Виктор Московкин - Золотые яблоки

Лан смеется и так же тихо говорит:

— Она поет: завтра проводятся учебные стрельбы, и если ты, мой милый, не будешь в учении первым, я не выйду за тебя замуж.

В песнях проявляется душевное спокойствие народа, уверенность в правоте своей, крепости.

Рано утром ханойские улицы заполняются велосипедистами. От мала до велика — все на велосипедах. Вот на одной машине едет семья: папа крутит педали, мама боком сидит на багажнике, на ее руках ребенок. Они сначала заедут в детский сад, потом к маме на работу, а уж затем папа заспешит на свое рабочее место.

Часам к десяти движение стихает. В это время чаще можно видеть пожилых женщин с пучками зелени в сетках и круглых шляпах, подвешенных на руке, — возвращаются с рынка. Иногда проскальзывает велорикша с доверху нагруженной тележкой.

Но настоящее столпотворение начинается вечером, когда кончается работа и спадает жара. Тысячи велосипедистов сплошным потоком движутся в разных направлениях. Надумаешься, как перейти улицу.

Сами ханойцы привыкли к такому множеству велосипедов…

Велосипедную сутолоку на ханойских улицах забавно копируют четвероногие артисты в цирковом представлении.

Вся цирковая труппа молодежная, есть по-настоящему талантливые артисты, все работают с азартом, страстью и оставляют очень хорошее впечатление.

Представление проходило на открытом воздухе, в парке. Полукругом к эстраде вытянулись каменные скамейки, вмещающие более пяти тысяч человек. В тот вечер, когда мы пришли, яблоку негде было упасть, взрослые, чтобы только уместиться, брали на колени своих детей-школьников. Здесь же, впервые за всю поездку, соприкоснулись мы с влажным ханойским климатом, о котором так много слышали: не дождь, не туман — висит в воздухе водяная пыль, волосы, одежда становятся влажными, кожа липнет, то и дело вздрагиваешь, как от укола, — это кусается какая-то мелкая тварь, невидимая даже глазу. Покосился на своих соседей — все ведут себя точно так же: ежатся, разговаривая, стараются двигать руками и ногами — неудобно все-таки в общественном месте открыто почесываться. А ханойцы спокойны, терпеливо ждут, когда распахнется занавес.

Уж если есть благодарный зритель, так это наверняка ханойский. Любой номер воспринимался с восторгом. Правда, было чему и радоваться.

Выходят два комических жонглера, изображают учителя и ученика, причем, ученику не более пятнадцати лет. Учитель старается передать свое мастерство. Сначала жонглируют вдвоем — ученику иногда только приходится вступать в работу. Потом он смелеет, завладевает всеми палочками. Удовлетворенный учитель следит за ним издали. Но ученик настолько преуспевает в своем искусстве жонглирования, что вызывает у наставника черную зависть. И тот, под негодующие возгласы зрителей, по преимуществу малышей, начинает «ставить палки в колеса»: отвлекает внимание ученика посторонними предметами, толкает его, наконец, обхватывает и поднимает над головой, намереваясь бросить об пол, а палочки, как привязанные, не перестают мелькать в руках ученика. Вовсе раздосадованный учитель при общем негодовании уволакивает не перестающего работать ученика за кулисы. Наглядный пример проблемы «отцов и детей» в искусстве.

Но, как уже говорилось в начале, самый яркий и забавный номер выполнили четвероногие артисты — дрессированные обезьянки. Едва ли нашелся человек из всех пяти тысяч, который не был взволнован, глядя на эту остроумную пантомиму, рассказывающую, что делается на ханойских улицах в часы пик. Молодой дрессировщик выпустил на сцену десятка два обезьянок, каждую ростом не более месячного котенка, причем некоторые из них придерживали за пазухой детенышей. Сначала они покатались на чертовом колесе, затем сбегали за кулисы за велосипедами, и начались чудеса: делали умопомрачительные повороты, разъезжались в немыслимой тесноте. У каждой проглядывался свой характер: одна едет степенно, соблюдая правила, другая несется с бешеной скоростью, третья, отчаявшись пробраться, трусливо тащит велосипед за собой. Просто удивительно, как они в этой велосипедной каше ни разу не налетели друг на друга.

В их представлении зрители видели себя и хохотали от души.

