Николай Глебов - Бурелом
Насытившись, Крапивницкий стал готовиться к ночлегу. Ночь провел спокойно.
Утром вскипятил воду в котелке. Вместо чая пошли листья бадана. С вечера оставалось несколько кусков вареной глухарки, кусок овечьего сыра. Закончив с едой, Крапивницкий, захватив ружье, решил обследовать ближайшую к избушке местность.
Прошла неделя, как Крапивницкий облюбовал себе жилье в охотничьей избушке. Однажды, поднимаясь на перевал, он заметил в долине Ануя свежий конский след, идущий с севера на юг.
Это вызвало у него тревогу. Настроение было испорчено еще тем, что кончилась соль и запас пороха подходил к концу. Стали опухать десны, и Крапивницкий перешел на дикий чеснок.
В один из дней его застала в тайге гроза. Спускаясь в ближнюю от избушки лощину в поисках дикого чеснока, он не заметил, как из-за Ануйского хребта выплыла большая туча. По вершинам лиственниц пробежал легкий ветерок. Умолкли птицы, и все живущее в тайге попряталось в укрытия.
Крапивницкий с беспокойством посмотрел на стремительно бегущие облака и повернул обратно к избушке. Клубясь,огромная туча продолжала переваливать через Ануй и закрыла полнеба. Рванул вихревой ветер. Заметались верхушки могучих лиственниц, где-то грохнуло упавшее дерево. Как неотвратимая беда, из-за хребта все еще ползла черная громада и, спрятав верхушки гор, медленно начала охватывать притихшие склоны. Пошел дождь. Сначала его крупные капли падали редко, затем усиливаясь, превратились в ливень.
Крапивницкий спрятался под лиственницу, надеясь, что дождь скоро перестанет. Но дождь и ветер усиливались. Они немилосердно хлестали прижавшегося к дереву Крапивницкого. Куда бы он ни поворачивался, потоки воды настигали его со всех сторон. За хребтом черное небо бороздили ослепительные молнии; постепенно нарастал гул таежной бури.
Недалеко рухнуло дерево, сверкнула молния. Раздался сухой треск, и Крапивницкого начал охватывать страх. Он безотчетно, как бы защищаясь, поднял руку и тут же бессильно опустил. Блеск молний, грохот грома, треск падавших деревьев, беспрерывные потоки воды. Казалось, над головой Крапивницкого разверзлись хляби небесные. Не выдержав, он бросился бежать. Перепрыгивая через поваленные деревья, спотыкаясь о камни, он добежал до спасительной избушки и в изнеможении повалился на нары.
Ветер начал утихать, дождь стал тише. Гроза проходила. Но небо по-прежнему озаряли молнии, и глухо рокотал вдали гром.
Крапивницкий приподнялся с нар, спустил ноги на пол и, обхватив голову руками, задумался. На душе было муторно, мысли перескакивали с предмета на предмет. Вспомнился отцовский дом, годы детства, отец, мать, Галя... Мысли унесли его в Челябинск, где он, блестящий офицер, был на виду у начальства, пользовался успехом у женщин. Но ни одна из них не запомнилась ярко. Нет, не любил он. Да и не мог. Слишком много было у него увлечений. Он и не успевал приглядеться к женщинам, с которыми был близок. И теперь, как сказала Ильгей, он ходит, как больной одинокий марал.
Крапивницкий тяжело вздохнул и поднялся с нар. Откинул дверь и вышел из избушки.
Солнце светило ярко, и только глыбы вывороченной земли вместе с корнями упавших деревьев напоминали о прошедшей буре. Возле порога на широком листе бадана, переливаясь разноцветными огнями, сверкала под благодатными лучами крупная капля дождя. Колыхнул ветерок, капля скатилась, и краски исчезли.
Крапивницкий долго стоял в тяжелом раздумье, не спуская глаз с бурелома. На душе было смутно. «Брожу по тайге, как затравленный зверь. Ради чего?» И не найдя ответа, вернулся в избушку.
Утром чуть свет, захватив с собой скудные запасы пищи, навсегда оставил ветхое жилище. К вечеру наткнулся на торную тропу, которая привела его на пасеку. Встретил его пасечник — небольшого роста сухонький старичок в полумонашеской одежде.
— В евангелии сказано: просящему дай, от хотящего не отвращайся, — заговорил он елейно. — Садись, добрый человек, поешь, что бох послал. — Разостлав возле омшанника скатерть, поставил чашку меда и положил хлеб. — Угощайся. — Зыркнув глазами на лежавшее возле пришельца ружье, слегка потянул к себе.
Уставший от блуждания по тайге, Крапивницкий почти не дотронулся до еды и, не одолев дремоты, уронил голову на грудь.
