Сергей Черепанов - Утро нового года

— Я, кажется, просила пойти в магазин!

— Не сердись только! — уже совсем покорилась Анна Михайловна. — Иду!

Гости подъехали на блестящей «Победе». У подъезда, где Корней остановил машину, собралась толпа любопытных соседок. Марфа Васильевна вылезла из дверцы с достоинством, в новом платье, в новом платке и новых кирзовых сапогах, скрипевших в подметках. С тем же достоинством постучала она и в дверь квартиры, а войдя, поклонилась низко Анне Михайловне, не преминув оглядеться по сторонам.

Квартира ей показалась тесной. В коридорчике висела заношенная верхняя одежда, рядком примостилась к стене немудрящая обувь, в углу приютился шкаф, а в первой комнатушке две кровати с выгнутыми спинками, покрытые полинявшими покрывалами. Большой круглый стол занимал всю середину, по бокам от него оставались лишь узкие проходы. Дальше, в глубине, виднелась приоткрытая дверь в бархатных портьерах и застланная дорогим ковром комната. Отдельная комната Кавуси.

— Разрешите взойти? — величаво спросила Марфа Васильевна, вытирая подметки сапог о половичок и направляясь вперед. — Извините, коли не ко времени!

Анна Михайловна посторонилась, пропуская.

— Милости просим! Проходите, присаживайтесь!

Засуетилась, желая принять гостей ласково, обходительно.

— Тесновато у нас.

— Ничего, в тесноте, да не в обиде! — пропела Марфа Васильевна.

Выбрала стул, давнула его ладонью, приценилась и снова оглядела комнату.

Этот ее взгляд, все оценивающий, взвешивающий, и перехватила невзначай Анна Михайловна и сразу прислонилась к косяку двери, оцепенев. Сначала мутно, расплывчато, а потом ясней память восстановила зимний день, тревожные вести с войны, голодный плач маленькой Кавуси, базар, прилавок с мешком картошки, дородную женщину в ватнике, с чужими, безразличными, но все оценивающими глазами. «Последнюю вещь отдаю, больше от мужа ничего не осталось. Ради ребенка. Хоть один раз накормить девочку досыта. Добавьте еще две-три картофелины. Сделайте доброе дело!» Вот так просила ее, унижаясь. А та женщина непреклонно, каменно отказала: «Хватит, матушка, за килограмм срядились, довольно! Вас, таких-то, много! На всех добра не припасено! Не хочешь менять золотую побрякушку, отваливай, не мешай другим!» И плевок в лицо приняла, не моргнув, вытерла его уголком шали.

Анна Михайловна прикрыла лицо.

— Нехорошо тебе, кажись, матушка? — заметив волнение хозяйки, участливо спросила Марфа Васильевна. — Водички попей! Кавуся, дай-ко матери холодной воды!

— Да вот сердце… — еле сказала Анна Михайловна. — Сейчас успокоится.

Кавуся принесла воды, накапала в рюмку валерианки, сурово подала.

— Говорила же…

— Ну ладно, ладно! — опять покорно сказала Анна Михайловна. — Уже лучше.

Передохнув, она добралась до кухни, навалилась на подоконник и начала заставлять себя отступиться от прошлого, совсем вычеркнуть из памяти ту женщину, простить ее, но пережив трудные годы войны, сознавая всю тягость и суровость того времени, простить не могла.

Между тем Кавуся провела Корнея в свою комнату и туда же пригласила Марфу Васильевну. Здесь-то Марфа Васильевна окончательно убедилась, как верно выбрала себе смену. Ковры на стенах, в буфете хрустальные вазы, чайный сервиз, на широком мягком диване вышитые гладью подушечки, на туалетном столике высокое овальное зеркало и дюжина мраморных слоников.

— Уютно живешь! — похвалила она Кавусю, ощупывая вещи.

Корней, запрокинувшись на спинку дивана, рассматривал альбом с фотографиями. Кавуся фотографировалась часто, в разных платьях, в разных видах, даже обнаженной до пояса, лишь грудь прикрыта белой кисеей. Это все теперь принадлежало ему. Но часть страниц альбома оказалась заполненной фотографиями красивого, вылощенного, насмешливо оживленного, нагловатого человека, и он невольно задержался.

— Кто это?

— Игорь, — не смутившись, сказала Кавуся.

— Твой бывший?

— Я же не интересуюсь, кто у тебя «бывшие».

— А ты, сынок, не приставай, — вмешалась Марфа Васильевна. — Кавусе, небось, не шестнадцать лет, и у окошка она не сидела, не высматривала, когда же ты явишься. Патрет не живой, тебе не помешает.

Анна Михайловна из кухни не выходила.

— Сильно хворая у тебя мамаша, — участливо кивнула в ту сторону Марфа Васильевна. — Лечить бы надо!

— Не помогает, — сказала Кавуся.

— Травами попользовать. А, кажись, еще малыши есть?

— Племянники.

— Сдала бы их в детский дом. При таком-то здоровье.

— Не хочет.

