Александр Авдеенко - Черные колокола
Недавно Ласло Киш был просто веселым, полным надежд, чуть хмельным. Теперь, после ухода советских войск из столицы, после разгрома Будапештского горкома, после того как кардинал Миндсенти благословил его оружие и оказалось возможным без всякого риска вешать и распинать неугодных ему людей, после того как герцог Хубертус фон Лёвенштейн выступил по радио и выдал венграм от имени Западной Германии вексель, после того как Эйзенхауэр обеспечил победителей щедрым американским займом — после таких слоновых доз политического вдохновения Ласло Киш почувствовал себя в сто раз сильнее, стал бесшабашно веселым, беспредельно уверенным, до конца откровенным в своей ненависти к коммунистам. Опьянел от крови.
— Встать! Уважай революцию! — Киш лениво ухмыльнулся и хладнокровно ударил раненого. Бил партийным билетом по щекам, раз по левой, другой раз по правой, потом снова по левой. И хлестко, и звонко, и символично. «Недостриженный», конечно, предпочел бы дыбу, станок, растягивающий жилы, чем такое орудие пытки — партбилет. Вот! Вот! Пять, шесть, десять ударов.
Мальчик бил и радовался. Бил и удивлялся. Бил и себе не верил. Боже мой, какое время настало! Он, Ласло Киш, хортистский офицер, штурмовавший укрепления русских на Дону и под Воронежем, три года прозябавший в сибирском лагере для военнопленных, верный друг Америки, скромный Мальчик, стал полновластным хозяином придунайского центра Будапешта, своей властью судит тех, кто еще неделю назад мог судить его самого!
Раненый и не пытался закрыть лицо руками. Только глаза плотно зажмурил. Безмолвно принимал удары. Гордым молчанием защищался. Слезы скупо выбивались из-под опухших синих век, струились по щекам, смешивались с кровью.
Кровь и слезы, вера и правда, нет ничего светлее вас!
— Поднять! — приказал Киш.
Геза подхватил раненого под руки и, чтобы тот снова не рухнул на пол, прислонил к стене и держал в таком положении.
— Фамилия? Звание? Должность?
— Воды! — попросил раненый. Это были его первые слова, произнесенные здесь.
Киш кивнул, и Ямпец подал атаману бутылку с вином.
Раненый отрицательно покачал головой.
— Воды!
— Дадим и воду, — сказал Киш. — Мы добрые, как все победители. На, пей!
Раненый выпил полную кружку. Остаток вылил себе на трясущуюся ладонь и бережно, боясь проронить капли, смочил разбитый, пылающий лоб.
— Вода!.. — Он закрыл глаза и вдруг улыбнулся, поразив всех. — Вода!.. Пил ее больше тридцати лет и не понимал, какой это божественный напиток. Жизнь глотал… радость. — Открыл глаза, посмотрел в окно. — И Дуная не ценил как надо. И небо. И Венгрию… Любил ее и все-таки не до конца понимал, в какой стране живу.
Ласло Киш переглянулся с притихшими «национал-гвардейцами», недоуменно пожал плечами.
— Эй ты, желтоногий, не валяй дурака! Фамилия? Должность? Звание?
Киш не надеялся на ответ. Но раненый заговорил.
— Зачем вам такие подробности? Лейтенант я или секретарь райкома, сержант или учитель, подчиненный или начальник, Золтан или Янош — все равно убьете.
— Не убьем, а повесим. Вниз головой, — уточнил Ямпец.
— Молчать! — фыркнул атаман на своего адъютанта.
— Слушаюсь, байтарш.
— Убьем!.. Клевета! Революционеры не убивают лежачих и тех, кто сложил оружие.
Раненый попытался вскинуть голову, но не смог.
— Я не сложил… потерял сознание. Автомат выпал из рук… И теперь не лежачий. Видите, стою. Вешайте.
— Куда торопитесь? Неужели вам, такому молодому, не дорога жизнь? Сколько вам лет?
— Сколько?.. Вам этого не понять. — Закрыл глаза, размышлял вслух. — Я любил… мою правду, мою Пирошку, мою Венгрию, мир, людей, человека… Ненавидел ваши дела, вашу ложь. Жил я долго и хорошо. Не о чем жалеть. Горжусь каждым годом, каждым днем.
— О, какой ты языкастый! Любопытно, надолго ли тебе хватит пороха.
— У меня его было много. Все потратил.
Киш дулом пистолета поднял подбородок раненого.
— Фамилия?
— Коммунист.
— Звание?
— Коммунист.
— Должность?
— Коммунист.
Ласло Киш не терял самообладания. Спокоен. Любуется своей выдержкой и позволяет любоваться собой.
— Так!.. Национальность?
— Коммунист… венгр.
— Русский коммунист! Вымуштрован в московской академии. Давно из России?
— Россия все видит, все понимает… недолго вам зверствовать.
— Слыхали, венгры?! — Киш грозно поворачивается к своей ватаге.
— Хватит, наслушались! Повесить!
— Удавить партбилетом.
