Мария Халфина - Мачеха (сборник)
Раньше Лидия Павловна почти не умела плакать. Времени, что ли, не хватало. А теперь слезы текли сами собой. Но плакать в одиночку скучно. Нужно, чтобы кто-то добрый и понимающий сидел рядом… и погоревал бы вместе с тобой, и подбодрил: «Потерпи немножко, скоро лето, пожаришь на солнце свои косточки, подлечишься, и пойдет дело на поправку…»
Как-то в особенно горькую минуту, когда совсем уже непереносимо болели руки, Лидия Павловна пошла в комнату сына.
Ларисы Львовны не было дома.
Сергей Николаевич куда-то очень спешил. С озабоченным лицом он торопливо завязывал перед зеркалом галстук.
Он очень спешил, и он уже привык к мысли, что мать стара, больна, что в ее возрасте положено плакать и жаловаться на старческие недуги.
— Доктора, Сереженька, говорят, что одними лекарствами теперь уже не поможешь… — всхлипывая и суетливо отирая опухшими пальцами слезы, спешила выговориться мать. — Я думала, в больницу опять лечь полечиться, а они говорят, ни к чему… — Лидия Павловна не решилась сказать сыну, что доктор, кроме покоя и лекарств, настоятельно рекомендовал грязевое лечение. Но ведь грязи — это курорт!
— Ну, вот и хорошо… вот и правильно… — рассеянно пробормотал Сергей Николаевич, разыскивая в коробочке затерявшуюся запонку. — Отдыхай, отдыхай мама… и поменьше расстраивайся. Что тебе еще нужно? Ты отдыхай…
Время от времени Сергей Николаевич сам заходил в комнату матери, но эти визиты уже не приносили ей радости. Он словно повинность отбывал. Он уже отвык делиться с матерью тем, что составляло основной смысл его жизни. Труд его давно перерос в творчество, мучительное и радостное. И что в этих трудных и сложных делах мог понимать человек, уже впадающий в детство?
Чаще всего они говорили о Люсеньке. Косясь, — как ему казалось, незаметно — на часы, Сергей Николаевич вяло толковал о странной неспособности Люси к математике и что английский ей тоже дается трудно. Придется, видимо, искать репетитора.
Люся в семье по-прежнему считалась слабенькой, хотя за последние годы она очень окрепла и выглядела даже упитаннее других, «здоровых» детей. Деликатно поддакивая сыну, Лидия Павловна каждый раз взволнованно обдумывала, не попросить ли у него немного деньжонок.
Но тут же отказывалась от этой мысли.
Во-первых, деньгами в семье заправляла Лариса Львовна, сын оставлял себе только на карманные расходы, во-вторых, он мог понять ее неправильно, мог подумать, что она жалуется на невестку.
А Лариса Львовна никогда ей в деньгах не отказывала. Беда была в том, что все эти новые лекарства «от сердца» очень дорогие. Как-то она принесла от врача два рецепта. Лариса Львовна просмотрела их и, усмехнувшись, пожала плечами:
— Для чего же вы на одно лекарство выписываете два рецепта? Запасы решили делать?
— Это же не я, это, Ларочка, доктор. Она говорит, лекарство очень полезное, а бывает в аптеках редко… — торопливо начала обяснять Лидия Павловна.
— Ну хорошо, хорошо! — перебила Лариса Львовна. — Сколько же вам нужно?
— Да я, Ларочка, точно-то не знаю… Все они теперь какие-то дорогие…
— Двух рублей, я надеюсь, достаточно? — Она порылась в сумочке и положила на стол две помятые бумажки.
Вообще-то Лидия Павловна рассчитывала получить три рубля. Щеточка зубная у нее совсем вытерлась, и еще очень хотелось сходить в баню.
Никак не могла она со своими несчастными суставами приспособиться к глубокой и скользкой домашней ванне. Конечно, если попросить, Ларочка не откажет, даст, но просить на баню язык не поворачивался. Вскинет Ларочка изумленно тонкую бровь: «Кто же ходит в баню, если есть собственная ванна?!»
И правильно, если разобраться, любой здравомыслящий человек расценит такую причуду как нелепую, старческую блажь…
В то ясное, в меру морозное утро Лидия Павловна в самом наилучшем настроении отправилась в поликлинику. Ночью она славно отдохнула, руки почти не болели, и сердце не мешало, а под утро ей приснилось что-то очень хорошее. В квартире уже никого не было, только в кухне, готовя обед, негромко напевала домработница Катя.
Из поликлиники, очень довольная и проголодавшаяся, она зашла в аптеку, потом посидела в скверике, отдохнула немного, полюбовалась на спящего в коляске румяного малыша.
Уже подходя к дому, вспомнила, что сегодня на второе Катя готовила любимые Сережины голубцы в сметане, и настроение у нее стало еще лучше.
Она не очень спешила, потому что была суббота, короткий день, обедали позднее, но все же не сумела рассчитать времени и к обеду опоздала.
