Анатолий Емельянов - Запоздалый суд (сборник)
— По существу вопроса я могу предложить прочитать лекцию в школе о научно-техническом прогрессе на селе, по первую лекцию я бы хотел прочитать для учителей, если, конечно, они не возражают.
Плохо скрытое ехидство опять звучало в его словах.
— В самом деле, это очень интересно, — поспешил я сказать. — И не только учителя придут вас послушать, но и все служащие Кабыра. Лично я в этом вопросе тоже профан, — И я видел, как воспряли учителя мои, а учительница русского языка и литературы Ирина Степановна взглянула на меня с такой материнской любовью, что впору было прослезиться. Она же первая и вызвалась подготовить лекцию о Пушкине.
— Или о Лермонтове, — добавила она и обвела всех взглядом, точно ждала подсказки.
— Для начала можно о Пушкине, — решил директор.
Вот так общими усилиями мы и распределили с десяток тем, хотя кое-кто и ссылался на занятость, на то, что очень много времени уходит на проверку тетрадей.
— Да и свое хозяйство большое, — подшучивал распалившийся Вадим под одобрительные, восхищенные взгляды молодых учительниц. — Две свиньи, корова, сорок гусей!..
— И это надо, без этого нельзя в деревне, — вставал я на защиту.
Когда определили и сроки, когда я записал эти сроки, то в моем кабинете словно просветлело. Никто уже не спорил, не пререкался, у всех как будто упала гора с плеч, или точно мы все вышли из густого тумана и увидели знакомые дали и поняли, что идем правильно. Может быть, это только я так ощущал эту минуту, однако ведь и никто из них не спешил подняться и уйти, хотя их ждали все те же непроверенные тетради, свои дети, свое хозяйство. Какая-то светлая минута, честное слово. Я еще никогда не испытывал такого радостного настроения. Мне даже казалось, что вот стоит мне сегодня вечером прийти домой, взять лист бумаги, написать название лекции, которую я сам себе определил — «Любовь и дружба», как она тут же будет готова, и я могу читать ее завтра же в Доме культуры при полном зале. Да, «Любовь и дружба»! Конечно, можно взять у Красавцева уже готовую лекцию: «Лебединая песня сердца», «горящий факел своей любви…» Нет, увольте, я найду другие слова, пусть они будут попроще, но они будут живыми, понятными. Я скажу такие слова, которых не говорил еще никто.
9
Нет, я не могу откладывать работу над лекцией, и когда Генка за чаем пускается в рассуждения о том, почему он не хочет поступать в институт, — после института, дескать, обязательно надо быть руководителем, а он не желает, нет, он хочет быть свободным, хочет высказывать всем в глаза свои мнения, да, только свои мнения, и потому он до конца жизни останется простым рабочим, простым колхозником, вот так! — я не поддерживаю этой беседы. И вообще сегодня меня раздражает Генкина привычка все сводить к спору, всех обращать в свою веру. И я молчу. В конце концов каждый живет согласно своим убеждениям, и если в этом находит счастье, то очень хорошо. Пусть будет больше счастливых людей. Но при всей разнице характера и привычек, в людях все-таки больше одинакового. Разве это не выражается во взглядах на материальные ценности? Тут не надо много доказывать, масло лучше маргарина — это очевидно, хотя, конечно, один человек из сотни и может отдать предпочтение маргарину. Точно так же и в мире ценностей духовных. Кто скажет, что зло лучше добра? Никто этого не скажет, никто не хочет, чтобы в жизни торжествовало зло. Все дело в том, чтобы каждый человек в меру своих сил старался делать добро и не делать зла… Вот об этом я думаю, пока Генка толкует о свободе, которой обладает простой рабочий, а не имеет руководитель, и мне не терпится поскорей сесть за бумагу и записать свои мысли.
И вот наконец-то Генка умолкает, он наливает очередной стакан чаю, а я встаю и ухожу к себе, прямо с недопитым стаканом чая ухожу.
Итак, «Любовь и дружба». Одно такое название лекции привлечет молодежь, как уличный фонарь ночных бабочек! И я несколько раз подчеркиваю заглавие, а потом еще обвожу рамочкой. Потом я с минуту сосредоточенно думаю и пишу: «Дружба должна быть крепка, как сталь, чтобы ее не смогли разбить никакие житейские беды и трудности. Пусть она будет как скала: чем сильнее бьются об нее волны, чем сильнее терзают ее, тем чище, крепче становится она!» Так, что же получилось? Как сталь… как скала… Нет, вроде что-то не то. «Лебединая песня сердца..» Но я вовсе не хочу состязаться с Красавцевым. Нет, так не пойдет. Почему это — «должна быть»? Что это за поучения? И в самом деле, дурак любит учить. И я комкаю листок, я мну его в кулаке и бросаю на пол. И куда же делись те самые мысли, которые разрывали меня несколько минут назад? Я тупо смотрю на белый лист бумаги, потом опять пишу «Любовь и дружба» и подчеркиваю заглавие. Потом еще раз. И вот уже рамочка. «Дружба должна быть…» Нет, надо отказаться от этого назидательного тона. Чему я могу учить? Ничему я не могу научить. Красавцеву легче, у него большой жизненный опыт, он многое видел, много пережил, а ты?.. Я закрываю глаза и думаю… думаю о Наде. Нет, я ни о чем не думаю, я просто вспоминаю ее глаза, еле заметные ямочки на щеках, да, ямочки… Я вижу их так ясно, будто Надя вот тут, рядом, я даже слышу ее дыхание, я слышу: «Саша, я шесть лет ждала…» Но странно, будто Саша вовсе и не я, а какой-то другой парень, парень из чувашской деревни Хыркасы. Но я очень хорошо знаю его, этого Саньку из Хыркасов, знаю, как он жил, о чем думал, о чем мечтал, все, все знаю, знаю даже его краткую, но такую горячую любовь к доярке Лене. Но тогда Саньке шел уже двадцать первый год, когда он приехал в Хыркасы после службы в армии. Нет, когда он приехал и стал работать в колхозе зоотехником, — ведь он закончил техникум, первая девушка, с какой он познакомился, была Надя, да, Надя, она как раз тогда приехала на каникулы из Чебоксар, на зимние каникулы. Впрочем, я вру, они ведь и раньше были знакомы, ведь они жили в одной деревне, их дома стояли напротив, только перейти улицу, но какое дело тогда было Саньке до девчонки Надьки? Ему не было до нее никакого дела. Но тут приехала на каникулы вовсе не девчонка Надька, а студентка из Чебоксар, да студентка, дочь Ивана Николаевича, Надежда Ивановна! «Саня, тебе надо обязательно учиться. Почему бы тебе не поступить в сельскохозяйственный институт?» — «В Чебоксарах?» — «Конечно, вместе бы учились!..» Неужели это вылетело у нее случайно? Шесть лет… Не с того ли зимнего вечера отсчитываются эти шесть лет? Но Санька и не знал об этом. А если бы знал, то дал ли бы он уговорить себя председателю поступить на заочное отделение? «Мы тебя учили, мы на тебя надеялись, а ты хочешь все бросить?.. Колхоз и так еле держится на ногах, кто к нам приедет работать, если свои уезжают?..» В словах председателя было столько отчаяния, что Санька уже и не колебался в выборе. Но разве знал он тогда, что Надя уже ждет его в Чебоксарах? Нет, не знал, а письма… Письма были полушутливы и непонятны Саньке: «Видно, из-за какой-нибудь доярочки ты остался в деревне?..» А он отвечал на полном серьезе почти словами председателя, рассуждал о важности для колхоза племенного стада, проблемой которого он теперь занят. «Знаем, знаем мы эту работу!..» — «Нет, Надя, ты пойми меня правильно, я от тебя ничего не скрываю, я считаю тебя своим лучшим другом…» Но ведь тогда он уже скрывал от нее, как, впрочем, пытался скрывать и от себя самого. Эх, Санька, Санька! Ты скрывал от себя, но в деревне уже поговаривали кое о чем, да, поговаривали. Да и был ли для доярки Лены, первой красавицы и хохотушки, более достойный парень, чем ты, Санька? Но скоро и скрывать уже было нечего. И ты даже не заметил, как перестали приходить к тебе письма от твоего «лучшего друга», нет, не заметил. Тебе же было не до писем уже. А учеба? Ты вспоминал о ней только накануне сессий, когда надо было ехать в Чебоксары. Но зато ты не пропустил ни одного фильма, ни одних танцев в клубе, ведь Лена очень любила танцевать. У тебя кружилась голова от счастья, у тебя темнело в глазах от быстрых, горячих губ Лены. И уже вся деревня ждала развязки, да, ждала свадьбы вашей. И ты ждал, и не скрывай этого, не скрывай! Но вот как снег на голову, как гром среди ясного неба, явился в Хыркасы из далекого Свердловска Кулькка Спиридонов, твой однокашник, Санька, да твой однокашник и товарищ. И оказалось, что пока ты был в армии, у Кулькки Спиридонова с Леной была «любовь», да не такая, как у тебя, нет, не такая! «Видишь ли, Санька, как друг, я должен сказать тебе, что мы жили с Леной как муж и жена». Как друг, он сказал как друг, вот и все! «Но я не хочу вам мешать, если у вас любовь». Он не хочет вам мешать, Кулькка Спиридонов, твой друг, он не хочет мешать!.. Но почему Лена молчала? Как же так, Лена? «Что — как?» Но разве она не понимает? Почему она вынуждает произносить Саньку эти черные, страшные слова о Кулькке, о том, что у них было? «Но какое тебе дело, что у меня с кем-то было? Если ты любишь меня, а я люблю тебя, зачем нам вспоминать еще о ком-то? Ведь у тебя была эта… Надька! Но я не вспоминаю ее», Но ведь Надя — другое дело, мы просто были друзьями… «Кулькка тоже был моим другом!» И заливается Лена таким веселым, таким беззаботным смехом, точно ее щекочут. Как Санька пережил эту минуту, он не знает, не помнит. И как у него не разорвалось сердце, когда он случайно вечером увидел Лену с Кульккой, он тоже не знает. И что бы было, если бы зоотехник Санька, студент-заочник, не вынужден был уехать на зимнюю сессию? Правда, уезжая, он уже как бы прощался с Леной, прощался навсегда, но и не верил, потому что предчувствие прощания уже мутило его разум. Оно и обнаружилось — два «хвоста» привез он с сессии! А приехал он — смешно и горько сказать! — как раз в день свадьбы Лены. Да, Лена, недавняя его невеста, праздновала свадьбу, а женихом был Кулькка Спиридонов, да Кулькка, его друг, его школьный товарищ. Что делается на этом свете, что делается!.. И никто не пожалеет Саньку, нет, не пожалеет. Наоборот, все Хыркасы смеются над зоотехником Санькой, все смеются: какую девушку упустил! Но что они знают, эти Хыркасы, что они понимают в Сань-киной любви… Нет, не нужна Саньке такая любовь, не нужна! Да он и не любил вовсе Лену. Ну, нельзя сказать, что совсем не любил… Они с Леной очень разные люди, да, слишком разные, они никогда не думали одинаково, ни об одной картине у них не было одинакового мнения, ни об одной, а сколько они пересмотрели этих картин!