— Тихо! — Киш снова дышит водочным перегаром в лицо раненому. — Ты, конечно, сражался вместе с русскими?
— Плечом к плечу.
— Стрелял?
— Десять тысяч раз. Днем и ночью.
— И попадал в цель?
— Хортист, жандарм, помещик, диверсант, террорист хорошо видны — не промахнешься.
— И многих убил?
— Наверно, мало, раз вас столько уцелело. Жаль!
Киш едва сдерживается в рамках выбранной роли.
— Так… Хорошо. Я понял тебя. Все это ты болтал ради красного словца, набивал себе цену. Хорошо торговался, молодец. Хватит! Подписывай сделку. Отказывайся от своего хозяина, обругай коммунизм, и мы тебя помилуем.
— Презираю вашу милость.
— Последнее слово?
— Нет! В Венгрии никогда больше не будет контрреволюции. И в Польше. И в Румынии. Нигде. Мы теперь знаем все самые хитроумные ваши повадки.
— Чего церемонимся с ним, байтарш? Вырвать язык! — потребовал Ямпец.
— Тихо! Не зря мы с ним церемонились. Слыхали, венгры? Соображаете, что к чему? Это очень и очень полезный обмен мнениями! — Киш дулом пистолета пригладил спутанные, взъерошенные волосы раненого. — Мы довольны вашими откровенными ответами, господин коммунист. Теперь нам до конца ясно, что нас ожидало, если бы победили не мы, а вы. Ну, венгры, давайте сообща решим, какой смертью наказать этого говоруна.
Со всех сторон посыпались предложения:
— Сжечь на костре из красных флагов и знамен!
— Распять на звезде, а к языку пришпилить партбилет.
— Содрать живьем кожу!
— Благодарю за хорошие советы. — Киш улыбнулся. — Кто желает привести в исполнение приговор?
— Я! — сказал Ямпец.
— И я! — Стефан поднял руку.
Геза умоляющими глазами посмотрел на атамана.
— Байтарш, дайте его мне. Я нашел его, я и «выстригу».
— Твои руки вполне надежны, но… Ты свое дело сделал, Геза. Благодарю. Эй, Антал! На твою долю выпала честь отправить желтоногого на тот свет. Посади его в машину, вывези на бульвар Ленина, выбрось на грязный булыжник, вырви сердце и растопчи.
— Я… Я… — залепетал Антал.
— Заикаешься? — засмеялся Киш. — Ты же не имеешь на своем счету ни одного авоша.
— Я… Я…
«Хорошо, что это случится там, на бульваре Ленина, — подумал раненый. — Мне еще повезло».
— Ладно, я сам это сделаю, — сказал Киш. — Раздобуду еще двух авошей, заарканю всех, прилажу на буксир — и айда, тройка! Венгры, кто хочет прокатиться на русской тройке?
— Я! — взвился Ямпец. Он всегда и всюду был первым. Первого его настигнет и возмездие.
— И я, — солидно пробасил начальник штаба Стефан. Он не ревновал Ямпеца к атаману, не мешал ему выдвигаться. Пусть старается парень, набирается мудрости. Кровь врага — добрая наука.
Все «национал-гвардейцы» ринулись за своим главарем. Раненого потащили Геза и Ямпец.
Покидая «Колизей», Ласло Киш кивнул радисту:
— Михай, остаешься за старшего. Приглядывай за стариком и его кралей.
Антала атаман не взял с собой. Поставил часовым на лестничной площадке охранять штаб.
Никого! В первый раз за столько дней Михай остался один в логове мятежников. Дышать стало вольнее, легче. Глаза лучше видят. Он теперь слышит и шорох волн Дуная, плеск его вод у гранитной набережной.
Михай повернул до конца регулятор громкости радиоприемника. Звуки вальса, предшествующего очередному сеансу передачи «Свободной Европы», заполнили «Колизей». Пусть Антал караулит штаб и слушает Штрауса. Парень заслужил награду.
Михай тихонько постучал в дверь Жужанны. Она сразу же откликнулась и вышла.
— Что?
— Все хорошо.
— Ты один?
— Как видишь. Все уехали.
— Знаю. Слышала. — Жужанна посмотрела на стену, где висел портрет брата. — Они убили и нашего Мартона. Теперь это так ясно.
— Они убили Мартона, а мы с тобой… Ах, Арпад, дорогой мой товарищ, сынок… Эх! Сколько ни соли Дунай, он все равно не станет Черным морем.
Жужанна оглянулась. Отец стоял на пороге своей комнаты. Не в пижаме, не в шлепанцах, как все эти дни. Одет, обут, словно собрался идти работать. Пахнет от него оружейным маслом и чуть-чуть порохом. Подтянут, выбрит. Поздоровел. Посветлел. Распрямился.
Благодарность и нежность наполнили сердце Жужанны. Она подошла к отцу, молча обняла его, подумала: «Вот, стоило ему стать самим собой, прежним мастером Шандором бачи, умным витязем Чепеля, его совестью, и к нему вернулось душевное здоровье, сила, ясность взгляда».