А делать этого не полагалось. Семья сидела за столом.
В спешке Лидия Павловна, не переобувшись в коридоре в домашние туфли, ввалилась в столовую в своих разношенных, подшитых ботах.
Торопливо просеменив на свое место за столом, она оживленно и пространно начала рассказывать, как принимала ее сегодня новая врачиха — такая молоденькая, такая милочка, и имя словно специально для нее придумано — Ия Витальевна.
Лариса Львовна налила тарелку супа, твердо поставила ее перед бабушкой, твердо и коротко сказала: «Ешьте!» Бабушка тревожно и вопросительно взглянула на невестку: что это, господи, какие-то они сегодня все надутые, уж не поссорились ли перед обедом? Она очень хотела есть, но еще сильнее хотелось ей поделиться своей радостью: ведь это же просто удача — попасть к такому милому врачу. Продолжая рассказ про милочку доктора, она торопливо и жадно глотала суп, потом выловила аппетитным хрящик и стала звучно обсасывать жирное, хорошо уваренное мясо. Сын, опустив глаза, хмуро доедал суп. Лариса Львовна, страдальчески сжав губы, отодвинула тарелку и положила ложку на стол. Тогда Люсенька, и сердясь и жалея бестолковую бабушку, с жестокой ребячьей прямотой оборвала ее увлекательный рассказ:
— Ну, бабушка! Ну, чего ты кости хватаешь, когда у тебя и зубов совсем нету! Смотри, у тебя жир по подбородку течет!
— Людмила! — угрожающе пророкотал отец.
— Как можно, Люся?! — укоризненно простонала мать.
— Ну, а чего она как маленькая! Смотреть противно… — уже со злыми слезами в голосе закричала Люся.
— Выйди из-за стола! — рявкнул Сергей Николаевич. — Будешь есть в кухне, пока не научишься держать себя за столом!
Лариса Львовна медленно отодвинула стул.
— Извините меня, но я тоже, видимо, не умею держать себя за столом… — и, натянуто улыбаясь, пошла вслед за рыдающей Люсей в кухню.
Отшвырнув салфетку, выскочил из-за стола и Сергей Николаевич. Грохнул дверью, закрылся в спальне.
Лидия Павловна посидела еще немного за опустевшим столом… Есть уже не хотелось, но все же обидно было, что не успели голубцов покушать… Дура старая, сидела бы себе спокойно, а на нее, на старую бестолочь, разговоры напали… Ведь видела, что Сережа сидит такой суровый, видно, на работе что-нибудь не поладилось, и Люсенька была расстроенная, иначе с чего бы она так на бабушку накричала. Она подождала еще немного: может быть, обойдется? Вот выйдет сейчас Сережа — и все помирятся… а голубцы и разогреть недолго…
Поздним вечером лежала она в своей темной комнатке и все казнила себя: вот ведь что, старая, натворила, девчонку из-за стола выгнали и спать уложили, в столовой одну на диване.
Тревожно и напряженно вслушивается она в ночную тишину. Сережа такой нервный, вспыльчивый. Наговорит в горячке чего не надо, а Лара обиду прощать не умеет. Не раз уже бывало, что она после ссоры по неделе с Сережей не разговаривала.
Сережа виду не подает, а в душе, конечно, мучается. Оба, глупые, мучаются. Смотреть на них сердце разрывается, а помочь ничем не можешь… не нужна им теперь твоя помощь…
Но мать напрасно тревожилась. Никакой семейной ссоры не произошло.
— Ты сейчас раздражен, взвинчен, и я тебя понимаю… — говорит Лариса Львовна, сидя перед зеркалом и накладывая на лицо ночной крем. — Но ответь мне на один вопрос: многие ли старухи пользуются такими жизненными условиями, как Лидия Павловна? У нее отдельная комната, хорошее питание, абсолютный покой. Одета, обута. Разумеется, мы не имеем возможности покупать для нее новое, но я отдаю ей вещи, которые еще вполне могла бы носить сама. Я не понимаю, что еще нужно человеку ее возраста? В чем мы можем себя упрекнуть? Люся, разумеется, заслужила наказание, но нужно быть справедливым, Сережа… Ведь порой ты и сам с трудом сдерживаешься, а Люся — ребенок и многого еще не в силах понять… Боже мой, что делает с человеком старость, — горестно вздыхает она. — Ведь еще совсем недавно Лидия Павловна была совершенно другим человеком. Как она была аккуратна, чистоплотна, сколько было в ней деликатности, такта… И самое ужасное, что она совершенно не понимает, как с ней трудно!
А бабушка все не могла уснуть. Откуда она берется, эта проклятая бессонница? Десятки лет она недосыпала, тысячи часов недосыпала, теперь только бы и наверстать! Никто тебе не мешает… никому ты не нужна… спи себе на здоровье, а сна нет, хоть глаза коли… И лезет на память такое, что уже давно пора забыть. О чем нельзя вспоминать, особенно в бессонную ночь.
