья была ершистая, злая и умная.
Да будет так!
15 апреля
Несколько дней не прикасался к дневнику. Готовил материалы о мещанах. Писал, рвал написанное и снова писал. Чувство такое, словно на меня обрушилась гора и я барахтаюсь под ее обломками. Столько выслушал мудрых речей, советов о том, как изобличать мещанство, столько прочитал умных рассуждений на эту тему. Наши великие предки тоже не сидели сложа руки, и каждый в меру своих сил лупил мещан. Если у кого не хватало сил ударить, то плевал в их поганую морду. Самонадеянность испарилась. На смену ей снова пришла неуверенность. Что я могу сказать, какую пользу принесут людям огрызки чужих мыслей, перемешавшихся с моими малоинтересными наблюдениями и рассуждениями. Надо пойти к главному редактору и честно признаться в своем бессилии. Секретарь горкома ошибся. Он переоценил мои возможности.
Виктор Светаев, застав меня, когда я с остервенением рвал очередную страничку, не преминул съязвить:
— Сороковую страницу пишешь, старик? Еще столько, и твоя статья выйдет специальным приложением к «Заре». Криницкий, думаю, поддержит эту идею. Атомный удар по мещанам. А что? Пожалуй, звучит…
Меня раздражает этот треп. Странное дело, который день я и дома и на работе думаю о статье, спорю с «моими мещанами», в голове рождаются страстные строки, целые абзацы. А стоит начать писать, мысли блекнут, нанизываются какие-то бесформенные, бесхребетные строки. Я откладываю написанное, хватаюсь за другие дела. Удивив Маркевич, ответил авторам всех залежавшихся писем, подготовил подборку материалов о необходимости бережно относиться к старому жилому фонду. За подборку удостоился похвалы на летучке. Ответственный секретарь сказал, что газете следовало бы взять под свое наблюдение ремонт старых домов, при этом вспомнил, как когда-то «Заря» поднимала эти вопросы… Все это мило, но моя «главная» статья не двигается с места. Впрочем, об этом можешь и ты, дневник, судить по своим страницам. Я рассказываю тебе об этом охотнее, чем пишу статью.
— Скушно, — выделяя букву «ш» в середине слова, сказала Женя, когда сегодня провожал ее домой. — Ты помешался на мещанах. Только о них и болтаешь.
И вдруг спросила:
— Скажи, Криницкий женат?
— Не знаю. А почему тебя это волнует?
— Счастливой должна быть женщина, у которой такой муж.
— Эта проблема меня не занимает.
К чему Женя завела этот разговор? Женат ли Олег Игоревич? Счастлива ли его жена? Нет, никогда я не видел его с женой. Может быть, осталась в Москве.
20 апреля
Гора родила мышь. О чем с прискорбием извещаю родных и знакомых. Сегодня в «Заре» напечатана моя статья «Потерянный авторитет». Да, та самая… Впрочем, та — да не та. Это статья об одном новаторе производства. Его имя до последних дней с почтением упоминалось в печати, на разных собраниях и конференциях, его мощная фигура украшала президиум любого областного и городского совещания. Я же взял его за ухо, вывел на свет рампы и крикнул в зрительный зал:
— Смотрите, люди, — король-то голый, неприлично тащить в президиум.
Столкнулся я с фактом перерождения героя чисто случайно. На редколлегии обсуждали план первомайского номера. Мне поручили написать о передовом рабочем домостроительного комбината. Ответственный секретарь сказал:
— Напиши, Анатолий, о Григории Калистратове. Снимки у нас есть хорошие. И уже несколько месяцев мы о нем не вспоминали. Последний раз, кажется, печатали его путевые заметки о встречах на заводах Венгрии.
— Нет, была еще заметка о лекции Григория Калистратова в Политехническом институте для профессоров и преподавателей о передовых индустриальных методах стройки, — уточнил заведующий отделом промышленности.
— Писем он много получает из-за рубежа, из других областей, среди них могут оказаться интересные, — подсказал мне по старой памяти заведующий отделом информации.
На комбинате наше намерение рассказать о Григории Калистратове встретило, как это ни странно, кислое отношение.
— Не часто ли мы пишем о Калистратове?! — сказали в парткоме. — Есть на заводе и другие передовики.
Я все же решил встретиться с Калистратовым.
— Где можно увидеть Калистратова? — спросил в цеховой конторке.
— А вы откуда, товарищ? — поинтересовался начальник цеха.
— Из газеты…
— Снова прославлять будете?
— Разве не достоин?
— Уж больно широкая спина у Григория стала, — заметил человек в замасленной военной гимнастерке.
— Знакомьтесь, наш парторг, — представил человека в гимнастерке начальник цеха.
— Спина, говорю, у Калистратова широкая, за ней не видно усилий всей бригады, всего цеха. Люди сделают — Григория хвалят. А он привык из-за стола президиума на товарищей глядеть. Не советую о нем писать. Хотите, десяток других имен назовем — более достойных.
Чем больше я разговаривал с людьми в цехе, тем меньше у меня оставалось уважения к Калистратову. Рабочие из бригады Григория резонно считали, что производственный успех они добывали вместе, а слава и все почести достались лишь бригадиру. Да, он был хорошим в свое время бригадиром: умным, рассудительным и заботливым. Но слава его испортила. В особенности, когда избрали его депутатом областного Совета — совсем зазнался, словно подменили человека. С рабочими стал едва здороваться, товарищей может походя оскорбить, в семье начались неполадки. На стороне какую-то кралю завел. Старая жена, мол, не соответствует его нынешнему высокому положению…
— Был Гриша человеком, — сказал один из его товарищей, — а стал мещанином, обывателем.
Так сомкнулись две темы, которые поначалу, казалось, не имели никаких точек соприкосновения. Оказывается, усердное захваливание тоже может породить мещанина. Один из друзей заметил с горечью, что теперь Григорий может ночь не спать из-за того, что его имя случайно не упомянуто в докладе или не оставят ему места в первом ряду президиума, по правую руку от председателя.
Вначале мне думалось, что история Григория займет два-три абзаца в статье о мещанах как факт, иллюстрирующий мысль. А когда начал писать, получилось, что судьба Калистратова, история о том, как человек потерял авторитет, разрослась в самостоятельную тему. Только в конце статьи я позволил себе высказать мысль о различных проявлениях мещанства.
Статью о Калистратове я поднял, как белый флаг. Ничего, мол, не вышло со статьей о мещанстве, получите «Потерянный авторитет». Вопреки моим ожиданиям, Олег Игоревич меня похвалил.
— Молодец, Толя, написал то, что надо. И в креслах президиума, оказывается, брюки можно протереть. Только прошу — проверь еще раз факты. Нельзя допустить ни малейшей неточности. Это первый залп по мещанству.
Статью читают, сам видел, как читают. Спокойно, Толя, не рвись к окну. А так хочется увидеть, как почтальон мешками приносит отклики на статью.
2Статью «Потерянный авторитет» Павел Петрович читал дома. Она была написана бойко, ее броско подали на второй странице «Зари Немана». Оставалось поздравить Анатолия с новым успехом, но старый журналист не торопился. Если первая статья сына «В защиту Сергуньки» подкупала своей искренностью, чувствовалось, что автор возмущен, не может не гневаться, то вторая казалась излишне рассудочной, а страстность — наигранной.
