Липовый чай - Алла Федоровна Бархоленко

— Чрезвычайные штуки вы рассказываете, — сказал учитель. — Я к вам ребят приведу, можно?

И стал частым гостем.

Он-то и надоумил Беспалова хлопотать об организации музея.

Афанасий Богданович пробивал идею два года да еще столько же выкуривал из церкви никому не нужный склад. Но доброе начало, как всегда, восторжествовало, и городская газета посвятила бодрую передовицу Афанасию Богдановичу и его детищу, призвав коммунальное хозяйство города выделить средства на побелку церкви снаружи, дабы она стала более приемлемой для взора. Средств, впрочем, не нашлось, и кисть маляра не добралась до кружевного кирпичного обода, искусно украшавшего здание тонкими тенями.

Поначалу музей был бедноват и однообразен. Потом, не без помощи того же учителя, Афанасию Богдановичу пришла в голову оригинальная мысль, что человечество началось не с двадцатого века, и в музейную витрину водворили каменные орудия неолита, бивень мамонта, цепи петровских кандальников, головные украшения башкирок, булатные клинки, а у входа в церковь поставили две пугачевские пушки, в давние времена отлитые на соседнем заводе специально для повстанцев.

В одно туманное утро притащился к музею старик в дождевике, с седой реденькой бороденкой, весь какой-то необычный, вроде как с пунктиком. Снял из-за плеча тяжелый мешок и с медленной осторожностью опустил его на гранитный церковный пол.

В мешке были камни.

Старик вздохнул. Афанасий Богданович тоже вздохнул и молча стал потеснять выставленные в витринах экспонаты, а старик так же молча стал раскладывать камни только ему ведомым порядком. Беспалов взглянул, да и засмотрелся на его руки.

Руки забирались в мешок, вытаскивали камень на свет, легонько, осторожно, нежно поворачивали его, и камень в этих руках теплел и загорался, расцветал скрытой красотой и успокоенно ложился в витрину, будто был доволен теперь, что добрался до глаз человеческих. Старик аккуратненько прилаживал около двоякую надпись: как зовут камень в народе и как в науке. Беспалов враз поверил этим рукам, принес деревянные брусочки, стал налаживать новую витрину.

Так они и работали день за днем молча и без слов почему-то отлично понимая друг друга.

Отыскались в городке и потянулись к музею и другие странные люди. Как-то вечером под сильной рукой широко распахнулась кованая дверь церкви. Вошла женщина в рыжем пальто и зеленом берете. Долго рассматривала Беспалова, после чего прокуренным голосом сказала:

— Ага!

Сбегала на улицу, вернулась с бумажными рулонами, ящичками и кистями. Объявила:

— Я вам флору сделаю. И фауну.

Принялась раскладывать принесенное по полу, но вдруг остановилась, протянула Афанасию Богдановичу руку:

— Магдалина.

Подумала и добавила:

— Аверьева.

И опять ушла в бумаги и ящики.

Беспалов постоял над ней и признался:

— Художник нам — во как нужен! — провел рукой по горлу. И тут же застеснялся, покраснел одним ухом: — Только… Платить нечем.

— Конечно, нечем, — охотно согласилась Магдалина.

Афанасию Богдановичу показалось, что вопрос остался невыясненным. Он решил объяснить подробнее:

— Мы, как бы это сказать, без бюджета. В охотку. В инстанциях не утверждены пока.

В ответ послышалось:

И ловко лязгали ножницы, делая из бумаги и и тряпок какую-то немыслимую требуху. Беспалов смотрел на все это с большим сомнением, особенно бабушкин козлик почему-то не понравился ему, вроде как в насмешку про козлика гудели. Однако, справедливо полагая, что ничего в чужом деле не смыслит, он молчал.

Через несколько дней Магдалина пришла с раскладушкой. Объявила:

— В церкви и дрыхнуть буду.

— Чего ж без одеяла? — спросил Беспалов.

— Одеяло? А, да, я из него небо сделала.

— Неприятно в церкви-то, ночью-то, — сказал Беспалов, думая, как будет выглядеть небо из одеяла.

— Ерунда собачья, я до этого в уборной жила, — ответила Магдалина.

— Где? — не поверил Беспалов.

— В школе самодеятельность оформляла, нужно же место.

— У тебя что — квартиры нету?

— Была комната.

— А теперь?

— Одна дура двойню принесла — ей отдала.

Вообще-то песня про козлика Беспалову когда-то и самому нравилась.

Вечером он потихоньку спер у своей старухи две чистые простыни и явился в церковь.

— Ты рисуй на простынях, а одеялом укрывайся, — приказал он Магдалине.

Через месяц темный угол у входа преобразился. Не то чтобы совсем уж стал настоящим лесом, однако, взглянув на него, Беспалов решил проснуться завтра пораньше и пойти за маслятами, и с большой досадой вспомнил, что в церковную дверь бьет осенний дождь и маслят давно уже нет. От этого почему-то хотелось рассердиться на Магдалину, будто она обманула его, и, чтобы не сердиться, Беспалов ушел в свой кабинет за дощатой загородкой.

Магдалина возилась с разноцветными лампочками, прятала их под каждый куст, пробовала, меняла, сердито бормотала про козлика и, наконец, вылезла вся в хвое и красках, постукала себя кулаком по пояснице и позвала Беспалова.

Беспалов вышел и глазам не поверил. Будто окно прорубили в нетронутую тайгу: разлапистая ель на склоне, нежная лиственница, конус муравейника, кустик земляники с красной ягодой, рано пожелтевший лист, и семья вожделенных маслят, и материнская щедрость спеющей рябины, распадок, в котором чудится ручей, и начинающееся за ним синегорье, писанное на славных простынях. Афанасий Богданович узнал даже время дня — это был вечер, ранний вечер, когда солнце начинает золотить воздух, когда скоро падет роса, когда печально кричат вороны.

У Афанасия Богдановича затеснилось