— Конечно, своя кровь! Вырастут, может, сочтутся. Однако ж не по здоровью. Вот ты к нам переедешь совсем, при случае и помочь некому. Может, в твою комнату квартирантку какую пустит. Куда им, троим-то, две комнаты?

От всех вещей пахло духами. Марфа Васильевна повела носом.

— Сладко у тебя! — и пошутила. — Наверно в раю так же…

Решила: молодости все прощается! И добавила великодушно:

— Лучше уж испытать рай на земле. В облаках-то его, наверно, весь порушили. Эко, сколь там самолетов летает!

Положив альбом, Корней прошелся по ковру.

— Не топчись-ко зря, не порти подметками вещь, — предупредила Марфа Васильевна. — Не тряпичный половик ведь!

Кавуся позвала их за стол. Угощение Марфе Васильевне еще больше угодило. Дорогое угощение, обильное, выставленное на стол по-городскому: на отдельных тарелках, с отдельными ложками, вилками для закусок, со свернутыми в треугольник салфетками. Она тотчас прикинула: денег не пожалели. Коньяк, шампанское, кагор, — все вина на выбор. Не кислушка! А закусок не перечтешь: сардины, шпроты, килька в томате, перец фаршированный, зеленый горошек с салатом, паровые котлеты в соусе, а сверх того, сладкие пироги, до которых Марфа Васильевна считала себя большой охотницей. А внутри все же поскребло: «Многовато. Всего не съесть. Зря пропадут продукты. В следующий раз надо упредить». И приступила…

— А где же Анна Михайловна? — усаживаясь за стол, спросил Корней. — Без нее неудобно!

— Пока наливай рюмки, — распорядилась Кавуся. — Я пойду позову.

Анна Михайловна выйти к столу отказалась. Она стояла у раскрытого окна, прерывисто и жадно хватая ртом воздух.

— Не могу я. Видишь ведь!

— Хоть за столом побудь! — сказала Кавуся. — Не позорь меня!

— Не могу.

— Ты всегда такая, — запальчиво, не жалея ее, как уже бывало не раз, дернулась Кавуся. — Сколько уже я от тебя натерпелась!

— Это ты натерпелась? — горестно ахнула Анна Михайловна. — Это ты бросаешь мне такое слово? А не я ли плачу от тебя? Чем ты вознаградила мою преданность тебе, мою к тебе материнскую любовь? Кого ты мне сейчас привела? Знаешь ли, кого? Я бы до порога не пустила!

— Захотела и привела! Тебя не спросила! Только ты одна «добренькая», а все остальные — не люди!

— Боже мой! — простонала Анна Михайловна.

— Да чем они тебе не понравились? — увидев, что с матерью совсем плохо, более спокойно потребовала Кавуся. — К чему ты драму разыгрываешь?

— Верно, драма! Я тогда этой женщине плюнула в лицо…

— Когда? — округлила глаза Кавуся.

— Когда за отцов подарок просила для тебя хоть пару картофелин прибавить…

— Какая чушь! Столько уже лет прошло! Не могла же ты ее запомнить навечно!

— Запомнила.

— Все ты путаешь, по обыкновению!

Голос Кавуси немного дрогнул. Она тоже хорошо помнила то время. Снились во сне хлебные корки, от голода сохла слюна. Было морозно, на деревьях распушился куржак, стекла в окне заиндевели, расползлись узорами, а в кухне жарко топилась печка. Мать вымыла картошку и поставила на плиту варить, а она, Кавуся, не могла дождаться, плакала и просила: «Дай же, мама, дай хоть картошечку!» Потом мать насыпала ей полную тарелку: «Ешь, моя радость!», а сама сидела рядом и жевала очистки.

— Ты все путаешь! — настойчиво повторила Кавуся. — Так много лет. Лица меняются.

Вдруг она подошла и обняла мать. Такой порыв случался с ней редко. Анна Михайловна благодарно припала к ее плечу.

— Не ходи к ним…

— Теперь уже поздно. Я замужем. А тебе показалось, — сухо сказала Кавуся, отстраняясь. — Ты очень мнительная.

Корней приоткрыл дверь кухни.

— Не нужно ли чем-то помочь? Врача…

— Не надо, — отказала Кавуся. — Это у мамы обычный приступ. Скоро пройдет. Иди. Я сейчас вернусь.

Рюмки были налиты до краев. Кавуся подвинула закуски ближе к Марфе Васильевне. Чокнулись и выпили. Корней по-хозяйски налил по второй. Кавуся лишь пригубила, но Марфа Васильевна приняла охотно.

— Дай-то, бог, не последняя! Жаль, сватьюшка прихворнула. Только ее и недостает.

Для начала Кавуся перевезла в дом Чиликиных лишь белье и самые необходимые ей предметы. Регистрацию брака назначили через неделю. Простую железную кровать, на которой всегда спал Корней, выбросили, а поставили новую, никелированную, с панцирной сеткой. Над ней прикрепили на стене ковер, тюлевые шторы заменили атласными, и давно обжитые, темные углы помолодели.