Вчера с Бородой (живем в одном номере) проговорили до третьих петухов; как иногда говорят дети: а у нас в квартире… а моя мама… Примерно и мы; находясь за тридевять земель, почувствовали потребность хвастать своими городами, оба волжанина, и говорили: а у нас в городе…

Петухи — не для красного словца: и в Хайфоне, и здесь, в столице, просыпаемся от петушиного крика. Добро в Хайфоне, там из окон гостиницы, выходящих во двор, видны уютные домики, полузакрытые зеленью плодовых деревьев. Там да, но здесь, в столице, в центре города…

— Договорились, нечего сказать, — ворчливо заключил Борода, повертываясь на своей жесткой койке под москитной сеткой. — Теперь не выспаться.

Не только не выспались, пропустили завтрак. Вскочили от оглашенного крика молодого Хиня.

— Автобус стоит! — орал он в дверях номера. — Семь раз ждать, а? Быстрей! Быстрей!

Вскочили, кое-как умылись. Автобус действительно ждал только нас.

Оттого, что голодны, а ехать далеко, начинаем дуться на своих товарищей: не могли позаботиться, разбудить. Хинь насмехается:

— Надо песни петь. Есть забудешь.

Он позавтракал, он весел. Сидит рядом с переводчицей Лан и разучивает по бумажке песню «Черное море мое…» Лан сегодня принарядилась: вместо обычной белой кофточки и черных шаровар из простой материи, на ней светлое платье с разрезами, такого же цвета шаровары и лаковые черные босоножки с инкрустацией. Что-то у нее произошло: может быть, день рождения сегодня, может быть, получила письмо от мужа, который в армии. И настроение у нее хорошее.

— В кино я видела, как у вас катаются на собаках, — с ослепительной улыбкой говорит она. — Там снега, снега… Почему вы не привезли с собой немножко снега?

Лан училась русскому языку в Ханойском педагогическом институте, у нас в стране не бывала. Географическое представление о ней смутное.

— Лан, ты с Хинем поешь «Черное море»… там люди тоже почти не знают снега. А ты видела тундру…

— О! — с непонятным восхищением говорит она.

А автобус уже миновал двухкилометровый мост через Красную реку. Отлогие илистые берега ее освобождаются от паводковой воды, какие-то люди расчерчивают землю на квадраты. Мужчина длинным колом кернит землю, следом женщина нагибается над каждой сделанной им ямкой, бросает семена. Дней через десять мы опять поедем здесь, весь берег будет зеленеть листочками салата, редиса, стебельками каких-то скорорастущих съедобных трав.

За мостом — контрольно-пропускной пункт, небольшие формальности, и вот уже автобус несется среди рисовых полей, похожих на ровные лоскутки ткани разных тонов: от нежно-изумрудных всходов, только что освободившихся от воды, до зеленых, ранней посадки, и спокойных желтоспелых, готовых к уборке. При таком климате нет нужды в весенне-полевой кампании и осенней страде: собирается урожай по мере созревания. Но самый богатый собирают обычно в ноябре и еще в мае.

Видим иногда, как перекачивают воду на эти разграниченные площадки. Не насосами, их реже встретишь, а плетеным из бамбуковых стеблей большим ковшом. К нему с двух сторон привязаны веревки, женщины мерными движениями дергают их, переливают воду через бровку.

В низинных местах встречаются поля, сплошь покрытые водой — недавно было наводнение, и вода еще не сошла. Глядя на это мутное, илистое море, Хинь печально говорит:

— Умер рис…

Проезжаем деревни, на задворках которых за бамбуковыми зарослями, за банановыми деревьями видны разработанные огородные участки. Больше всего растет маниока, клубни которой напоминают по вкусу наш картофель. Стебель длиной метра полтора и толщиной с большой палец увенчивается жидкими отростками и узкими глянцевитыми листьями. Каждое такое растение дает до двадцати килограммов клубней. Мы пробовали пюре из этих клубней, сдобренное молоком, и не отличили от картофеля.

В каждой деревне немудрящие харчевни: навес на бамбуковых кольях, под ним стол и скамеечки. На столе горит маленькая керосиновая лампа для прикуривания, стоит термос с кипятком, чашки; горкой высятся различные сласти, фрукты. Рядом, расстелив на земле циновки, сидят торговцы бананами, плодами дынного дерева — сладкой и ароматной папайей, освежающими кисловатыми грейпфрутами.

Мы с Бородой, не завтракавшие, тоскливо провожаем взглядом все это богатство. Потом не выдерживаем: на въезде в другую деревню решительно подступаем к Хоа:

— Останови. Купим бананов.

Тот что-то говорит шоферу, и автобус останавливается. Товарищ Хоа объявляет, что все закупки сделает шофер, мы можем только присутствовать при этом акте. И мы стали свидетелями народного искусства, взращенного на базарной ниве.