— Ложись отдохни в омшаннике, комаров там нет. Ты уж не обессудь, мил-человек, а избе-то у меня бочки с медом стоят, ну известно, пчелки залетают, покоя там не будет. — И как только за Крапивницкий закрылась дверь омшанника, старичок хихикнул и потер руки: — Теперь не уйдешь, варнак, посидишь до Гурьяна. — Напевая что-то церковное, не спеша направился к ульям.
Утром Крапивницкий проснулся от неясного чувства тревоги. Солнце уже взошло, и тонкая, как стрела, полоска света, пробиваясь через щель крытого травой омшанника, легла в дальнем углу. Тронул дверь. Она оказалась закрытой снаружи. Постучал сильнее. Молчание. Крапивницкий нажал на дверь плечом. Не поддается. Похоже, подперта колом. «Как же выбраться отсюда? Попробую еще раз постучу». — Крапивницкий забарабанил в дверь.
— Что стучишь? — сердито спросил хозяин пасеки.
— Выпусти.
— Ишь ты, — заговорил уже со злорадством старичок. — Может, ты убивец?.. Много вашего брата, разной шантрапы, шляется по тайге. Сиди, не шаперься. Скоро приедет Гурьян, тогда поговорит с тобой как следоват.
— Дед, я не бродяга.
— Ниче не знаю. На лбу у тебя не написано. Сиди. А станешь буйствовать, спичку к омшаннику поднесу. Чуешь?
Крапивницкий огляделся. Ружья не было. «Взял во время сна, старый хрыч, — выругался он. — С виду такой преподобный, а сжечь человека ему пустяки. Придется ждать этого Гурьяна». Крапивницкий отошел в глубь омшанника и улегся на свою убогую постель. До слуха донеслось пение старичка: «Елицы во Христа креститеся, во Христа облекостеся. Аллилуйя».
«Божий праведник», — зло усмехнулся Крапивницкий.
— Во Христа облекостеся, — послышался уже издалека дребезжащий голос хозяина пасеки.
Прошло часа два. Из состояния полудремоты Крапивницкого вывел стук двери. В яркой полосе света показался с ружьем в руках широкоплечий бородач.
— Выходи, — произнес он мрачно и направил дуло ружья на пришельца из тайги.
Крапивницкий вышел.
— Кто такой?
Скрывать то, что произошло с ним за последнее время, было бесполезно, но все же Крапивницкий повел с Гурьяном осторожный разговор.
— Я бежал с фронта.
— Утек, значит. — И, поразмыслив, бородач спросил: — От кого?
— От тех и других.
— Значит, таперича в зеленой армии числишься?
— Да, только без командира.
— Что ж, можно и ево найти. Тятя, — обратился Гурьян к стоявшему неподалеку старичку, — собери-ка поесть да на паровичок[25] погляди, не накапало ли там.
Дня через два Крапивницкий со своим новым знакомым выехал в село Черный Ануй. Там Гурьян при помощи подкулачников, засевших в сельсовете, «обмозговал» ему документы на имя переселенца Перепелкина Филиппа Кондратьевича, ехавшего на старое местожительство в Рязанскую губернию.
Так Крапивницкий оказался в Косотурье у Лукьяна.
ГЛАВА 37
Через неплотно закрытые оконные ставни в комнату просачивался полусумрачный свет, и от этого предметы принимали мягкие, неясные очертания. Крапивницкий с трудом приподнял отяжелевшие веки, и смутные сны исчезли. Тяжело вздохнув, он поднялся с постели и начал одеваться. Распахнул двустворчатую дверь и, ослепленный дневным светом, на миг зажмурился. Затем, увидев Февронию, сидевшую у окна с пяльцами, подошел и, сделав учтивый поклон, поздоровался:
— Доброе утро, Феврония Лукьяновна. Скажите, где я могу умыться?
— Сейчас. — Женщина отложила работу и провела нежданного гостя на вторую половину дома, где была кухня. — Умывайтесь, а я займусь самоваром.
— Самоваром? — спросил с удивлением Крапивницкий. — Да ведь Лукьян Федотович, если не ошибаюсь, старообрядец и чай не пьет?
Феврония махнула рукой:
— Не только чай, один раз пьяный цигарку в рот взял. Правда, потом недели две четьи-минеи из рук не выпускал, утром и вечером поклоны бил. — Помолчав, Феврония продолжала: — Все теперь перемешалось. Не поймешь, кто двоедан, кто мирской. Да вот и отец идет, — взглянув в окно, промолвила она.
— Как спалось? — спросил с порога Лукьян и прошел к столу.
— Хорошо, — ответил Крапивницкий. — Вот только голова тяжелая, переспал, должно быть, лишку.
— Сейчас поправим. Феврония, собери на стол, да не забудь графинчик достать.
— Ладно.
За утренним чаем хозяин с гостем разговаривали мало. Лукьян понимал, что Крапивницкий еще «не очухался» с дороги, и старался почаще наливать ему самогона.
— Теперь вот вместо смирновской водки, приходится употреблять что попало, — наливая очередной стакан, говорил он собеседнику.
